В бою, под свист и вой.
Мог пасть в соленом Сиваше
Иль где-то под Уфой.
Но там упал ровесник мой.
Когда б не он, как знать,—
Вернулся ли бы я домой
Обнять старуху мать.
Кулацкий выстрел, ослепив.
Жизнь погасил бы враз.
Но был не я убит в степи.
Где обелиск сейчас.
На подвиг вновь звала страна.
Солдатский путь далек.
Изрыли бомбы дочерна
Обочины дорог.
Я сам воочью смерть видал.
Шел от воронок дым.
Горячим запахом металл
Запомнился живым.
Но все ж у многих на войне
Был тяжелее путь,
И Черняховскому — не мне
Пробил осколок грудь.
Не я — в крови, полуживой.
Растерзан и раздет —
Молчал на пытках Кошевой
В свои шестнадцать лет.
Пусть всех имен не назову,
Нет кровнее родни.
Не потому ли я живу.
Что умерли они?
Чем им обязан — знаю я.
И пусть не только стих.
Достойна будет жизнь моя
Солдатской смерти их.
АЛЕКСАНДР ЯШИНДАЛЕКИЕ ПОХОДЫ
Желтые дороженьки.
Далекие походы.
Ноженьки вы, ноженьки,
Ботинки-скороходы.
Дубленые, солдатские,—
Шнурки в пыли багровой.
Подошвы ленинградские,
Уральские подковы.
Низы, лощины грязные.
Болото на болоте,
Завалы непролазные,—
А вы себе идете!
А вы себе шагаете
И удержу не знаете,
И горы вам не горы.
Озера не озера.
Дорог и троп исхожено —
Самим не надивиться!
Но нам было положено
Пройти по заграницам.
Сломить врага, пробиться
До вражеской столицы,
Чтоб воздухом свободы
Вздохнули все народы.
Над Польшей, над Румынией
Все шире небо синее.
Встречали нас со славою
Юнаки Югославии…
Пылят, пылят дороженьки.
Шумят речные воды.
Ах, ноженьки вы, ноженьки.
Ботинки-скороходы!
Суконные обмотки.
Железные подметки!
Земля вовек не видела
Уверенней походки.
ПОЭЗИЯ МОЯ, ТЫ — ИЗ ОКОПА
АНАТОЛИЙ АБРАМОВНАДПИСЬ НА КНИГЕ«СОВЕТСКИЕ ПОЭТЫ,ПАВШИЕНА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ»
Это — наша судьба.
Это мы в этой книге.
Кто не мог в тех боях отпылать, отболеть
И погибнуть в огне,
Как Майоров, как Инге,
И в безвестной солдатской могиле истлеть?
Кто не мог оказаться
в застенке кровавом.
Как Меркулов,
на нарах царапать стихи
И за то, что считал он
и счастьем и славой,
Стать золою иль горстью могильной
трухи?
Но потом обрести
на планете зеленой
Чистый голос, в котором —
и правда и честь.
На планете,
почти что на смерть обреченной.
Но спасенной бойцами —
такими, как здесь.
ВИКТОР АВДЕЕВМОЕ СОВЕРШЕННОЛЕТИЕ
Мне восемнадцать было под
Москвой…
Сухих ветвей обугленные плети
Болтались на ветру. И все на
свете.
Казалось, брошено вниз головой.
Был черен снег. Враг прямо
в сердце метил.
Но я и оглушенным был живой —
Так начиналось совершеннолетье.
Мне восемнадцать было под
Москвой.
В разгаре девятнадцатой весны —
Судьба России, камни Сталинграда.
Могли ли отступить мы. если рядом
Тела однополчан погребены?
Не знали мы. что город был
закатом
фашистских орд, закатом всей
войны…
Я жить хотел — и верным был
солдатом
В разгаре девятнадцатой весны.
Двадцатилетье. Курская дуга —
Как радуга из подвигов и славы.
Налево — Курск, Орел в дыму —
направо.
Здесь враг впервые «тиграми»
пугал.
Прибита рожь к земле дождем
кровавым.
Свинцовый дым распластан
на лугах.
Не знаю, есть ли в мире крепче
сплавы —
Двадцатилетье, Курская дуга.
Приказы Родины. Ищите в них
Мой первый год из третьего
десятка.
Ветрами раздувало плащ-палатку.
Встал вновь на место пограничный
штык.
Как сто пудов — саперная лопатка.
Приказы Родины — вот мой дневник.
Хотите, назову их по порядку?
Они дороже мне настольных книг.
Мне было под Берлином двадцать
два.
Победой шелестели дни апреля,
В последний раз под лезвием
шрапнели
Подрезанная падала листва,
Брели понуро немцы по панели.
Приподнялась над бруствером трава.
И мы к параду чистили шинели…
Мне было под Берлином двадцать
два.
ГАЛИНА БЕДНОВА
Стояли насмерть русские бойцы
В сплошном огне и без воды
во фляге.
А ветер разносил во все концы
Предсмертный крик и крик «ура!»
в атаке.
Над Волгой непрерывный взрыв и
гром,
И страшен враг, звереющий
в бессилье.
Но разве можно взять обычный дом,
В котором поместилась вся
Россия?!
Жизнь моя на излете,
Я ж думаю — все впереди:
Голубые снега, голубые дожди,
Голубика на старом болоте.
Жизнь моя на излете,
А я все еще не была
В том краю, где военная юность
прошла,
Не в одном побывав переплете.
Жизнь моя на излете,
Но мне поклониться бы надо
Священной земле Сталинграда.
Друг погиб там в пехоте.
ОКТЯБРЬ БУРДЕНКО
Заходит солнце за Карпаты.
Июньский день истлел, умолк.
Войной разрушенные хаты
Окутал голубой дымок.
Заходит солнце, утопая
В лучах багрового огня.
И рожь, как будто золотая,
Стоит средь гаснущего дня.
И замер лес иссиня-черный.
Его лучи не золотят.
Там окопался враг упорный.
Там роты смертников-солдат.
Но лишь над лесом черно-синим
Рассвет забрезжит новым днем,
Мы эти роты опрокинем
И лес и горы — все вернем!
Гудит над бараками ветер,—
Для нас он еще не умолк.
И нам всех дороже на свете
Запасный стрелковый наш полк.
Нас учат, и учат, и учат,
Нам все здесь постигнуть дано!
Пропарывать брюхо у чучел
И резать спирали Бруно.
И сколько же длиться ученьям?..
Но прост командиров ответ:
— Не вечно стрелять по мишеням
И строем ходить на обед…
Нам было тогда по семнадцать —
Молоденький пылкий народ.
На плац приходили прощаться
Мы с каждой из маршевых рот.
Минуй нас, салют поминальный,
Всех двести на гулком плацу…
И марш вышивальный, прощальный
Нас медью хлестал по лицу.
От гор Кавказских до Карпатских
гор
Мы шли с боями, думая о чуде.
Мы принесли победный разговор
Горячих и разгневанных орудий.
И вот уже граница — позади!
Мы встречи с ней четыре года
ждали…
В кубанских плавнях,
в сталинградской дали
Нам все твердило сердце — к ней
иди!
И если карта, спутник этих лет,
В руках была, — высматривали лица
Не сколько километров к дому,
нет,
А сколько их осталось
до границы!..
АНАТОЛИЙ ГОЛОВКОВ
Поэзия моя, ты — из окопа,
Еще тогда, солдату жизнь храня,
Блеснула мне: смотри, мол, парень
в оба,
Чем и спасла от снайпера меня.
И знак мне твой все светит,
издалека,
Но чей еще оптический прицел
Ты выдашь вдруг, сверкнув
в мгновенье ока,
Чтоб я остался невредим и цел?
Ведь с той поры войны непозабытой
Поверил я и буду верить впредь
В то, что, пока я под твоей
защитой,
Я не имею права умереть!..
Ах, эта молодость моя.
Короче летней ночи.
Мне б слушать трели соловья,
А мать: «Прощай, сыночек».
Бедой захлестнута страна,
Пылит на марше рота.
Легла на плечи мне война
Стволом от миномета.
Шинелька — мой матрац и плед,
Она же — и подушка,
Под боком в восемнадцать лет —
Железная подружка.
Солдаты верстам счет вели,
Вздыхая в передышках