Трупы на зяблой земле.
Судьбы оборваны чьи-то
В этом военном котле.
Кто-то мечтал, волновался.
Кто-то к чему-то привык,
Здесь он на пулю нарвался,
Может, на мину, на штык…
Видимо, к ночи завьюжит:
Тучи закрыли закат.
Зябко.
Стервятник все кружит,
Нашей трагедии рад.
С военным грузом на плечах.
В поту до мыла.
И тяжелел за шагом шаг,
А вьюга выла.
И на ходу дремал солдат.
От ран ли бредил,
Коль падал, падал не назад —
Лицом к победе.
И был декабрьский лют восход,
Свет не струится.
Команда: «Прекратить отход,
Ведь там — столица!»
И был от крови снег горяч,
А кровь людская…
Солдат, в затишья миг не плачь —
Судьба такая…
Солдат, сегодня не засни
С собой в беседе,
А коль придется лечь костьми —
Лицом к победе!
НИКОЛАЙ СТРЕЛЬНИКОВ
Здесь когда-то гремели бои,
А теперь тут — осин хороводы…
Но окопные братья мои
Не забыли за долгие годы
Этих ям, где кипит еще кровь,
Где боится расти даже клевер.
Этих рвов,
этих рвов,
этих рвов,
Протянувшихся с юга на север…
Чуть заблещут росинки травы,
По-солдатски вскочу я с лежанки.
Не дают мне уснуть
Эти рвы
И ползущие
С запада
Танки.
Брату Степану
Нет, я не прыгал ночью
с парашютом
В напичканный врагами черный лес.
Не шел я тем болотистым маршрутом,
Где крался ты смертям наперерез.
И не был я на той лесной поляне,
Всего шагов с полсотни шириной,
Где каждый думал об одном лишь
плане:
Чтоб пересечь ее любой ценой.
И вот уже — спасительный кустарник.
И наши парни рядышком с тобой.
А ты мрачнел: остался там напарник,
Навек сроднившись с выжженной
травой.
А ты мрачнел…
И до сегодня мука
Порой чернит безоблачность лица.
Не вынес друга. Мертвого.
Из круга,
Исчерченного трассами свинца.
А как, скажи мне, сделать было
это,
Когда осколок жег твою ладонь
И — хоть бы тень лощинки иль
кювета?
Нет ничего! Равнина и огонь…
БОРИС ТЕДЕРС
Травушка-муравушка.
Чернозем.
А по этой травушке
Мы ползем.
Шесть ночей уж ползаем
Вновь и вновь.
Нужен нам «язык».
Хоть из носа кровь…
Приказал добыть его
Комполка.
Только не везет
С «языком» пока,
фрицы растревожены —
Не возьмешь…
А начальство требует:
— Вынь да положь!
Взяли прошлой ночкою
Одного,
Только не смогли
Довести его:
На нейтралке вырвался.
Стал орать…
Что тут было делать?
Пришлось «убрать».
Весела запевка,
Да лих мотив…
У своих до сумерек
Прогостив,
К немцам через поле
Опять ползем…
Травушка-муравушка,
Чернозем…
На ладони
От глины оттертая
Девятиграммовая
Мертвая
Пуля — давняя.
Заржавевшая,
Над виском моим
Просвистевшая…
За душой моей
Приходившая…
Несумевшая —
Неубившая.
Пулеметная,
Бронебойная.
Перелетная,
Неубойная.
Пролетевшая,
Непопавшая,
Пацана — меня
Проморгавшая…
Погребенная,
Ржой покрытая.
Непрощенная,
Незабытая…
МИХАИЛ ТИМОШЕЧКИН
Стихи как память о войне…
Они еще стучатся в сердце
И продолжают жить во мне,
Суровые единоверцы
Они людей тревожить душу
Хотят с другими наравне
И ждут, чтоб кто-то их послушал,
Стихи солдата о войне.
Кому-то, может быть, дано
Найти в них родственные чувства,
Приметив в закромах искусства
Мной привнесенное зерно.
Взращенные, подобно злакам,
Средь избяных крестьянских стен,
Они еще идут в атаку,
Чтоб никогда не сдаться в плен.
Мерзлая озимь лежит за траншеями.
Свищет над степью картечь.
Воины, воины с тонкими шеями,
Как же вам жизни сберечь?
Вот вы пилотки на лоб
понадвинули.
Оторвались от земли,
Взглядами цепь свою молча
окинули
И деловито пошли.
Так-то размашисто,
с юной сноровкою —
Горя-заботушки нет!
Будто бессмертны и будто
с винтовкою
Знались с мальчишеских лет.
Звезды еще никому не присвоены,
Озимь покамест ничья…
Милые, добрые, грозные воины,
С вами шагаю и я…
Голое поле лежит за траншеями,
Голову нечем прикрыть.
Воины, воины с тонкими шеями,
Вам еще жить бы да жить.
Вам бы расстаться с патронными
сумками,
Мокрую скинуть шинель…
Но в небесах над командными
пунктами
Рвется чужая шрапнель.
ам бы рвануться бы к жизни
даруемой
Через родимый порог…
Мерзлая озимь. Железными струями
Пули вскипают у ног…
Мне довелось в составе войска
Пройти румынские поля
И у советского посольства
Сменять охрану короля.
Послы к солдату, как к полпреду,
Без этикетной кутерьмы:
В то время на фронтах Победу
В Европу приносили мы…
Но я послов держал в опале,
Недосягаем в их глазах;
Кричали мне: «Траяска[9] Сталин!»
Девчонки в рваных постолах…
Мне довелось увидеть лично,
Как проходил за рядом ряд
По главным улицам столичным
Румынский пролетариат.
Народ на часовых советских
Обрушивал приветствий шквал.
И на проспекте королевском
Гремел «Интернационал».
Его величества заставы
Поразбежались за версту…
И по неписаным уставам
Я улыбался на посту.
Стоял апрель. Взбухали реки,
Жизнь пробуждалась ото сна.
Рождалась в каждом человеке
Одна великая весна.
Не перекликом журавлиным
Она была для нас близка,—
Гремел апрель, и шли к Берлину
Смертельно храбрые войска.
МЫ — ОЧЕВИДЦЫ
ЛЮДМИЛА ПРОЗОРОВАВАМ — СТАРШЕЕ ПОКОЛЕНИЕ
Мы — маленькие очевидцы,
Последние из могикан,
Нам до сих пор тревога снится,
И до сих пор отбой не дан.
Из теплой, полной снов постели,
Из комнат, где цветы цвели,
В бомбоубежища и щели
Мы ночью с бабушками шли.
Мы слез тогда уже не лили.
Мы знали вкус полынь-травы
И с вами всю беду делили.
Как с нами хлеб делили вы.
А в десять
Мы нырнули в детство,
Стремясь былое наверстать,
И только трудное наследство
Порой себя давало знать…
Ну что же, мы зато узнали,
Что значит выжить в трудный год.
Что значит —
Родина за нами!
И что такое
Наш народ.
И если песню фронтовую
Вы запоете за столом,
Ту, вашу, грустно-молодую,
Мы вам, конечно, подпоем.
ЛАРИСА ВАСИЛЬЕВАТАНКИ
Николаю Алексеевичу Кучеренко,
моему отцу
Какие-то строгие тайны
из дома отца увели,
а вскоре по улицам танки
гудящей волной поползли.
Я прятала руки за ватник
и следом за танками шла,
не зная, что ожил тот ватман
с его заводского стола,
что ожил тот ватман, который
похитил отцовские сны.
По длинным людским коридорам
шли новые танки страны.
Мальчишечьи крики привета
неслись от ворот до ворот,
и женщина шла без жакета,
кричала — Победа идет!—
И, стиснув руками упрямо
тугие перила крыльца,
о чем-то заплакала мама,
привыкшая жить без отца.
Я помню тот день потому лишь,
что вечером этого дня
средь старых бревенчатых улиц
отец мой окликнул меня.
Мне даже теперь это снится,
как в тот незапамятный год
отцу разрешил отлучиться
домой оборонный завод,
как следом за ним я бежала
и в комнату нашу вошла,
и мама подушки взбивала,
и мама лепешки пекла,
смеялась то громко, то робко,
о том говорила, о сем,
но стыла в тарелке похлебка,