Северо-восточный регион ВКЛ был зоной постоянных военных конфликтов между ВКЛ и Московским государством. Военные действия не обошли его стороной и в годы Ливонской войны. Смена политических обстоятельств, вызванная захватом московитами Полоцка и значительной территории Полоцкой земли в 1563 г., создала для местного населения новые, крайне экстремальные условия жизнедеятельности.
Как повлияло военное положение на жизнь людей? Как жители Полотчины относились к новой власти? Какие характер и формы приняли взаимоотношения между русскими и полочанами? Эти важные вопросы требуют особого анализа.
Сразу после захвата Полоцка Иван IV выдал новому полоцкому воеводе «наказную память», в которой определялись основные принципы и методы управления городом. Этот документ ярко отражает характер отношений московской власти с местными жителями.
Московское руководство в первую очередь волновало восстановление оборонительных укреплений, а также сожженного города. Устанавливался строгий пропускной режим для местного населения[1264]. В «городе» (т. е. в замке) из числа местных жителей получили право проживать лишь православные священнослужители с семьями. Шляхтичам и мещанам, которые жили в посадской части города, категорически запрещалось иметь оружие. На церковные праздники вход полочан в крепость разрешался только при соблюдении чрезвычайных мер безопасности. За местным населением устанавливался настоящий полицейский надзор[1265]. В случае выявления «шатости» подозрительных предписывалось высылать в Псков, Новгород и Великие Луки.
Вместе с «политикой кнута» московиты практиковали и «политику пряника». Управление городом должно было осуществляться, «роспрося про здешние всякие обиходы, как у них обычаи ведутца, да с их обычая сперва и судити и управы им в городе давати»[1266]. Московская администрация не изменила ставок таможенных сборов при внешнеторговых операциях и налогов.
Очевидно, что новые хозяева не чувствовали себя уверенно на оккупированной территории. Для обеспечения собственной безопасности в городе был построен Нижний замок, который отделил московитов от выделенного в Заполотье местного населения[1267].
Московиты не доверяли полочанам и проводили четкую грань между собой и местным населением при определении прав и обязанностей перед новой властью, имевшая все необходимые черты обыкновенного оккупационного режима. Невыразительные попытки создать в советские времена миф об «освободительной миссии» московской армии не выдерживают никакой проверки конкретными историческими фактами[1268].
Об этом свидетельствуют и другие сведения из источников. В первые годы пребывания на Полотчине московиты проводили акции по приведению к присяге на верность местного населения. С этой целью в отдаленные от Полоцка места направлялись вооруженные отряды.
Кроме присяги, для новых властей было важным четкое определение границ Полоцкого «повета». Информации на этот счет у них явно не хватало. Так, посланные на разведывание границ Василий Низовцов и Иван Кикин не смогли их установить из-за недоброжелательности местного населения[1269].
На помощь московитам пришли местные информаторы в лицах протопопа Феофана и его зятя Григория Щитова. Сведения, переданные ими, определили направления московских «посылок» — в сторону Дрисы, Березвеча и Лукомля. Эти походы носили характер карательно-устрашающих мероприятий. Крестьянам не оставалось иного выхода, как бежать от непрошеных гостей. Московские воеводы докладывали царю об уходе населения из поселений[1270].
Жители Полотчины с неприязнью относились к московским солдатам, в удобных случаях оказывая им сопротивление. Одна из московских грамот говорит: «в которые, государь, места посылали посылку детей боярских человек по десять и по двадцать, и Литовские люди бегали и сыскати некем, а в которые места посылали детей боярских человека по три, по четыре, и тех детей боярских имали и побивали, а которых Литовских людей из данных мест к нам приводили, и мы тех людей сами выпрашивали, и те люди про рубежи сказывають не одни речи…»[1271] Со своей стороны в отношении непослушных полочан московские власти применяли жестокие меры репрессивного характера: «Которые люди Полотцсково повету воеводам непослушны были и воеводы по их вине их казнили»[1272].
У московитов продолжительное время отсутствовали эффективные средства для контроля за удаленными от Полоцка территориями Полоцкого воеводства. Как только московские солдаты отходили, крестьяне отказывались подчиняться новым властям[1273]. Согласно информации литовской разведки, московиты собирались обращаться с непокорными селами без особого милосердия[1274].
Понимая, что только приведением к присяге поселения левобережной Полотчины не удастся надежно удерживать в своих руках, московиты перешли к новой политике. Летом 1566 г., используя перемирие, они начали строительство небольших замков вдоль линии противостояния с литвинами. Замки должны были служить укрепленными пунктами опоры для московской власти в окрестной местности (см. гл. II, § 4). Строительство могло начаться раньше, однако помешала эпидемия чумы, которая пронеслась по территории Северо-Восточной Беларуси в 1565–1566 гг.
В окрестностях нововозведенных замков население было вынуждено подчиниться новой власти[1275]. Постоянное присутствие солдат обеспечивало оперативный контроль над округой. Крестьяне — по принуждению или нет — подчинялись той власти, которая была рядом. Им было по большому счету все равно, какое государство она представляло, главное, чтобы она эффективно обеспечивала стабильные условия жизнедеятельности. Поведение солдат с той или иной стороны мало чем отличались — крестьяне терпели издевательства и грабежи и от московитов, и от литвинов.
Красноречивой иллюстрацией для подобных выводов может послужить любопытное письмо ротмистра Мартина Яцынича польному гетману Р. Сангушко от 5 сентября 1567 г., посвященное отношению крестьян к московским и литовским солдатам. По словам ротмистра, жители сел Харкевичи, Быстрее, Поречье, Слещиничи (все они располагались на реке Двина) открыто сотрудничали с московитами[1276]. Причинами этого, судя по тексту письма, были гарантии безопасности с московской стороны. В частности, такой гарантией было укрытие в замке в случае опасности[1277].
Эти сведения показывают, каким сложным и противоречивым было положение местного населения в зоне боевых действий. При очень сложной для крестьян идентификации литовской и московской власти по принципу «своя — чужая» (и по языковым, и по этноконфессиональные, и по ментальным признакам жители обоих стран имели много общих черт) выбор между ними отличался в каждом отдельном случае и зависел от конкретных действий военных.
На наш взгляд, вряд ли можно найти в мотивациях поведения крестьянства элементы абстрактно-идеологического патриотизма. Проявления патриотизма среди крестьян чаще всего имели форму хранения верности своему хозяину-феодалу. Они часто оказывали своим панам разведывательные услуги. Например, Б. Корсак получал ценные сведения о движении и планах московских солдат из уст своих подданных из-под Суши[1278]. В январе 1564 г., когда состоялась знаменитая Ульская битва, информацию о движении московского войска также давали местные крестьяне. Они принимали непосредственное участие в его разгроме. Есть свидетельства, что главного московского воеводу П. Шуйского убил топором здешний крестьянин[1279].
Вероятно, власти и ВКЛ, и Московского государства не интересовало отношение к событиям крестьянства.
Нет сведений о проведении московскими властями идеологических акций с целью привлечения его на свою сторону. Можно утверждать, что она не видела в этом нужды, относясь к крестьянам как к инертной массе, не влияющей на характер и развитие военных событий и политических процессов.
Приписывать крестьянству желание «присоединиться к России» тем более некорректно. Что могло привлечь взоры крестьян на востоке? Конфессиональное единство? Большинство шляхтичей-землевладельцев Полотчины и Витебщины были православными. То же самое можно сказать о языковой и культурной близости. Поэтому от изменения государственной принадлежности, по сути, для них ничего не менялось. А вот смена «пана» и вместе с этим нарушение «старины» могла обернуться радикальными переменами в жизненном укладе крестьянина.
Учитывая специфику места крестьянства в структуре общества, его роль в политической жизни и характер восприятия им политической реальности, нельзя говорить о каких-то абстрактно-идеологических основах его коллективного сознания и поведения. Советская историография при анализе этих явлений автоматически переносила реалии ХХ столетия, не учитывая специфики крестьянства как социальной структуры в сословном обществе и его особой роли в политической жизни средневекового государства.
Не менее противоречивым и сложным было отношение к войне городского населения. Близость границы и непосредственная угроза военных ударов со стороны московитов заставляла жителей городов искать различные варианты обеспечения своей безопасности. Например, летом 1563 г. в Мстиславле местная шляхта и мещане просили господарскую власть переселить их детей и жен подальше от границы. Великий князь определил им новое место проживания в Свислочи — местечке на реке Березине