– Много их?
– Человек 15–20. Там Васька сидит, наблюдает. Как уедут, он скажет, – лицо девушки неожиданно помрачнело. – Зря вы у него пистолет отняли. Он там безоружный и один.
– Глупая, что он сделает против них с одним «наганом»? – Руслан постучал себя пальцем по лбу. – Ты подумай сама. Если они его сейчас увидят, то еще ничего. Ну местный парень, ну сидит, потому что испугался. А если они у него оружие найдут, то могут на месте и убить. Понимаешь? Не надо ходить с оружием, если не собираешься стрелять.
Оля кивнула, нисколько не обидевшись. Омаев, разговаривая с этими ребятами, чувствовал себя чуть ли не убеленным сединой мудрым старцем. Хотя он и старше их был едва ли больше чем на год или два. На войне быстро взрослеют.
Они ждали около часа, прежде чем из леса послышался скрип колес и лошадиное ржание. Обоз снова потянулся по дороге. А через несколько минут пришел и бледный Василий.
Около полуночи ребята привели Руслана в город со стороны огородов на западной окраине. Ловко нагибаясь в темноте и подныривая под жерди изгородей, они провели его до первой широкой мощеной улицы. Здесь стояло большое здание с глухим деревянным забором. В ночном воздухе запахло сырой гарью.
– Это школа, – прошептал Василий, отодвигая в сторону доску на заборе, державшуюся на одном верхнем гвозде. – Она загорелась, когда нас бомбили в первый раз. Потушили кое-как, но внутри все выгорело. Немцы хотели здесь госпиталь устроить. Приехали, посмотрели и отказались.
Пробравшись школьным двором до соседней улицы, ребята нашли еще один лаз, высунули головы наружу и долго прислушивались. Дальше пробирались пыльным подвалом среди каких-то труб и баков. Потом пришлось подняться на чердак длинного двухэтажного здания и идти, пригибаясь под стропилами с засохшим голубиным пометом. Через час таких переходов и ожиданий, пока пройдет немецкий патруль, троица наконец добралась до места.
Василий с Русланом остались на улице, а Оля спустилась по ступеням к двери в полуподвальное помещение с вывеской сапожной мастерской и постучала в окно. Спустя немного времени ей ответил мужской голос. Девушка пошепталась с мужчиной, лязгнул металлический крючок, и Оля позвала всех спускаться вниз.
Они прошли через маленькую мастерскую с прилавком, потом еще через одну очень низкую дверь и попали в большую комнату, освещенную керосиновой лампой под большим абажуром. Окно в комнате было маленьким и выходило на соседнюю улицу или во двор. Большая занавеска у дальней стены, круглый стол, застеленный старой застиранной скатертью. Помещение было сильно прокуренным, но уютным. Или это Руслану так показалось после стольких странствий. Так было приятно сесть за обычный стол в обычной квартире, пусть и в подвале, лечь на обычную кровать.
Ребята странно суетились, начали разогревать чай, болтали о жизни в городе, но Омаева не покидало ощущение, что они чего-то ждут. Или кого-то. Ведь он слышал мужской голос, ведь кто-то им отпер дверь и впустил в подвал. Через несколько минут он все понял. Кто-то наблюдал за ним из-за занавески, наверное оценивал, составлял свое мнение о госте.
– Выходите, – сказал Омаев громко, – я знаю, что вы здесь. Я действительно советский танкист, могу даже документы предъявить. И оружие сдать, если у вас так принято. Мне нужна ваша помощь.
С этими словами Руслан вытащил из кармана комбинезона «наган» и положил его на стол. За занавеской откашлялись, и, отодвинув ее, к столу вышел невысокий щуплый пожилой мужчина с густыми седоватыми прокуренными усами. Он смотрел на гостя прищурившись.
– Здравствуйте, – сказал он, протянув руку танкисту. – Вы не сердитесь, что вам не бросились на шею от радости, а устроили проверку и вообще отнеслись с недоверием. Мы тут теперь живем в других условиях, другой жизнью. Вам надо бы понять, что единственная радость для людей будет победный приход Красной Армии, а не появление отдельных ее представителей, выбирающихся из окружения на восток. Люди зачастую чувствуют себя брошенными, преданными. Но вы слишком молоды, чтобы это понять.
– Да, но эта война и у меня много отобрала. И я не прячусь по подвалам. И здесь я потому, что хочу сражаться, хочу освобождения своей Родины от врага.
– Хорошо, – примирительно поднял руку старик. – Давайте попьем чайку, за чаем вы расскажите свою историю, я расскажу о себе и о нашем городе. Меня называйте Федором Акимовичем. Вы сказали, что вам нужна помощь?
Сняв комбинезон и наконец с удовольствием умывшись, Руслан сел за стол и стал рассказывать. О том, как попал на фронт, о первых боях. Ему очень хотелось рассказать об их рейде в тыл врага, но этого делать было нельзя. Секретность. А вот о том, как они обороняли высоту, давая возможность своим частям отойти на новые рубежи обороны, он рассказал подробно. И о том, как очнулся заваленный бревнами в разрушенном блиндаже. И как не нашел никого живых. И о танке, который утащили немцы, и о том, что никакой иной цели он, одинокий и обреченный, уже не видел, кроме как идти за своей «семеркой» и спасать ее. Или уничтожить. И о том, что не знает о судьбе своего экипажа, и о том, какие замечательные люди были его товарищи.
Когда он закончил свой рассказ, в комнате еще долго висела тишина. Скорбная, печальная, как на поминках.
– Ты, солдат, не бери в голову эти мысли, – наконец заговорил Федор Акимович. – Твое дело служивое. Тебе Родину защищать, а народу свои тяготы нести. Так во все времена было. А что и посердятся на тебя, так не в обиду пусть будет, а на пользу. Злее будешь, воевать лучше станешь.
– Вы учитель? – улыбнулся Руслан. – В школе работаете?
– Гляди-ка, какой сообразительный, – тихо засмеялся Федор Акимович. – Работал раньше. А теперь какие школы могут быть. Да и сгорела наша школа в начале июня еще. Так что верь мне так, как можно верить школьному учителю. А еще я, Руслан, коммунист, и это тоже накладывает на меня большие обязанности. Так зачем ты в наш городок пришел, танкист?
– У вас на окраине есть завод, ребятам я его показывал. Там немцы чинят свои танки и наши подбитые «тридцатьчетверки». Зачем, я не знаю. Туда затащили и наш танк. А мой долг члена экипажа велит выполнить предписание Устава и моего командира. Танк не должен достаться врагу. А там, на заводе, их сейчас несколько. Понимаете, у врага наше оружие, в его поганых руках. Такого быть не должно!
– Я понимаю, сынок, – кивнул задумчиво учитель. – Больше даже, чем ты думаешь, понимаю. Я ведь не сразу учителем стал, я, милок, в германскую воевал и в Гражданскую воевал. Я и в подполье работал. Вот этих вот охламонов учу-учу, а им все – как об стенку горох.
Учитель посмотрел на ребят поверх очков. Потрепал по рыжим вихрам Василия, вздохнул и пошел открывать окно.
– Значит, я так полагаю, Руслан. Что тебе надо – попасть на завод, произвести там, что называется, разведку? Хорошо, надо подумать. Если там чинят и немецкие танки, значит, привезли и механиков немецких, тех, кто знаком с этой техникой. Наших рабочих там заставляют работать насильно. Это тоже неизбежно. Попробуем связаться с рабочими завода.
Худощавому Руслану одежда Василия была немного великовата, но танкист посчитал, что в таком виде он будет меньше вызывать подозрений и бросаться в глаза. Один кирзовый сапог протерся на щиколотке, и Федор Акимович хотел дать гостю другие сапоги, из хорошей юфти, но Руслан отказался. В таком виде они с Олей, а иногда с Василием ходили в город. Ребята проводили танкиста такими путями, чтобы меньше встречаться с немецкими патрулями и вообще с немцами. Наблюдать за заводом можно было с трех точек. Со старой заброшенной вышки еще дореволюционного пожарного депо, из слухового окна трехэтажного бывшего административного здания, разбомбленного еще в июне, и с высокой опушки леса, где Руслан познакомился с Василием и Олей.
Чаще всего Руслан ходил наблюдать с Василием. Паренек много расспрашивал танкиста о войне, о немцах, о том, какие у них танки и как, наверное, страшно в бою. А еще Василий просил Руслана научить его стрелять, в чем танкист категорически ему отказал. Звуки выстрелов могут привлечь немцев, это было совсем ни к чему. Сколько еще Омаеву крутиться вокруг завода, неизвестно. Наблюдение почти ничего не давало. Ну разве что удалось установить количество немецких и советских танков на территории. И то, что отремонтированные танки никуда не уезжают. Это что-то должно было означать, но что, Омаев пока не понимал.
– Слушай, – снова стал приставать Василий, когда они с Русланом лежали на высоком косогоре на опушке леса и смотрели на завод.
– Что тебе?
– А научи меня драться, – попросил Василий.
– Ты что? – засмеялся Омаев. – То стрелять, то драться!
– Понимаешь, – хмуро сказал парень, – ты вот воевал, многое знаешь, умеешь, фашистов убивал. Убивал ведь?
– Убивал, – кивнул Омаев.
– А я, когда с Олей иду по городу среди врагов, знаешь как боюсь! Не за себя, не их боюсь. Их я ненавижу. Я боюсь за нее и боюсь, что не смогу ее защитить в случае чего. Вот и от тебя тогда хотел защитить, а ты меня, как щенка, в два счета скрутил.
– А ты не влюблен ли в Олю, а? – засмеялся Омаев. – Ну-ка, признавайся!
– Нет, – Василий отрицательно замотал головой и потупился. – Я в другую девушку… не в Олю… они эвакуировались, когда немцы к городу подошли… я не знаю куда… и где она сейчас, тоже не знаю. Но это не важно. Мы же мужчины и должны защищать женщин и стариков.
Паренек говорил это с таким жаром, с такой силой, что Омаев только одобрительно покачал головой. И с этого дня он начал понемногу учить его основным приемам, которые сам когда-то узнал от своего деда, воевавшего в Первую мировую войну в пластунах Кубанской дивизии. Василий не хныкал, терпел боль, но скоро стало понятно, что боец из него не получится. Ни скорости движений, ни силы, ни ловкости. И падал он после бросков Руслана, как мешок с картошкой. А в конце еще и порезался о старинный дедовский кинжал, который Руслан все время носил с собой в рукаве.