ого дна,
Как наша мысль, достоинство
и совесть,
Прозрачная и чистая волна.
И потому мы, как велит эпоха.
Пути родного флага бережем.
Мы подсечем ростки чертополоха.
Зовущегося минным барражом.
Где бы противник мины
ни поставил—
Все море мы обыщем и найдем.
Согласно всех обычаев и правил.
Мы действуем смекалкой и огнем.
В морских просторах, зная все
дороги,
Уничтожаем минные поля.
Свободен путь. Звучи, сигнал
тревоги.
Дроби волну, форштевень корабля.
ЕГОР ИСАЕВОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «СУД ПАМЯТИ»
Вы думаете, павшие молчат?
Конечно, да — вы скажете.
Неверно!
Они кричат,
Пока еще стучат
Сердца живых
И осязают нервы.
Они кричат не где-нибудь,
А в нас.
За нас кричат.
Особенно ночами,
Когда стоит бессонница у глаз
И прошлое толпится за плечами.
Они кричат, когда покой.
Когда
Приходят в город ветры полевые,
И со звездою говорит звезда,
И памятники дышат, как живые.
Они кричат
И будят нас, живых,
Невидимыми, чуткими руками.
Они хотят, чтоб памятником их
Была Земля
С пятью материками.
Великая!
Она летит во мгле.
Ракетной скоростью
До глобуса уменьшена.
Жилая вся.
И ходит по земле
Босая Память —
маленькая женщина.
Она идет,
Переступая рвы,
Не требуя ни визы, ни прописки.
В глазах — то одиночество вдовы.
То глубина печали материнской.
Ее шаги неслышны и легки.
Как ветерки
На травах полусонных.
На голове меняются платки —
Знамена стран, войною
потрясенных.
То флаг французский,
То британский флаг,
То польский флаг,
То чешский,
То норвежский…
Но дольше всех
Не гаснет на плечах
Багряный флаг
Страны моей Советской.
Он флаг победы,
Заревом своим
Он озарил и скорбь
И радость встречи.
И может быть, сейчас покрыла им
Моя землячка худенькие плечи.
И вот идет,
Печали не тая,
Моя тревога.
Боль моя и муза.
А может, это гданьская швея?
А может, это прачка из Тулузы?
Она идет,
Покинув свой уют,
Не о себе — о мире беспокоясь.
И памятники честь ей отдают,
И обелиски кланяются в пояс.
МИХАИЛ ИСАКОВСКИЙ
С берез — не слышен, невесом —
Слетает желтый лист.
Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист.
Вздыхают, жалуясь, басы,
И, словно в забытьи,
Сидят и слушают бойцы —
Товарищи мои.
Под этот вальс весенним днем
Ходили мы на круг,
Под этот вальс в краю родном
Любили мы подруг;
Под этот вальс ловили мы
Очей любимых свет,
Под этот вальс грустили мы,
Когда подруги нет.
И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чем-то дорогом;
И каждый думал о своей,
Припомнив ту весну,
И каждый знал — дорога к ней
Ведет через войну…
Так что ж, друзья,
коль наш черед,—
Да будет сталь крепка!
Пусть наше сердце не замрет.
Не задрожит рука;
Пусть свет и радость
прежних встреч
Нам светят в трудный час,
А коль придется в землю лечь,
Так это ж только раз.
Но пусть и смерть — в огне,
в дыму —
Бойца не устрашит,
И что положено кому —
Пусть каждый совершит.
Настал черед, пришла пора,—
Идем, друзья, идем!—
За все, чем жили мы вчера.
За все, что завтра ждем;
За тех, что вянут, словно лист,
За весь родимый край…
Сыграй другую, гармонист,
Походную сыграй!
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат — и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай,
Прасковья,
Героя — мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол,—
Свой день, свой праздник
возвращенья
К тебе я праздновать пришел…»
Никто солдату не ответил.
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой.
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.
«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…»
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил — солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил…»
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
ВЛАДИМИР КАРПЕКОДОРОГА ПОД НЕБОМ
Короткой казалась дорога —
Ее ограничила мгла.
Тревога, тревога, тревога
В щербатых воронках жила.
Казалось, дорога кончалась
В пятнадцати с чем-то шагах…
А низкое небо качалось,
Качалось на наших штыках.
В тумане, от зарева рыжем,
Прожекторов меркли мечи.
И — к черепу череп — булыжник
Мерцал перед нами в ночи.
Прошли мы пятнадцать, и двадцать,
И сотни, и тыщи шагов.
И небо устало качаться
На лезвиях наших штыков.
Не надо ни водки, ни хлеба —
Упасть и лежать на спине…
Привал. Но качается небо —
По небу идем на войне.
По звездам идем и по солнцам.
Топча каблуком облака…
А чья-то звезда оборвется,
И роте не хватит штыка.
И чья-то дорога короче.
Чем та, что осталась живым,
Чем та, что, быть может, пророчит
Такую ж судьбу остальным.
Такие же вихри косые
Могилы других заметут…
Но все Ярославны России
Надеются, плачут и ждут.
Надейтесь… (О пулю споткнется!)
И плачьте… (Он рухнет ничком,
И горестно небо качнется
Над этим последним штыком!)
«Дороге — конец…»— замирая,
Мелькнет в голове у бойца.
Он так и затихнет, не зная,
Что нет у дороги конца.
Затихнет, не зная, что следом
Торопятся маршевики.
Шагают, упавшее небо
Успев подхватить на штыки.
ДМИТРИЙ КЕДРИН1941
Ты, что хлеб свой любовно
выращивал,
Пел, рыбачил, глядел на зарю.
Голосами седых твоих пращуров
Я, Россия, с тобой говорю.
Для того ль новосел заколачивал
В первый сруб на Москве первый
гвоздь,
Для того ль астраханцам
не плачивал
Дани гордый владимирский гость;
Для того ль окрест города хитрые
Выводились заслоны да рвы
И палили мы пеплбм Димитрия
На четыре заставы Москвы;
Для того ль Ермаковы охотники
Белку били дробинкою в глаз;
Для того ль пугачевские сотники
Смердам чли Государев Указ;
Для того ли, незнамы-неведомы,
Мы в холодных могилах лежим,
Для того ли тягались со шведами
Ветераны петровских дружин;
Для того ли в годину суровую,
Как пришел на Москву Бонапарт,
Попалили людишки дворовые
Огоньком его воинский фарт;
Для того ль стыла изморозь
хрусткая
У пяти декабристов на лбу;
Для того ль мы из бед землю
Русскую
На своем вывозили горбу;
Для того ль сеял дождик
холодненький.
Точно слезы родимой земли,
На этап бритолобых колодников,
Что по горькой Владимирке шли;
Для того ли под ленинским
знаменем
Неусыпным тяжелым трудом
Перестроили мы в белокаменный
Наш когда-то бревенчатый дом;
И от ярого натиска вражьего
Отстояли его для того ль,—
Чтоб теперь истлевать тебе
заживо
В самой горькой из горьких
неволь.
Чтоб, тараща глаза оловянные,
Муштровала ребят немчура,