Вальраф был одной из первых жертв подслушивания. Но он был и первым, кто обратился в суд с жалобой против учреждения, незаконно установившего за ним слежку. Поводом к подслушиванию послужила некая "тайная встреча" писателя 11 января 1974 года с террористкой Маргрит Шиллер. Вальраф представил алиби: он не был в тот день в поезде, где по донесению шпика, следившего за Шиллер, произошла "встреча".
Обвинение против писателя было выдвинуто на основе словесного описания и одной косвенной "улики": террористка держана в руке повесть, заглавие которой шпик не мог припомнить, но которое напоминало ему заглавие одной из книг Вальрафа. На основе этого и ряда других подобных "фактов", доказывавших "антигосударственную" деятельность Вальрафа, было отдано распоряжение о подслушивании его телефонных разговоров, которое, как оказалось, продолжается уже много лет.
Глава,
в которой Эдуард Фальц-Фейн рассказывает о Московской Олимпиаде, о жуликах из Лондона, похищающих русские картины, и о том, как мне стали известны подробности неонацистской активности
1
- Здравствуй, это я. Барон. Голос ликующий.
- Я только что прилетел с Олимпиады! Это было божественно! Браво! Поздравь меня! Я отслужил панихиду по дедушке в Лавре! Был священник! Я снимал на поляроид, чтобы показать кое-кому в Париже, они ж ничему не верят! Слюшай, меня принимало Министерство культуры! Газеты написали мое открытое письмо, ах да, ты про это, слава богу, знаешь, там ведь твое предисловие обо мне! Я совершенно счастлив! Поэтому я решил взять себе у себя же недельный отпуск. А ты поработаешь: садись за руль и немедленно выезжай в Ниццу. У меня есть очень важная новость! Пока!
- Погоди! Во-первых, я должен получить французскую визу. Во-вторых, надо доделать кое-какие дела здесь, в Бонне. В-третьих, если я смогу приехать, где мы с тобою увидимся?
- А разве я не скасаль?! Около аэропорта, при главном входе, в три часа.
- Погоди! Но я - при самом лучшем раскладе - не смогу выехать раньше начала недели!
- Хорошо, во вторник!
И я успел-таки во вторник, к трем! Барон ждал меня, сидя за рулем.
- Слюшай, мы сейчас поедем с тобой в Ване, - начал он деловито, как будто мы расстались полчаса назад, - на виллу господина Петриковского. Он сам из Киева, ему далеко за восемьдесят, у него невероятный склероз и временами бывают прободения памяти. Всем заправляет его жена, ее здесь зовут мадам Петри. Она немка, вышла за него замуж в Берлине и специально выучила наш русский, чтобы говорить с мужем на его родном языке, понимаешь?! А дочка хоть и говорит по-русски, все-таки дочь русского человека - сущая француженка! Понял меня? Это - плохо! Сейчас поедешь следом за мною, не отставай, движение страшное. Ты должен говорить с ними не спеша, мадам все-таки немка. Ты увидишь поразительные вещи, приготовься!
Поднявшись из шумной Ниццы вверх, по направлению к Грасу, последнему убежищу Ивана Бунина, мы начали вертеться среди маленьких улочек, где встречным машинам не разъехаться; остановились возле небольшого дома; вошли во двор; сотни кур кудахтали в больших курятниках.
- Все, что ты увидишь у старика, - объяснил барон, - он смог купить, разводя кур. У него их тысячи, его тут все знают как главного курятника.
Навстречу нам из дома вышла мадам в аккуратных белых кудряшках, следом за нею шел бритоголовый, крепкий, совсем еще не старый месье Петриковский со странной улыбкой на скуластом лице, а за ними с заливистым, дружеским деревенским лаем, расшаркиваясь хвостом, скакал пес.
После взаимных представлений хозяин виллы взял меня под руку:
- Милости прошу к нашему шалашу.
- Благодарю.
- Вы к какому роду войск приписаны? Улан? Драгун?
Барон сделал мне страшные глаза; я ответил "социальным покашливанием" и начал расхваливать погоду.
- Как же, как же, тепло, - согласился месье Петриковский. - Похоже на мой Киев, там такая же чудо-погода...
Мы вошли в дом, и я, как и предсказывал барон, действительно обомлел, потому что на стенах всех комнат - полотна русских художников, да какие еще полотна!
Мы ходили вдоль творений великих мастеров; барон изредка кидал на меня торжествующие взгляды, а потом сказал мадам Петри:
- Как было бы славно отправить прямо сейчас на родину, в Киев, несколько картин с Семеновым! Это бы вызвано прекрасную реакцию в Советской России!
- Хорошо, - ответила мадам Петри. - Мы должны посоветоваться с дочерью.
2
Вечером, вернувшись от Марка Шагала в Ванс, мы сели за столик маленького, вынесенного на городскую площадь ресторанчика, и барон, вздохнув, сказал:
- Как горько, что мы бессильны расширить работу по выявлению и сохранению русских культурных ценностей... Вот, - он подвинул мне листочек бумаги, попробуй позвони. Это номер телефона виллы в Ницце, там живет русский старик, у него уникальнейшая коллекция, еще более богатая, чем у Петриковских... Со мной он не говорит, ему успели доложить про мое отношение к Олимпиаде...
Я набрал номер. Ответил англичанин.
- Представьтесь, - сказал он. - Мой старший друг разговаривает только с теми, кому он назначил беседу. Назвался.
- Ви гофорит по-русски?! - В голосе деланная радость. Прямо-таки счастлив человек на другом конце провода. - Я ведь знай ваши книги! Как это мило с ваша сторона, что вы позвонили к нам! Только мой старший русский друг не будет с вами гофорит. Я даже не стану тревожить его сообщением о вашем звонок, ведь вы согласны со мною, - зачем доставлять сердечные хлопоты и без того больному человеку?! Они, люди старых идей, не могут понять нас с фами... Так что я никак не могу помощь вам ф этом деле... Да-да, конечен, я так люблю русский искусстфо, у меня разрыв сердца от него, но я нишем не могу помощь, милий, милий господин Семенофф...
- Вот так, - сказал барон, внимательно слушавший этот жестокий разговор. Видишь?! Это к старику уже прилипли спекулянты из Лондона! Они специально учат мальчиков русскому языку, подводят их к тем, кто очень стар; молодцы из Лондона играют роль поклонников нашего искусства, получают право наследования, а потом картины Врубеля, Серова, Кустодиева, Ге и Левитана оказываются в сейфах банков Цюриха. Что ж мы должны предпринять, а?
Мы вернулись за наш столик; официант-студент, подрабатывающий тут летом, принес бутылку "розе", спагетти с томатным соусом и несколько листков бумаги. Барон поковырял вилкой спагетти, есть не стал:
- Я такой молодой только потому, что не ем на ночь и не пью вина. Ну давай, я начну сочинять, а ты исправляй ошибки...
31.08.80
Ванс
Франция
Министерство культуры СССР
Хочу еще раз поблагодарить за столь для меня лестный прием во время блистательно проведенной Олимпиады.
Вернувшись в Лихтенштейн, я и мой друг Юлиан Семенов продолжили нашу работу по поиску, выявлению и охранению произведений отечественного искусства. На Лазурном Берегу, в Вансе, что под Ниццей, мы посетили дом г-на Петриковского, где собрана уникальная коллекция русской живописи - Репин, Левитан, Саврасов, Степанов, Малявин, Сверчков, Пастернак, Федотов, Лансере. Г-н Петриковский трудился всю жизнь, создав ферму куроводства, и на заработанные деньги смог купить свою коллекцию. Ныне он стар и тяжко болен, и нам пришлось вести переговоры о судьбе картин с его женою - немкой, которая выучила русский язык. Переговоры, которые мы провели, позволяют надеяться, что судьба полотен выдающихся русских живописцев будет под нашим контролем и мимо нас в будущем не пройдет.
К сожалению, другая коллекция, столь же интересная, выявленная мною в Ницце, принадлежит старику, вокруг которого вьются англичане. Увы, эта коллекция из-под моего контроля вышла. Что будет с нашими картинами в будущем, предсказать весьма трудно.
В этой связи я все более и более склоняюсь к мысли о том, чтобы создать "Комитет за честное отношение к русскому искусству, которое оказалось на Западе". Этой мыслью я поделился с Марком Шагалом, который сегодня принял меня и моего друга Юлиана Семенова в своей вилле "Колин" в Сен-Поль-де-Ванс. Марк Шагал поддержал эту идею. Я намерен провести переговоры с рядом видных общественных деятелей об их вхождении в мой комитет, что, бесспорно, поможет нам еще более активно развернуть нашу работу. С самым искренним уважением
Эдуард Фальц-Фейн
3
Наутро я позвонил в Лондон, рассказал Джеймсу Олдриджу об идее Фапьц-Фейна.
- Оставьте ваш боннский адрес, - сказан он. - Я напишу.
Попрощавшись с бароном, договорившись увидаться через месяц, я отправился в Швейцарию, к Жоржу Сименону.
Тот, выслушав меня, сел к столу: "Всецело поддерживаю идею о комитете честности. Все произведения русского искусства, похищенные бандой Гитлера, должны быть возвращены Советскому Союзу. Я готов оказывать посильную помощь в этом необходимом деле".
В Бонне меня уже ждало письмо от Олдриджа: "Считаю делом чести принять участие в работе "Комитета за честное отношение к русскому искусству, которое оказалось на Западе".
Барон, Марк Шагал, Жорж Сименон, Джеймс Олдридж в комитете честности очень здорово!
Встретился с двумя крупными западногерманскими промышленниками. Рассказал о поиске. Обещали ответить в самые ближайшие дни; настрой - в пользу присоединения к комитету честности; это было бы крайне важно.
Запланировал встречу с доктором Паулем Колером.
Звоню Георгу Штайну. Важно выслушать его отношение к этой идее.
- Я считаю своим долгом примкнуть к комитету. И для начала необходимо обсудить мой последний меморандум. Да, я подготовил некий экстракт предстоящий поиск должен стать еще более мускулистым. Мы не вправе спотыкаться на неудачах, их будет немало, потому что нам противостоит глухая стена противников, и надо быть готовым к тому, что будем ударяться лбом об эту стену и с нее будут падать кирпичи нам на головы (я не мог себе представить, сколь пророческими были слова моего друга из Штелле!), но пусть остановится трус; мужчины бьются до конца! Меморандум я намерен