й, Головко, Ващук, Косовский, Лужный, на качественно новый уровень. В противном случае ничего хорошего не ждёт ни команду, ни самих этих игроков, бесспорно способных. Такой фигурой в киевском клубе мог стать только Лобановский.
В возвращавшем команду из Швейцарии ночном самолёте к Суркису-младшему подошёл Григорий Спектор и сказал: «Говорю только тебе: Лобановский в Киеве». Игорь подсел к брату: «Сегодня мы должны поехать к Лобановскому». — «А где он?» — удивился Суркис-старший. «В Киеве».
В начале 96-го, во время московского турнира за «Кубок Содружества», Михаил Гершкович, имевший в то время отношение к столичному «Торпедо», которое фактически курировал Павел Бородин, управляющий делами российского президента, спросил у меня в манеже ЦСКА: «Как ты думаешь, если мы обратимся к Лобановскому, согласится он после Кувейта работать здесь, в Москве, с “Торпедо”?» Тем же вечером я позвонил Лобановскому и передал вопрос Гершковича. «Всё идёт к тому, — сказал Валерий Васильевич, — что я вернусь в Киев».
Почти сразу после прилёта из Швейцарии Спектор набрал номер киевского телефона Лобановского. В 96-м Лобановский старался каждую свободную неделю провести в Киеве. Он устал от Кувейта и держался там, как говорится, на морально-волевых. В записях Лобановского, датированных 22 июля 1996 года, я насчитал десять вариантов состава киевского «Динамо», «сформированного» тренером на бумаге с упоминанием фамилий только тех футболистов, которые тогда играли в клубе. Сделал это Лобановский на основании просмотра матчей с участием «Динамо» и полученной о каждом игроке подробной информации.
Они с Адой навещали Свету, бывали на даче, встречались с друзьями, принимая их в квартире на Суворова. О приездах знали только близкие люди. «Я даже сам не знал, что приеду, — сказал он Спектору. — Собрался, как по тревоге, и в аэропорт». Посредническая миссия Спектора оказалась удачной. Лобановский согласился встретиться с братьями Суркисами.
Принял он гостей в гостиной, усадил в мягкие массивные кресла — в них можно было утонуть, на столе чай, кофе, печенье, конфеты. В ногах у собеседников крутилась любимая кошка Лобановского — Матильда, дымчатая персидская шиншилла. Не жалующий кошек Игорь Суркис незаметно старался увернуть от неё ноги. В семейном кругу Матильду именовали Матильдоном; ночью она частенько засыпала у Лобановского под рукой, во сне он её слегка придавливал, и кошка перебиралась в стоявшее неподалёку кресло. Матильда напоминала ему дикую кувейтскую кошку, прибившуюся к его вилле, которую он постоянно подкармливал. Однажды та сильно царапнула его руку, пришлось делать укол: внутренняя аллергия. Кувейтская кошка между тем принесла котят. Валерий посчитал, что маленьким ночью холодно, попросил Аду выделить одеяло, постелил его для котят, кошку продолжал кормить, выставляя две мисочки — с едой и молоком, и ругал кошку-маму за то, что, по его мнению, она мало внимания уделяет деткам. Нарочито строго наставлял её следить за детьми после того, как он осенью уедет в Киев.
Любовь Лобановского к кошкам имела давнюю историю. Весной 77-го, когда «Динамо» выиграло в Киеве у «Баварии» (2:0) и вышло в полуфинал Кубка европейских чемпионов, поздно вечером Лобановского на пороге встречал рыжий котёнок. За ним стояли улыбающиеся Ада и Света. «А это ещё кто?» — спросил Лобановский, входя в квартиру. «Байерн, — ответила Ада. — Назван так в честь победы над “Баварией”». — «Было бы неплохо, — сказал Лобановский, снимая плащ, — после полуфинала переименовать его, допустим, в Боруссика — нам ведь точно “Боруссия” попадёт...»
Суркис-старший, прирождённый политик, начал, как заметил его брат, с «мягкого давления»: «Мы с вами часто и много говорили последние два года обо всём — о футболе, развитии игры, перспективах киевского “Динамо”, вариантах вашего возвращения в команду. Сегодня наступил момент сказать: да или нет». «То есть брат взял Лобановского чуть ли не за горло! — считает Игорь Суркис. — Лобановского, который любит рассуждать, выдвигать множество условий! Никто не представляет, как сложно с этим человеком разговаривать». Воспользоваться элементами давления Григория Суркиса вынудил цейтнот, в котором он оказался с братом и другими владельцами киевского «Динамо». Возникла ситуация, пограничная с безысходной. Суркисы, оптимисты по натуре, понимали, что если не будет сделан важный шаг, если команду во второй половине 90-х годов не возглавит фигура масштаба Лобановского (а такая фигура — только одна), то впору задуматься над напрасной тратой сил и средств. За несколько лет «Динамо» при новых руководителях успели потренировать Михаил Фоменко, Владимир Онищенко, Николай Павлов, Йожеф Сабо: четыре специалиста в течение трёх лет — непозволительная для клуба, нацеленного на европейские успехи,текучка.
Беседовали около пяти часов. Ключевая фраза — «Я даю добро» — была произнесена Лобановским довольно быстро, почти в самом начале разговора. Он тоже пребывал в цейтноте. Каждое возвращение в Эль-Кувейт приносило ему душевные муки.
Лобановский сразу назвал фамилию своего первого помощника — Анатолий Пузач. Он встречался с ним и заранее всё обговорил. Сабо, пока Лобановский улаживал дела в Кувейте, предложил Пузачу приходить на тренировки, смотреть, что-то для себя помечать. «Мне неудобно, — ответил деликатный Анатолий Кириллович. — Так ведь нигде не практикуют». Сабо, у которого всегда на первом месте были интересы «Динамо», настоял, и Пузач стал входить в курс дела ещё до того, как Лобановский официально возглавил команду.
Детали личных условий тренера, в том числе и вопросы неизбежного финансового урегулирования с кувейтской Федерацией футбола, с которой у Лобановского продолжал действовать контракт, обозначили в самом конце разговора, в котором речь велась большей частью о том, как должен развиваться футбол в Украине вообще и как должно развиваться киевское «Динамо» в частности. «Мы ударили по рукам», — радостно сообщил Игорь Суркис другу в телефонном разговоре. Формулировка возникших между Лобановским и братьями Суркисами отношений более чем точная. Они действительно просто пожали друг другу руки и не подписывали ни одной бумаги: джентльменские договорённости неукоснительно соблюдались сторонами. Суркисами — и после кончины Лобановского: братья никогда не оставляли без внимания вдову Валерия Васильевича Аделаиду Панкратьевну и его дочь Светлану.
Одним из условий, выдвинутых Лобановским — не в ультимативной, конечно, форме, а, назову её так, в доброжелательно-рекомендательной, — было постепенное возвращение в клуб людей, за которыми тянулся шлейф сотрудничества с Безверхим и неприятия на каком-то этапе нового руководства.
К людям этим, действительно необходимым Лобановскому, поскольку все они являлись профессионалами высокого класса в своей сфере деятельности, относились прежде всего Владимир Веремеев, блестящий аналитик, специалист по оценке любого соперника, Михаил Ошемков, знаток международных дел, и Анатолий Сучков, селекционер милостью Божьей. По-разному затем сложилась судьба каждого из них, но тогда к просьбе Лобановского руководители клуба отнеслись с пониманием.
Возвращение Лобановского было, безусловно, одним из самых важных решений, принятых в пору президентства в «Динамо» Григория Суркиса. Игорь Суркис назвал это событие «историческим», поскольку «приход Валерия Васильевича имел решающее значение для восстановления веры украинского болельщика в киевское “Динамо”».
После поражения от «Рапида» в квалификации Лиги чемпионов и вылета из Кубка УЕФА от «Ксамакса» всё происходило, говорит Андрей Шевченко, «по пословице: не было бы счастья, да несчастье помогло. Неудачи клуба вынудили динамовское руководство вернуть в страну Валерия Лобановского».
Более чем странно отреагировали на эти слова Андрея авторы украинского еженедельника «Футбол». «На самом деле, — сообщили они изумлённым читателям, — Лобановского никто в страну не возвращал, он сам приехал и давно (?!) сидел без дела, присматриваясь, оценивая, взвешивая».
Когда стало окончательно ясно, что Григорию Суркису операция по возвращению Лобановского удалась, один из приближённых к владельцу киевского клуба людей, некогда с Лобановским активно сотрудничавший и первым назвавший фамилию Безверхого, когда в конце 80-х годов зашла речь о том, кто должен стать президентом клуба, сказал Григорию Михайловичу: «Зачем он вам нужен? Он же — памятник. А на памятник можно только сс...ть!» И потом, когда Лобановский, уже вернувшись, начал работать, говорил о необходимости «разогнать научную лабораторию — это всё устарело». Об «устаревшей» методике Лобановского, отдавая дань моде, с пеной у рта говорили люди, понятия не имевшие о её содержании. Только и талдычили — «высокие нагрузки...».
Лобановскому, конечно же, не преминули рассказать о реплике относительно памятника. Он хмыкнул, пожал плечами и сказал: «Взрослый же вроде человек. Много чего повидавший. Уже и соображать пора...»
«Мне никому ничего не надо доказывать. Я давно уже всё доказал», — ответил Лобановский Григорию Суркису, сказавшему ему в квартире на Суворова — они уже обо всём договорились, — что теперь Валерий Васильевич может доказать недоброжелателям свою профессиональную состоятельность. «Но доказывать и учиться, — говорил мне Лобановский, — разные совершенно вещи».
Скептически поначалу отнёсся к возвращению Лобановского и Леонид Буряк. Ещё в марте 1995 года в интервью газете «Ведомости-спорт» он сказал, что, по его мнению, лучшие тренерские годы Лобановского уже позади, «и поэтому дело Лобановского кто-то должен продолжать, ведь его опыт бесценен». В январе следующего, 1996 года та же газета поинтересовалась у Буряка по поводу слухов о том, что сборную Украины может возглавить Лобановский. «Я вам скажу, — высказал своё мнение Буряк, — что в жизни каждого человека есть определённый временной промежуток полезности. Нельзя тренировать футбольные команды по телефону. При всём уважении к Валерию Лобановскому, его можно сделать консультантом, президентом Федерации футбола. Но когда человек в возрасте, толку от него мало (Лобановскому в январе 1996 года исполнилось всего 57 лет; можно вспомнить, что спустя годы Буряк и Блохин в этом возрасте только-только избавились от определения «молодые перспективные тренеры».