Он собрался уж уходить, но услышал, что кто-то постучал в дверь церкви.
Фелиция подхватилась с алтаря и, спешно накинув на себя одежды, отодвинула засов.
В церковь вошёл рыцарь Марквард Юнкер.
Бросившись ему на грудь, Фелиция обхватила руками, тонкими и гибкими, как змеи, крепкие его плечи.
Юнкер стоял как скала.
— Мартина сказала, что вы хотели видеть меня, госпожа.
Фелиция гибкой лианой его обвивала; но не в силах лианы было поколебать скалу.
— Хотела? Да, хотела. Давно хочу, — она крепче обхватывала плечи Юнкера, но поскольку плечи были очень широки и охватить их Фелиции так крепко, как, должно быть, она хотела, было трудно, она отпустила плечи его и обхватила грудь. — Давно, давно хочу. И не только видеть...
Он молчал и был по-прежнему недвижим.
Фелиция обратила взор к бесстрастному лицу Юнкера; она смотрела на него снизу, ибо рыцарь был высок; глаза её горели на фоне бледных щёк и лба.
Она продолжала:
— И не только видеть... Тебя я хочу. Но ты как будто избегаешь меня.
— Я не избегаю, моя госпожа, — с каменным лицом говорил рыцарь. — Много работы. Замок надо укрепить. Вот-вот могут прийти русские. И если они всерьёз возьмутся штурмовать...
— Ах, что тебе они!.. — перебила Фелиция. — Есть мы. А они далеко...
Юнкер смолчал. Он, видно, думал иначе.
— Ты хотя бы подавал мне весточку иногда. Напоминал бы, что любишь меня, как прежде любил, что думаешь обо мне, как думал когда-то — и днями, и ночами, — что сходишь с ума, как раньше сходил.
— Я люблю. Я думаю. Я давно безумен...
Никакие слова, никакие чувства Фелиции, кажется, не могли смягчить некую твёрдость у Юнкера во взоре. Всё, что он говорил, это было то, что она хотела услышать, но одновременно и не то, что услышать она хотела; то есть ничего за его словами не было, это были только слова, как будто донесённые издалека эхом. В них не было силы, не было страсти. Один только звук.
Фелиция взяла Юнкера за руку и пыталась повести его к алтарю. Но рыцарь оставался на месте.
Тогда она попробовала размягчить его лаской, дотянулась губами до губ его и прошептала ему в губы:
— Хочу... хочу, чтобы ты взял меня на алтаре... чтобы ты распнул меня на алтаре, принёс в жертву нашей любви... давней любви нашей.
Николаус не слышал бы шёпота госпожи Фелиции, если бы разговор этот происходил не в церкви. Слышимость здесь была идеальная. Шёпот Фелиции волна за волной накатывал на стены церкви, отражался, усиливался, уходил под своды и здесь, возле Николауса, ещё некоторое время блуждал, слабея, затухая...
— Хочу... хочу, чтобы ты казнил меня... чтобы ты был груб, чтобы ты заломил мне руки... сильный и красивый, жестокий рыцарь.
За этой волной приходила другая:
— ...чтобы властвовал надо мной, как охотник властвует над подстреленной ланью, чтобы сердце моё вынул из груди, любящее и горячее.
На слова, не успевшие отзвучать, накатывали новые:
— ...чтобы я умирала в твоих руках и была бы тем счастлива, чтобы этот алтарь стал твоим алтарём, рыцарь, и чтобы эта жертва стала твоей жертвой...
Спокойным и уверенным движением Юнкер отстранил от себя Фелицию, не принял её ласк, не услышал её слов:
— Вы пили вино? Ведь лекарь сказал, что вам нельзя вина.
Фелиция пыталась снова обнять Юнкера.
— Его послушать, мне и дышать нельзя.
— Мой тяжкий грех вы знаете, госпожа. Бог всё видит. Мало ли Он наказал нас?
— Ты ошибаешься. Он глух и слеп и равнодушен.
— Всё слышит и видит...
— Ах, рыцарь, растопчи меня! — воскликнула Фелиция. — Нет уже никаких сил!
— Тише, тише, моя госпожа, — Юнкер зажал ей рот и оглянулся на двери. — Не то нас услышат. И так уже болтают невесть что. Мы будем вместе, будем. Но немного потерпите. Не здесь же!..
— Здесь, здесь. На алтаре, — перешла на шёпот Фелиция, жаркий, решительный, громкий шёпот.
— Тише, моя госпожа, тише. Вы опять как будто не в себе...
Николаус медленно отступил от гобелена назад, чтобы ткань от движения его не всколыхнулась, и неслышным шагом удалился.
Глава 42Пусть хранит любимых Господь!
сточник радости забил в сердце у Николауса, у гордого кавалера, целое лето вздыхавшего по юной фрейлейн, когда он фрейлейн эту случайно увидел в окно. И думал он о ней в этот час, ибо ни о чём и ни о ком другом он думать давно был не в силах, и так совпало, что увидел её, выехавшую на белой кобыле из ворот Радбурга в сопровождении слуг. И хотя говорят, что нет песни, от которой однажды не устанешь, и пет девицы, которую однажды не разлюбишь, Николаус наш не думал так. Песня, что всякий раз звучала в душе его, когда он видел Ангелику, была прекраснейшая из песен, и сила, и притягательность в ней были вечные, а Ангелика... допустима ли вообще столь дерзкая мысль, что однажды можно разлюбить её, такую, лучшую из дочерей Евы, венец творения?..
Верно, Ангелика опять, заскучав в замке, отправилась на прогулку. На этот раз взяла с собой четверых слуг. Николаусу было приятно, что она послушалась его.
Ангелика ехала медленно, хотя лошадь, застоявшаяся в стойле, так и плясала под ней, так и рвалась ринуться вскачь — вниз по дороге, а потом по лугам, по лугам, просторным и цветущим, живописным, манящим. Девушка всё оглядывалась на замок, и лицо её было грустно. Николаусу показалось, что это не на замок, а на него оглядывается Ангелика, как будто зовёт его, как будто так приглашает совершить новую совместную прогулку... а если и не зовёт, если и не приглашает со всей очевидностью, то будто показывает она, что была бы совсем не прочь, если бы Николаус и сегодня сопроводил её.
Оставив все дела и позабыв все планы, Николаус затворил свои покои и поскорее спустился в конюшню. Велел работникам оседлать его коня.
Монах короткую молитву не успел бы прочитать, а Николаус уже догнал Ангелику.
— Вот совпадение! — засмеялся Николаус, поравнявшись с ней. — Опять нам по пути!..
Ангелика как будто удивилась тому, что он оказался рядом. Но глаза её выдали, Ангелика не смогла скрыть радости, вспыхнувшей в них. И ещё она улыбнулась. И так хороша была её улыбка, что, кажется, напади сейчас на Ангелику целая дюжина «охотников», или коварных мызных людей, или сам непобедимый Юнкер с кнехтами, то Николаус справился бы с ними со всеми и Ангелику защитил, от несчастья уберёг, защитил бы он её улыбку.
Наверное, Ангелика почувствовала эту его решимость, это его желание защитить её, и новая улыбка, её украсившая, была улыбкой благодарности, хотя в голосе послышалась нотка подтрунивания (так часто девушки, подтрунивая, подсмеиваясь, возжигают нешуточный огонь в сердцах своих кавалеров):
— Ты похож на рыцаря, Николаус, сопровождающего даму.
— Я и есть рыцарь, сопровождающий даму, — не думал отрицать Николаус.
Они некоторое время ехали молча. Им приятно было молчать в обществе друг друга. В их молчании не было напряжения, а были доверие и открытость. Они поглядывали друг на друга, как будто находя друг в друге всё новые прекрасные черты и радуясь им, и обретая их, и так обретая друг друга.
— Да — рыцарь, — согласилась Ангелика. — Даже если бы ты не имел сейчас меча, Николаус, мне было бы спокойно с тобой. Как видно, сила твоя не в мече.
— В чём же?
— В благородном сердце, я думаю.
Николаус слегка поклонился ей:
— Любой из мужчин отдал бы многое, чтобы услышать от женщины такие слова.
Они пересекли ручей и углубились в луга. Впрочем далеко не поехали, поскольку зной становился всё сильней. За очередным холмом, из-за которого уже не видна была красная крыша Медианы, сошли с лошадей. Николаус и Ангелика укрылись от жарких лучей солнца в тени огромного валуна. Для Ангелики Николаус расстелил на траве свой распашной камзол.
Слуги тоже спешились и прилегли отдохнуть в корнях старинных, раскидистых дубов, что стояли поодаль, на опушке леса; достали жбанчик пива, сыр. И, кажется, очень радовались слуги тому, что сегодня не пришлось им далеко ехать, не пришлось мучиться жаждой, мучиться ожиданием того приятного момента, когда заветный жбанчик можно будет откупорить и пустить по рукам.
Кони мирно щипали траву. Приятно освежал лёгкий ветерок, веявший от леса, и он приносил временами чудный хвойный дух.
Ангелика подставляла ветерку лицо и как будто смотрела куда-то вдаль.
Она вдруг вскинула брови и улыбнулась некой озорной мысли:
— Наверное, благородного рыцаря Николауса ждёт в Литуании невеста?
— Нет, не ждёт.
Хотя вопрос её был задан полушутливым тоном, она явно относилась к нему с серьёзностью. А услышав ответ — тот самый ответ, на который, не иначе, рассчитывала, — девушка облегчённо вздохнула и снова взяла игривый тон:
— Почему же так? Это неправильно, когда у красивого благородного юноши не занято сердце.
Николаус пожал плечами:
— Не сложилось как-то... Не встретил.
— Разве в Литуании нет красивых девушек? Разве там мало состоятельных семей? — допытывалась она.
— Есть немало красивых девушек в Литуании. В этом не сомневайся, Ангелика. Но не нашёл я там той одной — единственной, — он как бы задумался на мгновение, он будто припомнил что-то. — Однако...
Она встревожилась:
— Что однако?..
— Я, кажется, нашёл её в Ливонии.
— В Ливонии? — на лицо Ангелики словно набежала тучка. — Это когда вы с Удо ездили в Феллин? Верно, сосватал какую-нибудь из родственниц старый хитрый магистр?
— Нет, ещё ранее я её нашёл.
Она взглянула ему в глаза недоумённо:
— Здесь?
— Здесь, — кивнул с улыбкой Николаус.
— Совсем близко? Я её знаю? — Ангелика, кажется, уже догадалась, о ком речь, но виду всё не подавала.
— Да, совсем близко. И ты её хорошо знаешь...
За этим разговором Ангелика сплела себе веночек, в коем преобладали жёлтые цветки, мелкие и покрупнее. Веночек очень подходил к её светлым, к золотым волосам; веночек как бы выделял, что волосы у неё — золотые.