Левый крайний!
Самый тощий в душевой,
Самый страшный на штрафной,
Бито стёкол — боже мой!
И гераней...
Нынче пулей меж тузов,
Блещет попкой из трусов
Левый крайний.
Левый шпарит, левый лупит.
Стадион нагнулся лупой,
Прожигательным стеклом
Над дымящимся мечом.
Правый край спешит заслоном,
Он сипит, как сто сифонов,
Ста медалями увенчан,
Стольким ноги поувечил.
Левый крайний, милый мой,
Ты играешь головой!
О, атака до угара!
Одурение удара.
Только мяч, мяч, мяч,
Только — вмажь, вмажь, вмажь!..
Трояновский рассказывал, что уже в игроцкие годы Лобановский был невероятно популярен и узнаваем. Как-то киевляне были в Москве. Лобановский с Трояновским захотели посмотреть на стадионе «Динамо» матч других команд, но забыли в гостинице билеты участников чемпионата, дававшие право на проход на любую игру. Дёрнулись было к кассам — огромная очередь. Но болельщики узнали Лобановского, подняли крик, провели к контролёрам; те, конечно же, Лобановского пропустили. «Заодно и я прошёл», — смеялся Трояновский.
Корсунский, как мы помним, предсказывал Лобановскому будущее центрфорварда. О том, центрфорвард он или нет, разгорелись спустя годы нешуточные страсти.
Журналист Аркадий Галинский, большой мастер создавать умозрительные конструкции, утверждал, например, что «Лобановский и сам понимал, что коронное его место, на котором он может добиться наибольшего успеха, — центр нападения. И вот когда он стал, наконец, центрфорвардом киевского “Динамо”, когда его пригласили на это же амплуа в сборную СССР, он согласился... перейти на левый край».
Да, в дубле динамовской команды и какой-то небольшой отрезок времени в основе Лобановский действительно играл на позиции центрального нападающего. Но появившийся в «Динамо» Вячеслав Соловьёв фактически сразу перегруппировал силы в атаке таким образом, что Лобановский оказался на левом фланге. Перемен требовали объективные обстоятельства, о которых Соловьёв и поведал Лобановскому в разговоре с глазу на глаз.
Вакансия на левом фланге образовалась после завершения игроцкой карьеры Виктора Фомина. По словам Леонида Каневского, «Соловьёв сразу же нашёл с двадцатилетним Лобановским общий язык и полное взаимопонимание, но игроку для этого пришлось наступить на горло собственной песне».
Это в XXI веке футбол настолько универсален, что постоянные переводы из линии атаки в полузащиту или же из обороны в середину поля ни у кого не вызывают удивления. Тогда же амплуа было свято. Лобановскому нравилось играть центральным нападающим, куда его определил Ошенков, а Соловьёв предложил ему левый край. Лобановский до хрипоты спорил с тренером, но тот сумел всё же перебороть упрямство игрока и настоять на своём.
«Где-то прочитал, — говорил Лобановский, — что Соловьёву было, дескать, легко осуществлять любые перестановки игроков. Мы, мол, безропотно меняли амплуа в интересах команды, и это помогло нам определиться на тактических позициях, способствующих нашему признанию. Нет, всё обстояло не так просто, как казалось со стороны. Другой вопрос, что в целом в команде тогда установилась деловая, товарищеская атмосфера. И истинный факт — стремление каждого видеть свой клуб на передовых позициях».
Тогда в центре атаки основного состава «Динамо» успешно действовал Виктор Каневский, и Соловьёв не видел никакой необходимости менять более опытного и более универсального — применительно к этой позиции — центрфорварда. А вот на левом фланге атаки «Динамо» образовался вакуум, и Соловьёв принял решение отправить Лобановского в эту зону.
Лобановский, на взгляд Соловьёва, играл в центре атаки чересчур прямолинейно. «Делать из него и Каневского сдвоенного центра, как это было в аркадьевском ЦДКА с Бобровым и Федотовым, я не хотел в принципе, — говорил тренер (а он сам играл в той команде). — На мой взгляд, Каневский не очень хорошо взаимодействовал с Валерием, тот это чувствовал и часто не отдавал Виктору передачи, стараясь самостоятельно решить тот или иной эпизод. Я заметил, что, несмотря на всё индивидуальное мастерство Лобановского, его хитроумную обводку, финты, манеру укрывать мяч корпусом, соперники постепенно изучили его и начали всё чаще выигрывать единоборства, действуя по мере необходимости вдвоём, а то и втроём. И хотя Валерия тогда это совершенно не пугало, со стороны подобные вещи казались для нас совершенно неперспективными...»
Раз-другой Соловьёв объединял Лобановского с Каневским в центре, но это были лишь эпизоды, продолжения не имевшие. Даже после домашнего разгрома (8:1) ереванского «Спартака» 5 июля 1962 года.
И в сборную СССР Лобановского в сентябре 1960 года Гавриил Дмитриевич Качалин пригласил на матч в Вене с Австрией — это была дебютная игра Лобановского в национальной команде — не на роль центрфорварда, а на место левого крайнего нападающего. Да, во втором для Лобановского матче за сборную (он же оказался для него и последним) Качалин в Варшаве поставил киевского динамовца центральным нападающим, но через час игры — а она у Лобановского на этой позиции не пошла — заменил Красницким. Оба сыграли только потому, что не смог поехать в Польшу Виктор Понедельник — главный в те годы центральный нападающий в советском футболе. А ещё ведь были Красницкий, Гусаров, Севидов.
Галинский выступил с резкой критикой решения Соловьёва о переводе Лобановского на левый фланг, назвал его «ошибочным», объяснил интригами Каневского («Каневский, — писал он, — как только открылась вакансия на левом краю, и настоял — на правах премьера, — чтобы переведён туда был именно Лобановский, причём дал понять руководству клуба, что в противном случае он из команды уйдёт»), а Лобановского обвинил в том, что тот «в этой ситуации проявил очевиднейшую слабость характера».
В чём же в таком случае могла заключаться «сила характера»? А в том, по Галинскому, что Лобановский должен был «постоять за себя»: у него, мол, была такая возможность, поскольку он, Галинский, устроил тогда Лобановскому и Трояновскому тайную встречу в Москве, на квартире Константина Симонова, с Константином Ивановичем Бесковым, тренировавшим ЦСКА и пожелавшим увидеть в составе своей команды обоих киевских нападающих. Однако «покинуть украинскую столицу Лобановский так и не решился». Не стал этого делать и Трояновский. Затея Галинского заведомо была обречена: оба футболиста были аттестованы в МВД. Да и кто бы их тогда из Киева отпустил?
Соловьёва, как тренера, выигравшего с киевским «Динамо» «серебро» в 60-м и «золото» в 61-м, состав линии нападения полностью устраивал. А почему он должен был не устраивать, если забивали и Каневский (32 гола при Соловьёве), и Лобановский (30), и Базилевич (27)?
Галинский утверждал, что аналогичной с ним точки зрения относительно позиции Лобановского на поле придерживались такие специалисты, как Аркадьев и Качалин. Однако Борис Андреевич Аркадьев по данной теме никогда не высказывался, во всяком случае публично, а Гавриил Дмитриевич Качалин в центре нападения сборной СССР, с которой он работал в начале 60-х годов, видел только Понедельника. Лишь улыбку вызывает замечание Галинского о том, что «Каневского, по словам его товарищей, не на шутку беспокоила мысль, что 22-летний и, прямо скажем, более одарённый Лобановский вскоре перетянет одеяло популярности на себя — в киевском “Динамо” и в сборной страны». Ну, конечно: особенно — в сборной! Каневский, дебютировавший в ней в августе 1958 года, провёл в её составе в общей сложности пять неполных (только два — целиком) матчей за пять лет. В сборной он, как, впрочем, и Лобановский со своими двумя играми за национальную команду, не котировался совершенно.
«Отношения с Лобановским у меня и в игроцкие годы были очень хорошими, ровными, — говорит Виктор Каневский. — По-моему, только один человек попытался бросить на них тень. Обидно, что сделал это прекрасный и умный журналист Аркадий Романович Галинский. Я хотел даже по свежему впечатлению написать ему о том, что во многом он не прав. Никаких конфликтов у нас с Лобановским не было. Он прекрасно играл на левом краю и имел все основания быть довольным своей позицией. Я бы даже сказал, что Лобановским он стал именно там, слева. У нас с ним всегда были очень хорошие, тёплые отношения. Иначе разве играли бы потом вместе в Одессе? Да и стал бы он мне помогать, когда все от меня отвернулись: одни — опасаясь быть заподозренными в каких-либо связях с отказником, другие — просто из равнодушия к чужой судьбе. Один он был со мной в самое тяжёлое для меня время. Я этого никогда не забуду! Когда он был в Сан-Франциско, я слетал к нему туда. Вместе со своими друзьями. Они были поражены, увидев, как мы с Валерием встретились. Как родные!»
Каневский, еврей по отцу (мама у него украинка), столкнулся с проявлениями антисемитизма, когда его, приглашённого тренировать сборную Алжира, оформившего все документы и сидевшего на чемоданах, вдруг без объяснений от поездки отстранили и отправили вместо него другого специалиста. «На ушко» дали понять, что связано это с его еврейским происхождением.
«А ведь когда играл, — говорит Каневский, один из сильнейших советских футболистов 60-х годов, пять лет подряд выводивший киевское «Динамо» на поле с капитанской повязкой на руке, — даже намёка не было на национальную принадлежность». Алжирская история заставила Каневского подать заявление на выезд в Израиль на постоянное местожительство.
Его прорабатывали на собраниях, исключили из партии, отобрали удостоверение мастера спорта, назвали изменником, фамилию перестали упоминать в футбольных справочниках, изображение убрали с командных фотографий киевского «Динамо», сделанных в первой половине 60-х годов (например, в книге «Атакующая вершины» о динамовской команде ни разу не назвали Каневского — это капитана-то чемпионского состава 1961 года!), и десять лет затем продержали в статусе «отка