«лутчие» ливонские мужи, собравшись на собрание-штедтетаг, поразмыслили и порешили следующее. Медь в любом виде (даже медные котлы, старые или новые) и металлическая посуда (буквально «горшки, старые или новые»), свинец, железная проволока, кольчатые и вообще любые доспехи, само собой, пушки и огнестрельное оружие, а также арбалеты, не могут быть проданы русским. Естественно, сера и селитра также попали под запрет. Отдельным пунктом был прописан и запрет на вывоз коней.
В январе 1501 года на заседании ливонского ландтага, который собрался накануне объявления уже не торговой, а настоящей, «горячей» войны Московиту, в список перечисленных на прежних ландтагах запрещенных к продаже товаров дополнительно был внесен еще и порох.
Граница на замке?
Итак, в ходе торговой войны, вызванной обострением русско-ливонских и русскоганзейских отношений в первой половине 1490-х годов, список товаров, которые не могут ни в каком виде быть проданы русским, окончательно сформировался. Сюда попало как собственно оружие и кони (причем оружие любое, в том числе и доспехи, и огнестрельное), так и материалы и готовые изделия, которые могли быть использованы в оружейном производстве: медь и свинец в болванках, посуда из них, железная проволока, сера и селитра – то, что необходимо для производства огнестрельного оружия и боеприпасов для него, а также доспехов.
Казалось бы, эмбарго на эти стратегические товары, с учетом того, что западный канал их поставок являлся главным, должен был нанести Москве непоправимый урон и вынудить ее умерить свои амбиции. Но не тут-то было. Иван III, его бояре и дьяки приложили немало усилий для того, чтобы, как бы выразились сегодня, «диверсифицировать» торговлю этими товарами и материалами. Завязавшиеся в 1490-х годах дружественные отношения с Данией в немалой степени поспособствовали тому, что установленная решением ганзетагов и ливонских ландтагов блокада России оказалась дырявой. Не случайно ливонские мужи совета на ландтаге в июле 1498 года с сожалением отмечали, что если у Московита дела с датчанами пойдут хорошо, то он без проблем получит нужное ему количество меди. Очевидно, что датский канал – причем, стоит отметить, прямой, так как в конце XV века уже функционировала русская гавань в устье Невы, не говоря уж об Ивангороде, – позволял компенсировать сложности с поставками стратегического сырья и, что самое главное, оружия и мастеров с Запада. Тем самым главная цель, ради которой ливонские власти и Ганза вводили эмбарго на торговлю с Россией, не достигалась.
Однако не стоит забывать и о том, что при гарантированном высоком проценте прибыли нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал. Так и в этом случае. Жадность и стремление к наживе не останавливали ливонских и ганзейских купцов в торговле запретными товарами с московитами. Торговая «старина», столь милая сердцу ганзейцев и их ливонских партнеров, в XV веке постепенно размывалась – и не только с русской стороны, но и со стороны самих немцев. Изменение характера торговли, расширение ассортимента продаваемых и покупаемых товаров способствовали развитию так называемой «необычной», то есть противоречившей «старине», торговле. Она осуществлялась полулегально, но во все возраставших масштабах (ибо приносила неплохой доход), вовлекая в свой оборот растущее число людей по обе стороны границы. Оборотной стороной «необычной» торговли стала торговля контрабандная, бороться с которой власти по обе стороны границы и не могли, а в определенном смысле не очень-то и хотели.
Свою роль в срыве блокады сыграли и противоречия внутри самой Ливонской «конфедерации» и Ганзы. Ревель, стремясь добиться освобождения своих оказавшихся в московском заточении бюргеров, прилагал большие усилия для того, чтобы усложнить ведение торговли с русскими. А его конкуренты – Рига, Дерпт и в особенности Нарва (орденский город, который не был членом Ганзы, а потому формально запреты на торговлю с русскими его не касались) – напротив, только рады были тому, что с рынка ушел их главный соперник. В итоге Ревель, чтобы не разориться окончательно, так как после введения эмбарго его торговые обороты сократились в разы, сам был вынужден принять участие в «необычной» торговле. В 1500 году, когда отношения между Москвой и Ливонией явно шли к войне, он даже выступил против намерения магистра запретить нарвскую торговлю с русскими.
Да и сами ганзейцы не клали себе охулки на руку: запреты запретами, но прибыль и барыши – дело святое. Вот и выходит, что в ходе русско-ливонской войны 1501–1503 годов в руки орденских войск попали образцы произведенного в Германии огнестрельного оружия, которые не могли иным образом оказаться в Русской земле, кроме как при посредничестве и участии ганзейских купцов. Одним словом, эмбарго и торговая блокада не дали тех результатов, на которые рассчитывали ганзейцы и ливонцы.
Нарвское плавание: «гнев на всю их землю…»
Торговая война на рубеже XV–XVI веков между Москвой, Ливонией и Ганзой разгорелась из-за стремления Москвы пересмотреть, помимо всего прочего, устоявшиеся веками условия торговли в Восточной Балтике. Этот конфликт стал первым эпизодом в наметившейся на Западе тенденции рассматривать Московию как потенциального нового «Турка», врага христианства и всего цивилизованного (то есть западноевропейского католического) мира. До поры до времени рост антирусских настроений сдерживался надеждами Рима и его партнеров на то, что Москва согласится признать верховенство папы и императора и войдет в состав антиосманской христианской лиги – а Великий Турок в конце XV – начале XVI века рассматривался в Европе как реальная и необоримая угроза.
В 1520-х годах окончательно стало ясно, что Московия вовсе не намерена таскать каштаны из огня ради папы и императора и ввязываться в конфликт с османами. Прежнее благожелательное и заинтересованное отношение к московитам стало стремительно меняться в худшую сторону. Эта перемена была на руку и Ягеллонам, и ливонцам: и те, и другие приложили в конце XV — начале XVI века немало усилий для надувания жупела «русской угрозы», Rusche Gefahr, рисуя перед изумленными европейцами картину тьмочисленных орд московитов и татар, с трудом сдерживаемых немногими героическими польско-литовскими и ливонскими рыцарями на передовых бастионах Европы. К счастью, доказывали они европейцам, московиты – варвары, темные и необразованные, и сила их прирастает медленно.
Для того чтобы так продолжалось и дальше, необходимо всячески препятствовать не только оттоку в Московию специалистов-технарей и тех знаний, которыми они могли бы поделиться с этими варварами-схизматиками, но и торговле с русскими. Идея торгового эмбарго казалась как нельзя более удачной. Вопрос заключался только в том, когда вспыхнет новая торговая война и что станет поводом для ее начала.
Торговый интерес
В 1503 году война между Ливонской «конфедерацией» и Русским государством, давно назревавшая и начавшаяся в 1501 году, наконец-то закончилась. В полный рост встал вопрос о нормализации торговых отношений между Русской землей и Ливонией, а также стоявшей за ее спиной Ганзой. Вопрос стоял тем более остро, что в годы войны торговля де-факто, несмотря на запреты, не прекращалась ни на один день – только теперь она, на радость шведам, осуществлялась через Выборг, который с преогромным удовольствием взял на себя роль посредника в этой коммерции.
Однако быстро вернуться к довоенному состоянию дел не получилось. Москва твердо стояла на своем: сперва расторжение литовско-ливонского союза, возмещение ущерба, понесенного русскими купцами из-за враждебных действий ливонских властей, и создание режима благоприятствования в торговле Руси с Ганзой и ливонцами – а уж потом все остальное. Ливонцы же и ганзейцы упирали на восстановление торговой «старины», что никак не устраивало Москву. В итоге переговоры зашли в тупик.
Карта Балтики. Олаус Магнус, 1539 г.
Москва отнюдь не торопилась идти на уступки. Что с того, что решения ливонских ландтагов и ганзетагов соблюдались, если все необходимое везли в русский Ивангород и в устье Невы шведские и датские «гости». И не только они: сами же ливонцы и ганзейцы все активнее и активнее принимали участие в этих перевозках. К тому же с завершением русско-литовской войны появилась возможность поставок стратегического сырья через Литву и Польшу. И это не говоря о том, что на русско-ливонском пограничье процветала контрабандная торговля. В общем, не сумев договориться, стороны молчаливо решили закрыть глаза на возобновление торговли явочным порядком.
Достичь взаимопонимания удалось лишь в 1509 году, когда после трудных переговоров были наконец подписаны три соглашения: между Новгородом и Ливонской «конфедерацией», между Псковом и опять же Ливонской «конфедерацией» и между Псковом и Дерптским епископством. В этих документах немалое место отводилось урегулированию торговых отношений и проблем, которые возникали в ходе разрешения торговых споров (кстати, в дерптско-псковском договоре снова упоминается пресловутая «юрьевская дань»).
Соглашения заложили основы русско-ливонских отношений на последующие без малого четыре десятка лет. Правда, судя по всему, запрет на вывоз определенных видов товаров – например, серы, меди, свинца, котлов – из Ливонии в Московию продолжал действовать. Однако это эмбарго только способствовало развитию контрабандной торговли и росту барышей выборгских купцов, с радостью выступавших в роли посредников в снабжении московитов этими важными товарами. В общем, несмотря на отдельные облачка, торговля и контрабанда процветали, принося немалые барыши партнерам по обе стороны границы.
В погоне за длинным рублем и талером все больше и больше людей как в русских, так и в ливонских градах и весях бросали традиционные промыслы и занятия и ударялись во все тяжкие, рассчитывая в одночасье разбогатеть. 1530-1540-е годы стали эпохой коммерческой лихорадки, временем больших возможностей и своего рода «золотым веком» и для Ливонии, и для русских городов Северо-Запада.