Я очень устала, у меня был долгий и непростой день. Он начался с того, что мы с Лизой поехали в социальную контору – просить, чтобы государство оплатило нашу квартплату. Дело в том, что мы с Лизой сняли квартиру…
За лето я заработала определенную сумму денег, и мы с сестрой договорились, что после того, как мне исполнится восемнадцать лет и меня уже не смогут увести в приют, я вложу все свои деньги в съем квартиры в районе Бедфорд-парка. После того, как я оплатила работу агента по недвижимости, первый месяц квартплаты, депозит, матрас, несколько кастрюль и кухонный стол с двумя стульями, мои деньги кончились.
В том семестре у меня было одиннадцать предметов, к тому же надо было писать и рассылать документы в колледжи, поэтому времени на заработки не было вообще. Лиза тогда работала в магазине Gap и должна была платить по счетам до тех пор, пока я не найду работу. Следовательно, и у нее денег не оставалось. Мы могли как-то платить за электричество, телефон, покупать еду. Оставшихся денег едва-едва хватало на оплату квартиры. Мы часто ходили есть в благотворительные столовые, и я получала «продуктовые посылки» в The Door. Кроме этого, в моей комнате жила Сэм.
Однажды ночью, в декабре, во время сильного снегопада Сэм, Фиф, Ева, Бобби, Джеймс и я помогли Лизе перенести ее вещи из квартиры Брика в ту, которую мы только что сняли, благо квартиры располагались не так далеко друг от друга. Смеясь и скользя в снежной жиже на тротуаре, мы несли лампы и пакеты с одеждой. Джеймс крепко меня обнял, поцеловал, а потом шутливо растер мне щеки снегом.
Брик уехал из города, поэтому мы спокойно могли заниматься переездом. В его квартире мы нашли несколько мешков наших старых вещей, о существовании которых даже и не подозревали. Фиф и Бобби, одетые в непромокаемые куртки и туристические ботинки на рифленой подошве, чтобы не скользить в снегу, вынесли из квартиры Брика Лизину кровать и погрузили ее в мини-вэн отца Фифа.
Мы считали, что теперь все у нас будет хорошо. Однако через два дня после переезда Лиза потеряла работу в магазине. Мы полностью полагались на Лизину зарплату, но даже не успели оплатить ни одного счета. На оставшиеся деньги мы купили еды, и они закончились совсем.
У меня был последний семестр учебы, за который я должна была пройти программу одного года школы. Мне надо было ходить на интервью в колледжи. В общем, у меня совсем не оставалось времени на работу. Я ежедневно проводила в школе около десяти часов, приходила домой и заполняла заявки на поступление в колледжи. Питались мы тем, что я приносила из The Door.
Казалось, я совершила большую ошибку, потратив все свои сбережения на квартиру. Если бы я этого не сделала, то все было бы нормально. Я осталась без денег, как в тот день, когда убежала от Карлоса. Каждое утро я уходила в школу, а Лиза просматривала объявления о работе и ходила на собеседования. Потом в наш почтовый ящик начали сыпаться конверты со счетами, на которых черным по белому был написан последний день оплаты. Я дико нервничала и напрягалась.
Мы подумали, что социальная помощь – это наше единственное решение. Государство выручало нас и раньше, тут ни для Лизы, ни для меня не было ничего нового. Я с мамой столько раз бывала в социальных конторах, что наизусть знала все, о чем меня могут спросить. Но оказалось, я не была готова к встрече с грубой и мрачной женщиной, которая рассматривала наше дело и раз за разом отправляла нас восвояси.
То у нас не было свидетельства о смерти мамы, то доказательства, что наш отец никак нам не помогает. Но как, в случае с папой, можно доказать то, чего не происходит? Мы не нашли копию маминого свидетельства о смерти и ничего не могли с этим поделать. Утром в тот день, когда я должна была пойти на интервью в New York Times, мне казалось, что мы наконец собрали все необходимые бумажки для соцслужбы, которая оплатит квартиру и даст денег на еду.
– Вы не можете рассчитывать на государственную помощь, – заявила мне дама в социальной конторе, захлопнула нашу папку и положила ее на другой стол.
– Что вы имеете в виду? – переспросила я, хотя было понятно, что дама не собирается со мной долго разговаривать.
Она глубоко вздохнула, закатила глаза и ответила:
– Я имею в виду, что ты, принцесса, не имеешь права на государственную и социальную по- мощь.
Она назвала меня принцессой? Это что еще за ерунда? Мне показалось, что я снова оказалась в приюте или в мотеле с Карлосом. Когда ты стоишь с протянутой рукой, ты полностью зависишь от других. Чем в большей степени ты зависишь от других, тем хуже. Я понимала, что мне надо стать совершенно независимой, и только тогда такие люди, как эта женщина, перестанут влиять на мою судьбу и исчезнут с моих горизонтов.
– Мэм, я прекрасно услышала, что вы сказали. Я прошу вас ответить, почему именно я не имею права на социальную поддержку.
Женщина произносила много слов, снова закатывала глаза, но я так и не услышала четкого обоснования ее отказа. Мне осталось только наорать на нее, что никак не меняло ситуации. Ей было совершенно все равно.
Я всерьез разозлилась. Мне показалось, что сидящая передо мной безразличная особа олицетворяет всех бездушных социальных работников и учителей, которых я встречала на своем жизненном пути. Я вскипела и подняла руку, показывая ей жестом «Остановись». Моя рука оказалась гораздо ближе к ее лицу, чем это принято в нормальном человеческом общении.
– Знаете что? Я не хочу опаздывать на интервью по поводу приема в Гарвард. Я не могу больше тратить на вас свое время.
Я хотела показать ей: хотя она и думает, что правит моей судьбой, я самостоятельный человек, который способен добиться успеха.
Она громко рассмеялась.
– Вот как? Давай, иди, у меня здесь мисс Йельский университет следующая. Не опоздай в свой Гаааарвард!
Кровь прилила у меня к лицу. Я выскочила на улицу.
«Ладно, – подумала я, выходя из ненавистного здания социальной службы. – Хоть она мне и не поверила, у меня сегодня действительно интервью по поводу поступления в Гарвард».
В тот день у меня был очень плотный график: утром встреча в социальной конторе, интервью по вопросу приема в колледж на Манхэттене и под конец интервью в New York Times. Я старалась не пропускать занятия в Академии, поэтому отвела один день на все интервью сразу.
Первый визит, увы, не задался. Я встретилась с выпускником Гарварда в офисе его адвокатской конторы. Интервью пролетело вежливо и незаметно. Я отвечала на стандартные вопросы о школе, образовании и профессиональных целях в жизни.
Помню, что я спустилась на лифте вниз, открыла свой дневник и перепроверила адрес, по которому проходило собеседование в New York Times: Сорок третья улица, Запад, дом 229.
Я прошла через детекторы на входе и на лифте поднялась на нужный этаж. В комнате собрались соискатели стипендии. Я села в кресло и осмотрелась. Два ученика старших классов пришли со своими родителями. Кто-то ходил из угла в угол. Одна мама, словно тренер перед выступлением атлета, массировала своей дочери плечи. На журнальном столике лежали выпуски газеты The New York Times.
Я понимала, что победить в конкурсе и получить стипендию важно, но я не осознавала всей важности именно этой стипендии. Я прекрасно знала, что учиться в одном из лучших колледжей без хотя бы частичного финансирования практически нереально. И я хотела поступить в один из лучших колледжей, потому что именно они предоставляли своим выпускникам максимальные возможности хорошей карьеры.
В Гарварде образование стоит очень дорого, а в той ситуации я даже не могла позволить себе купить бутерброд в киоске. Без финансирования – никуда. Но я не понимала значения стипендии New York Times, потому что никто из знакомых не читал эту газету. В моем районе люди читали только бульварные издания New York Daily News или New York Post. Я не понимала, что The New York Times – это крупнейшая и самая влиятельная газета всей страны. Эту газету читали только хорошо одетые люди, которых я видела в метро. Я лично The New York Times никогда в руках не держала.
Поэтому-то я не поняла, что все так волнуются. И хорошо – потому что, если бы знала, то сама начала бы волноваться. Академия научила меня более свободно и расслабленно общаться с людьми. Я за тот день уже много где побывала, поэтому просто сидела и наслаждалась теплом.
Я заметила столик с напитками и закусками, на котором стояли ряды бутылок с разной водой, а также лежали маффины, круассаны и булочки. Улыбчивая сотрудница с дредами на голове по имени Шейла, которая запускала соискателей в комнату для собеседования, предлагала всем угощаться. Она обратилась ко мне:
– Дорогуша, съешь чего-нибудь. Иначе все выбросят.
Когда меня вызвали, Шейла пошла впереди меня. Я оглянулась, увидела, что никто на меня не смотрит, и засунула в рюкзак несколько маффинов. Она же сама говорила, что, если их не съедят, то придется выбросить.
Я вошла в большую комнату с огромным дубовым столом посредине, вокруг которого расположилось около дюжины хорошо одетых людей. В торце стола стоял пустой стул, явно предназначенный для меня.
Я подошла к стулу, отряхивая руки от сахара на маффинах.
– Простите меня, сейчас, секунду, – сказала я и взяла из стоящей на столе коробочки салфетку, чтобы вытереть руки. Двенадцать пар глаз внимательно меня изучали.
Я знала, что целью интервью является обсуждение моего эссе на тему «Препятствия, которые вы преодолели». Мне уже исполнилось восемнадцать, поэтому меня не могли отправить в приют, и я написала сочинение о жизни бездомного человека. Я ничего не утаила.
Во время интервью я рассказала гораздо больше, чем написала в эссе. Я поведала редакторам, писателям, журналистам и людям из газетного бизнеса в дорогих костюмах о маме с папой, о жизни на Юниверсити-авеню, о том, как мама продала индейку, чтобы купить кокаин. Я рассказала им, как можно выжить при помощи друзей и как спится на лестничной площадке. Я рассказала, что значит не есть каждый день и о помощи таких организаций, как