9. Русские отнимают у поляков Полоцк, 1563 г.
В феврале 1563 г. московит отнял у поляков отличный торговый город Полоцк; к этому городу московит собрал чрезвычайно много народу и боевых снарядов и до тех пор обстреливал город, пока, наконец, овладел им. Этот убыток московит нанёс королю польскому в то время, когда последний совещался с польскими и литовскими чинами на государственном сейме в Петркове. Эту потерю наследственных земель и городов король польский должен был претерпеть из-за принятой Ливонии, потому что, приняв Ливонию, он должен был также делить и переносить её наказания и муки.
Летописная повесть о взятии Полоцка(Из Лебедевской и Александро-Невской летописей)[273]
Подробная летописная повесть об осаде и взятии Полоцка носит официальный характер: помимо подробнейшего изложения событий день за днём, она включает в себя полный текст официальных документов — «Послание архиепископа Новгородского Пимена царю Ивану Васильевичу», «памяти» царя Ивана Грозного своим сыновьям, царевичам Ивану и Фёдору, и митрополиту Макарию, отправленные из Полоцка в Москву после капитуляции полоцкого гарнизона, «пропускную грамоту» польским наёмникам, участвовавшим в обороне Полоцка, на право выезда за пределы Российского государства. Основ ной же текст повести составлен, очевидно, по горячим следам — в нём отмечены почти все эпизоды боевых действий.
Рассказ этот сохранился в двух летописях, служащих продолжением знаменитой Никоновской летописи, составленной в XVI веке и продолженной по прямому указанию Ивана Грозного. Это так называемые Лебедевская и Александро-Невская летописи. Первоначально они представляли собой единую рукопись, но затем были разделены. Большая часть повести читается в Лебедевской летописи; окончание же (начиная с «памяти» Ивана Грозного митрополиту Макарию) открывает Александро-Невский список.
Летописный рассказ несколько монотонен. Эта черта присуща официальному летописанию того времени. Какие-либо пропуски, например, в наименовании московского государя («царя и великого князя») или перестановки при перечислении действующих лиц — родственников царя или московских воевод — были недопустимы для летописца, а в иных случаях, наверное, могли грозить писцу серьёзной карой. Но за этой монотонностью — если внимательнее вглядеться в летописный текст, — живое дыхание времени. Нам кажется поэтому, что летописный рассказ послужит для читателя хорошим дополнением к яркому и красочному рассказу о тех же событиях в романе Валерия Полуйко.
Лета 7071‑го. Сентября в 5‑й день[274] царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии для своего дела литовского стоял в Можайске, а пошёл из Можайска к Москве, а шёл на Боровск и праздновал Рождество Пречистой[275] в Боровске, в Пафнутиевом монастыре.
Того же месяца в 8‑й день приехал к царю и к великому князю из Черкас Пятигорских в Боровск, в Пафнутиев монастырь, Никита Казаринов сын Голохвастов. А посылаз царь и великий князь в Черкасы Ивана Борисова сына Федцова да Никиту Казаринова сына Голохвастова посольством к тестю своему, к Темрюку-князю Айдаровичу, сказать о пожаловании своём — что дочь его, княжну Марию, взял за себя; и с ними послал к нему, и ко княгине его, и к детям их, и к племени их своё великое жалование: платье, и деньги, и кубки, и ковши, и иные сосуды серебряные. И Иван Федцов разболелся в Астрахани, по дороге, и был у Темрюка-князя один Никита. И Темрюк-князь со всею своею братией и с землёю учинился государю в службу; а которые из черкасских князей были непослушны Темрюку-князю, те, прослышав о царском пожаювании к нему — что царь и великий князь Темрюка-князя пожаловал, дочь его взял за себя, — те все Темрюку-князю стали послушны, и дани ему стали давать, и во всей князь-Темрюковой воле быть учинились.
Того же месяца в 12‑й день в селе Крылатском встретили государя царя и великого князя сын его, царевич Иван, да брат царя и великого князя, князь Юрий Васильевич. А ночлег был царю и великому князю в Крылатском, а назавтра, сентября в 13‑й день, царь и великий князь пришёл в Москву. А встретил его с крестами отец его и богомолец Макарий, митрополит всея Русии, со всем освящённым собором у [церкви] святых страстотерпцев Бориса и Глеба на Арбате; и шёл государь царь и великий князь, и сын его, царевич Иван, и князь Юрий Иванович[276] шли в город за крестами.
Того же месяца в 15‑й день царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии положил свою опалу на князя Михаила да на князя Александра Воротынских за их изменные дела, а вотчину их, Новосиль, и Одоев, и Перемышль, и их доли в Воротынске велел себе взять. И повелел князя Михаила с княгинею посадить в тюрьму на Белоозере, а князя Александра с княгинею велел посадить в стене в Галиче, под стражей.
Того же месяца в 23‑й день царь и великий князь всея Русии послал в Черкасы Пятигорские к Темрюку-князю Айдаровичу посольством Григория Семенова сына Плещеева, а с Григорием велел послать из Казани и из Астрахани для охраны стрельцов и казаков пятьсот человек; а велел государь Григорию Плещееву со стрельцами и с казаками жить у Темрюка, и слушаться его во всём, и от всех недругов его защищать, и на войну ходить вместе с его людьми — куда их темрюк-князь посылать станет.
Того же лета, октября в 29‑й день, царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии положил свою опалу на боярина на князя Дмитрия Курлятева за его великие изменные дела: а велел его и сына его, князя Ивана, постричь в чернецы и отослать на Коневец в монастырь, под начало; а княгиню князь-Дмитриевну Курлятева и двух княжон велел постричь в Оболенске, а после пострижения велел вести их в Каргополь, в Челмской монастырь.
Того же лета, ноября в 22‑й день, писал к царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Русии из Юрьева Ливонского боярин и воевода Иван Петрович Фёдоров, что прислала к нему в Юрьев польского короля Жигимонта Августа[277] рада — епископ Виленский Валериан, да виленский воевода пан Миколай Миколевич Радивил, да воевода Троцкий Миколай Юрьевич Радивил, [да] пан Троцкий Григорий Александрович Хоткевич и вся королевская рада — гонца своего, Сеньку Алексеева; а сказывает [Сенька]: послан в Москву к Макарию, митрополиту всея Русии, и ко царёвым и великого князя боярам — к князю Ивану Дмитриевичу Бельскому, да к Данилу Романовичу Юрьину-Захарьину и к иным боярам — с грамотами о том, чтобы они государю своему били челом и на то его наводили, чтобы он с братом своим, королём Жигимонтом-Августом, захотел в добром согласии пребывать, и послам бы королевским дал свою опасную грамоту[278]. И гонца того Сеньку Алексеева с грамотами в Москву прислал. И царь и великий князь велел гонцу литовскому быть у Макария, митрополита всея Русии, митрополиту же велел отказать ему, что-де митрополитовы вещи — церковные, а о делах земских [пусть] ссылаются епископ Виленский и королевская рада со царёвыми и великого князя боярами. А гонцу литовскому велел быть у боярина у князя Ивана Дмитриевича Бельского на дворе его, и грамоты его [велел] у него взять. А боярам, князю Ивану Дмитриевичу Бельскому и Данилу Романовичу, царь и великий князь дал для послов королевских опасную грамоту, а в опасной грамоте царь и великий князь писал: нешто будет рать московская в Литовской земле, а послы бы шли к царю и великому князю раньше и дело бы доброе совершили, а от царёвой и великого князя рати им никаких препятствий не будет. А отпущен Литовский рады гонец Сенька Алексеев из Москвы ноября в 27‑й день; а велено с ним ехать в Тверь и Юрьев Ливонский Лобану Львову; а из Юрьева велел его [государь] отпустить той же дорогой, по которой приехал, — чтобы он о государевой рати вести не подал, что идёт-де царь и великий князь на своё дело на земское на Литовскую землю, к Полоцку. А то всё присылает к царю и великому князю король неправдою — чтобы ему каким-нибудь образом время протянуть, — а сам к Крымскому царю многие поминки[279] посылал, чтобы стоял тот против христианства и христианскую кровь проливал.
Той же зимой, ноября в 28‑й день, царь и великий князь отпустил из Москвы в Крым, к царю Девлет-Гирею, крымских гонцов — Ян-Магметя с товарищами, семь человек; а были они задержаны в Ярославле с крымским послом, с Ян-Болдуем, лет за семь-за восемь [до того] из-за царёвой Девлет-Гиреевой неправды, а царь за ними никого не присылал. А писал царь и великий князь к царю Девлет-Гирею с Ян-Магметем: если захочет царь с царём и великим князем в дружбе и братстве быть — как был дед царя и великого князя, князь великий Иван Васильевич всея Руси[280], в дружбе и братстве с дедом его, царём Менгли-Гиреем, — то прислал бы царь к послу своему, Ян-Болдую, свой полный наказ, или прислал бы иных своих постов, как ему в том дружбу утвердить; а если не хочет царь с царём и великим князем дружбы и братства, то он поста бы своего, Ян-Болдуя, вётел к себе взять. А татар своих служилых царь и великий князь в Крым, к царю, с Ян-Магметем не послал вот почему: какие татарские станицы были посланы в Крым к царю с грамотами, и тех служилых татар царь у себя в Крыму задерживал и назад их в Москву к царю и великому князю не отпускал.
Той же зимой, в ноябрю, царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии, посоветовавшись с отцом своим Макарием, митрополитом всея Русии, и с братом своим, с князем Юрием Васильевичем, и с князем Владимиром Андреевичем, и со всеми боярами, призвав на помощь Бога и Пречистую Богородицу и великих чудотворцев, приговорил идти на недруга своего Жигимонта, короля Польского и великого князя Литовского, за многие его неправды и неисправления, а более всего горя сердцем о святых иконах и о святых храмах освящённых — о том, что безбожники литовские, отвергнув поклонение святым иконам, святые иконы расщепили и многое поругание святым иконам учинили, и церкви разорили и пожгли, и веру христианскую и закон отвергли и попрали, и лютеранство приняли; и не только миряне, но и игумены, и чернецы, и попы, и диаконы христианскую веру греческого закона отвергли, и, по хотению своему, избрали себе и приняли лютеран и ложное их учение; а кто из немногих христиан втайне держался веры христианской, то и те, страшась тех безбожных лютеран, святых икон не держали из-за поругания святым иконам — а такого поругания святых икон ни в сарацинской вере, у турок, ни среди басурманских народов не слыхано. А неправды и неисправления короля таковы: в грамотах своих пишет к царю и великому князю с укоризною многие непригожие слова; а царское имя, что ему, государю, дал Бог и что обрёл он от своих прародителей извечной своей стариною, то имя король сполна [в грамотах своих] не пишет; да он же, король, вступается в извечную царёву и великого князя вотчину, Лифляндскую землю: что царь и великий князь гнев свой на тех изменников, ливонских немцев, простёр, и города ливонские, город Юрьев, город Вильян [Феллин], город Ракобор, город Ругодив и иные многие города в Ливонской земле, захватил, и магистра Ливонского, Вилима Ферстенберга, и епископа Юрьевского Гармана пленил, и Ливонскую землю за их неправду пленить велел; а оставшиеся немцы ливонских городов изменою перешли на сторону польского короля Жигимонта, и король Польский в Лифляндской земле, в остальных городах, посадил своих людей, и называл