— Раньше мы каждое лето ездили то на взморье, где нежились в дюнах, то на берег озера Пейпус[73]. Но в последнее время из-за войны приходится отказываться от поездок. Только и получается, что вблизи замка гулять.
Когда девушка сказала это «вблизи замка», Николаус невольно огляделся. Так красивы были пышные, причудливых форм облака, медленно, величаво плывущие — будто сказочные корабли — с запада на восток; невозможно было не залюбоваться деревьями и кустарниками, обступившими ручей, недвижными, сонными в предполуденный час травами, разросшимися буйно возле воды, осыпанными цветками — жёлтыми, сиреневыми, белыми, мелкими и покрупнее, бутонами, метёлками, корзинками, кистями и зонтиками, — не восхититься солнечным светом, заплутавшим в густой листве ив...
Ангелика мельком — украдкой — взглянула на Николауса:
— У тебя красивый меч.
— Барон велел выбрать в оружейной. Я и выбрал.
— У тебя хороший вкус.
Польщённый Николаус принялся рассказывать Ангелике про свой чудесный меч цвайхендер[74], что висел у него на боку. Он поведал ей, сколь удобен этот большой меч для поединка, ибо позволяет держать врага на отдалении, и сколь меч совершенен, так как всё продумано в нём до мелочей и проверено в деле. Вот, к примеру, две гарды у него — большая и малая. Знает ли Ангелика, для чего малая гарда? Для того она, чтобы защитить руку, когда воин ради усиления удара берётся за клинок, за его незаточенную часть. А называется малая гарда «кабаньими клыками». Какое верное название! Как действительно малая гарда похожа на кабаньи клыки!.. Дабы не поранить руку об углы незаточенной части, эта часть предусмотрительно обматывается кожей. И Николаус показал незаточенную часть клинка — рикассо — и крепкую воловью кожу на ней показал.
Ангелика слушала его с интересом и внимательно смотрела на те части меча, на какие он указывал. Николаус подумал: не слишком ли он увлёкся, рассказывая про свой цвайхендер? может ли быть интересен Ангелике его рассказ? Не всякая девушка будет слушать с интересом долгое повествование про меч. Тут Николауса посетила мысль, что слушать про меч Ангелике, наверное, не интересно, а слушает она исключительно потому, что рассказывает про меч он. Эта неожиданная мысль, ничем не подтверждённая, догадка, не лишённая дерзости, взволновала его, даже обожгла. Очень приятная это была мысль, эта догадка, поскольку давала надежду на то, что душа-Ангелика относится к нему ровно так, как относится к ней он. И Николаус замолчал, оставив в покое меч.
Ангелика спросила:
— А ты хорошо владеешь мечом, Николаус? Так хорошо, как об этом говорит Удо?
Николаус улыбнулся:
— О нет, Ангелика! Удо преувеличивает весьма. Не так я хорош в фехтовании. Я ведь больше купец, чем воин, — и он пожал плечами. — Не знаю, зачем понадобилось Удо преувеличивать мои способности и вообще рассказывать в замке о том случае.
— И всё-таки, Николаус, — допытывалась Ангелика, — тебе приходилось участвовать в поединках?
— В шутку разве что, — скромничал Николаус.
— А смог бы ты, например, одолеть вон тех моих слуг? — она была так мила в своей непосредственности.
Николаус бросил на слуг, державшихся в отдалении, оценивающий взгляд:
— Если бы очень постарался, наверное, смог бы...
— А хотя бы с одним ландскнехтом справился бы? — всё не унималась Ангелика.
— Возможно, — не исключал Николаус.
— А с разбойниками?
Он опять улыбнулся:
— С разбойниками, думаю, было бы справиться легче.
— А с Юнкером?..
Николаус засмеялся:
— О, Ангелика! Ты чистое дитя!
— Нет, ты ответь, — настаивала она.
— Не знаю, справился ли бы я с рыцарем Юнкером. Но от волка в лесу тебя защитил бы...
Тут они услышали некие звуки, доносящиеся из зарослей ив, что образовали на изгибе ручья весьма уютный уголок. Прислушиваясь, девушка слегка склонила голову набок, потом удивлённо вскинула брови.
— Там, кажется, кто-то плачет.
Прислушался и Николаус.
— Нет. Это кто-то будто смеётся...
— Или плачет? — всё не могла понять Ангелика.
— Это же лира играет, — узнал Николаус.
— Лира? Верно... — засияли радостью глаза Ангелики. — Только рыцарь Хагелькен может так играть.
Оставив лошадей под присмотром слуг, Ангелика и Николаус спустились к ручью, полноводному после дождей, кое-где даже вышедшему из привычных бережков и залившему комли ив. Высохшие пучки травы на склонённых над водой ветках показывали, сколь высока была вода в ручье ещё пару дней назад.
Действительно увидели рыцаря Хагелькена. Тот стоял, прислонившись спиной к стволу старой ивы, и играл грустную-грустную мелодию. Глаза его были закрыты, поэтому он не сразу понял, что уже не один здесь — в красивом месте у ручья. Только музыка занимала его.
— Господин Хагелькен... — тихонько окликнула его Ангелика.
Он открыл глаза и остановил смычок.
— Ах, это вы, фрейлейн! — обрадовался он. — Я рад, что именно вы услышали мою музыку и пришли на неё.
— Я сначала подумала, кто-то плачет, — призналась Ангелика.
— Вы не ослышались, — кивнул рыцарь. — Плакала моя лира.
— Никто, кроме вас, не умеет так играть, — похвалила Ангелика.
— Вы слишком добры ко мне, фрейлейн. Между тем я только в середине пути. Я хочу научиться так играть, чтоб заслушивались и замолкали птицы, чтобы лира, как человек, плакала и смеялась. И чтобы... — рыцарь Хагелькен замолчал, задумавшись.
— И чтобы... — хотела услышать Ангелика.
— Чтобы музыка моя могла остановить всё недоброе, что порой творится в этом прекрасном мире.
— Именно так вы уже и играете, — сказал Николаус. — Я видел только что лису в кустах. Она выпустила из зубов зайца, и тот убежал.
— Приятно слышать такие слова, — слегка поклонился ему с улыбкой Хагелькен. — И вы, фрейлейн, — он и ей поклонился. — За неизменно доброе отношение ко мне и к моей музыке я готов исполнить любой ваш каприз.
Ангелика улыбнулась и задумалась на несколько мгновений, глядя на быстрые воды ручья. Наконец она сказала:
— Сыграйте нам, рыцарь Хагелькен.
— Что же вам сыграть, милая Ангелика?
— Помнится, господин Николаус ещё в день своего приезда в Радбург рассказывал за столом о танцах, какие танцуют у него на родине, и обещал показать. Вы сможете, рыцарь, сыграть то, что любят в Литуании?
— Конечно, смогу! Всё, что хотите, для вас...
И Хагелькен заиграл такую бойкую музыку, от которой Ангелике очень захотелось танцевать, ноги её так в пляс и запросились. И она подбежала к Николаусу. Но тот, взяв её за руки, не танцевал и как танцевать — не показывал, не рассказывал, а только стоял и смотрел в глаза Ангелике, которые оказались к нему близко-близко.
Ангелика, подождав с минуту, сказала Хагелькену:
— Наверное, это слишком быстрая мелодия. Сыграйте, рыцарь, что-нибудь из нашего. Например «Три девицы»[75] вы знаете?
— Что ж! Ничего нет проще, фрейлейн.
Хагелькен, прижав лиру щекой к плечу, заиграл «Три девицы», мелодию не быструю и не слишком медленную.
Ангелика уж приготовилась танцевать и от предвкушения танца глаза у неё разгорелись и раскраснелись щёки. Однако Николаус всё не танцевал, а лишь любовался ею.
Девушка положила руки ему на плечи, он взял её обеими руками за талию. И так они стояли.
А музыка, мастерски, с сердцем и душой исполняемая Хагелькеном, всё звучала. Рыцарь, занятый игрой, мыслями и чувствами погруженный в музыку, отвернулся к ручью. Быть может, кроме музыки, его сейчас ничто не интересовало, а может, он понял момент и отвернулся потому, что был тактичен.
— Николаус, — сказала девушка.
— Да, Ангелика.
— Мы должны танцевать.
— Как? — улыбнулся он.
Ангелика здесь, кажется, поняла, что ей тоже приятно просто стоять вот так — близко-близко друг к другу, держась друг за друга, глядя один другому в глаза. И уже не было прежней настойчивости в голосе.
— Как танцевать? Взявшись за руки, сходиться и расходиться, затем поворачиваться и сходиться вновь... Так у нас танцуют.
— Хорошо, — кивнул Николаус, но был опять недвижен.
Рыцарь Хагелькен всё играл. Потерялась у него в больших руках маленькая лира, покачивались в такт музыке его широкие плечи.
— Но ты же стоишь, Николаус, — Ангелика тихо-тихо, осторожно, взглядывая Николаусу в глаза, положила голову ему на грудь. — Ты не танцуешь, а только держишь меня.
— Поверь, милая Ангелика, я бы долго держал тебя так.
И действительно, они стояли так долго — недвижно и молча. А рыцарь Хагелькен всё играл и играл...
...После этой случайной встречи у них ещё было много случайных встреч. Ангелика и Николаус как будто даже и не договаривались, но пути их самым необъяснимым образом часто пересекались. Наверное, так всегда бывает с людьми, которые хотят видеть друг друга и сердца которых притягиваются друг к другу. Иногда подолгу они с Ангеликой гуляли по живописным крутым холмам в окрестностях Радбурга и Пылау, бывало ездили верхом, молча поглядывая друг на друга или о чём-нибудь отвлечённом говоря — о чём угодно, но не друг о друге. А вечерами на долгих обедах они не сводили один с одного глаз. Барон Аттендорн рассказывал смешные и поучительные байки, Николаус вторил ему, делился простенькими и забавными историями, какие слышал в Литуании. Удо загадывал загадки, коих, как он сам говорил, нахватался в соседних деревнях, в поместьях, как собака — блох. Ангелика оказалась мастерицей на головоломки с нитками и соломинками; никто не мог уследить за её ловкими, тоненькими, умными пальчиками. Было весело на обедах в каминном зале. Ангелика, запутывая ниточки в руках и потом мгновенно, одним движением их распутывая, оглядывалась на Николауса и улыбалась ему, как будто только для него и проделывала эти фокусы (сказать по правде, это так и было). Улыбки её падали Николаусу в самое сердце... А как-то однажды они и потанцевали. Ангелика пригласила рыцарей к обеденному столу. Герман Хагелькен играл на лире, рыцарь Эдвин Бурхард — на волынке, а рыцарь Якоб Визе держал в руках лютню.