– Надеюсь, что мы с вами увидимся на следующем благотворительном балу миссис Нордофф, – сказал мне Скотт и, кивнув на прощание, обернулся к Эрику. – Очень романтично, – сказал он, поздравив «жениха».
– А? Что? – переспросил Эрик. Он выглядел виноватым и пристыженным, как собачка, нагадившая за диваном. – Ну да, да. Настоящая любовь, так сказать.
План Эрика сработал. Мама простила сына, и он снова был принят в лоно семьи. Дорого же ему это обошлось! Вечером, когда мы возвращались в наш номер, я заметила, что Эрика просто трясет. Хорошо еще, что миссис Нордофф последовала рекомендациям врачей и решила не перетруждать себя общением. Вечером мы были избавлены от ее общества.
– Что же я наделал, что же я наделал, что же я наделал, – бормотал Эрик по дороге в номер. – Что же я наделал?
– Ты сделал мне предложение, – напомнила я ему, – за что я тебе очень благодарна. Нет, правда, Эрик, никто еще не предлагал мне руку и сердце. Да не пугайся ты так, это же шутка.
– Не вижу ничего смешного, – огрызнулся Эрик. – Тоже мне шуточки.
– Да ладно, зато ты получишь свою машину, – сказала я. – А я, как ты понимаешь, не буду настаивать на том, чтобы наша помолвка переросла в брак.
– Ты-то не будешь. Мама будет.
– Ну не заставит же она нас на самом деле пожениться. Слушай, есть идея: давай скажем ей, что мы поженимся в две тысячи пятом году. К тому времени она уже умрет.
Эрик посмотрел на меня взглядом щенка, которого пнули так, что он с визгом перелетел через забор.
– Ладно, извини, – вздохнула я.
– Да ничего. Ты тут ни при чем. Я и сам понимаю: она так больна… Если бы не это, я бы вообще чокнулся сегодня.
– Я только не уверена, стоило ли заходить так далеко, – заметила я.
– А что мне оставалось делать? Ты же сама все слышала. Мама смертельно больна. Понятия не имею, как…
– Да я не про это…
– Пойми, я просто хочу, чтобы она была счастлива. Вот и получилось, что, когда мама завела речь, что, знай она, что я наконец остепенился, ей было бы легче доживать последние дни на этом свете, я возьми да и брякни, что так оно и есть: я собираюсь жениться.
– Значит, ты простил ее? Простил, несмотря на то что она отказалась от тебя, узнав, что ты гей?
– Конечно простил. Я же люблю ее. Любовь, Лиз, чувство иррациональное. Логике любовь не подвластна, даже та любовь, которую мы испытываем к родителям. Вот скажи, бывало у тебя в жизни так, что ты любишь человека только сильнее, хотя он тобой все время недоволен и ты чувствуешь себя рядом с ним ничтожеством? Такое возможно лишь по отношению к родителям. Зато какая радость, когда им нравится что-то из того, что ты делаешь! Это же как солнечный луч, пробившийся сквозь черные тучи! Это как тающий по весне лед! Как костер, который тебе наконец-то удалось разжечь из сырых веток!
– Да ты прямо поэт.
– Именно так и я почувствовал себя сегодня, когда посмотрел на маму после того, как сделал тебе предложение. Она смотрела на меня и улыбалась. Понимаешь, Лиза, улыбалась! Мама не улыбалась мне с тех пор, как в первом классе я получил высший балл за хорошее поведение. Ты хотя бы понимаешь, как много это для меня значит? Я имею в виду ее улыбку, понимание того, что она гордится сыном. Она ведь отказалась прийти на премьеру моего дебютного фильма только по той причине, что сочла мой сценарий «Дамской комнаты» вульгарным и недостойным настоящего драматурга. А когда я пригласил ее на церемонию вручения «Золотой пальмовой ветви», она сослалась на то, что у нее, видите ли, неожиданно начался конъюнктивит. Все, что я делал последние двадцать пять лет, мама принимала в штыки. Не сын, а сплошное разочарование. Она и хотела-то от меня немногого: стань я достойным юристом с нормальной сексуальной ориентацией, она была бы вполне довольна. Но вместо этого мама получила извращенного режиссера-гомосексуалиста.
Эрик вытер нос рукавом. Оказывается, он уже плакал.
– Ты что, Эрик! – сказала я. – На вот, возьми, высморкайся.
С этими словами я протянула ему перчатку. Ничего более подходящего у меня не нашлось.
– Я не хотел расстраивать маму. Мне и сейчас нужно только одно – чтобы она не стыдилась меня и чтобы, умирая, вспомнила обо мне как о хорошем сыне. И если для этого мне пришлось в чем-то солгать ей, то… это, наверное, плохо? Скажи, Лиз, я очень виноват перед ней?
Что я могла ему сказать? Мне и самой не раз и не два приходилось обманывать маму, чтобы сохранить сложившееся представление обо мне как об идеальном ребенке. В первый раз я проявила чудеса изворотливости, сказав родителям, что все шоколадные конфеты из шикарного набора, который папа подарил маме на день рождения, когда ей исполнился тридцать один год, съела соседская собачка, каким-то чудом пробравшаяся к нам в дом. С тех пор обман родителей стал для меня привычным делом. Вот и накануне вечером, отправив маме письмо по электронной почте, я не удержалась от того, чтобы слегка не приукрасить действительность, и написала, что на выходных мне предстоит участвовать в театральной постановке, где режиссером будет Эрик Нордофф.
Я давно заметила, что лучше всего выглядит та ложь, в которой правда составляет не меньше семидесяти процентов.
– Разве ты никогда не обманывала свою маму? – дожимал меня Эрик.
– Конечно обманывала. Как и все.
– Вот и скажи, что мне теперь делать?
Моя способность рассуждать здраво, которая и так-то не была моей сильной стороной, практически исчезла под воздействием алкоголя. Самым логичным с моей стороны было бы посоветовать Эрику рассказать мамочке всю правду и не слишком заморачиваться на том, как старушка это воспримет. Кстати, я могла бы оказать ему моральную поддержку, находясь рядом в тот момент, когда «божий одуванчик» начнет поливать сына грязью. Дело вовсе не в жестокости таких признаний. Просто, на мой взгляд, любому человеку, включая миссис Эльспет Нордофф, лучше отправиться на тот свет, зная всю правду о близких, чем до последнего дня жизни пребывать в счастливом неведении. Увы, я почему-то не нашла в себе силы высказать все это Эрику. Да, я проявила слабость, сжалилась над ним и сказала:
– Ну что ж… Похоже, нам придется внести некоторые изменения по ходу пьесы. Будем играть счастливых жениха и невесту.
В тот момент весь мир казался мне ясным и простым. Мне было море по колено, я ощущала в себе колоссальный потенциал и могла играть кого угодно и столько, сколько потребуется.
– Как я понимаю, все твои родственнички пробудут здесь, в гостинице, до завтрашнего вечера?
Эрик утвердительно кивнул.
– В таком случае лучшее, что мы можем сделать, это проваляться в номере до обеда. Посмотрим телевизор, закажем шампанского – пусть все думают, что мы отмечаем помолвку! Никто ничего не заподозрит: ну отдыхают молодые, и бог с ними…
Да, подумала я, это те еще молодые и та еще помолвка…
– С твоей мамой мы встретимся только за обедом. Конечно, придется ломать перед ней комедию. Но ты не бойся, больше часа это не протянется. Придумаем что-нибудь. Скажем, например, что нам нужно срочно возвращаться в Лос-Анджелес, якобы мне необходимо успеть на ближайший самолет до Лондона, чтобы сообщить родителям великую новость.
Эрик вроде бы немного успокоился. Он внимательно посмотрел на меня и спросил:
– Лиза, ты и вправду не откажешься помочь мне еще немного?
– Знаешь что, я не позволю почтенному семейству Нордоффов лишить меня единственного в обозримом будущем шанса переночевать в настоящем пятизвездном отеле. А в качестве платы за сверхурочную работу ты проследишь за тем, чтобы Эд Строссер действительно включил меня в список своих клиентов.
– Идет, – согласился Эрик.
На следующее утро мне было так плохо от выпитого накануне шампанского, что заказать в номер еще одну бутылку просто не пришло в мою больную голову. Эрик пару часов провисел на телефоне, шепотом выясняя отношения с истинным предметом своей любви. Я набрала полную ванну горячей воды, вылив в нее всю халявную пену, которая взбилась чуть ли не до потолка. Потом погрузилась в нее и даже застонала от удовольствия. Я не принимала ванну с тех самых пор, как покинула Англию. Нет, я мылась, конечно, но только под душем. В заплесневелой ванне в нашем домике на пляже лежать, как вы сами понимаете, не хотелось.
Потом позвонила Эльспет Нордофф и предложила нам встретиться в ресторане в полдень. Она приглашала нас на обед.
– Жду вас, мои птенчики! Все уже заказано!
Все это время Эрик сидел обхватив руками голову и слабо постанывал.
– Это всего лишь обед, – сказала я. – Осталось продержаться совсем немного. Подбросишь меня до Лос-Анджелеса, позвонишь маме, скажешь, что я улетела в Лондон, а потом – свобода! Встречайся с кем хочешь! Ну с кем ты там обычно встречаешься…
Эрик согласно закивал головой.
– Но в данный момент, – напомнила я ему, – тебе придется вести себя как мужчине, который только что сделал предложение любимой женщине. А это, между прочим, если ты не в курсе, значит, что ты вполне можешь отнести к машине мои вещи. Тогда мы сможем сбежать отсюда сразу после кофе.
К сожалению, в намерения Эльспет не входило отпустить «птенчиков» на волю с пакетом бутербродов и парой воздушных поцелуев вдогонку. Я надеялась, что мы элегантно пообедаем втроем. Увы…
Когда мы с Эриком появились на открытой террасе, нас встретили звуки нестройного хора родственников и друзей семьи Нордоффов. Дурными голосами они запели «Вот идет невеста». Я успела заметить, что семейный хор выступал в обновленном составе: присоединившийся к клану Нордоффов муж Бобби подпевал наравне со всеми. Нам сообщили, что новобрачные сделали большое одолжение, отложив на день свадебное путешествие ради того, чтобы поздравить нас с Эриком с таким важным событием в жизни.
– Очень мило с вашей стороны, но право же, не стоило беспокоиться, – ответила я за себя и за «жениха». Эрик молчал как пень.
– Девочка, неужели ты думаешь, что я упущу возможность отметить помолвку своего единственного сына? – всплеснув руками, возразила мне Эльспет Нордофф, окончательно похоронив мои надежды смыться из Санта-Барбары с минимальными потерями и как можно скорее.