– Не ломайте голову, Семен Михайлович. – Соколов положил руку на плечо механика. – Для нас с вами сейчас важно только одно – чтобы танк стрелял. Остальное – дело десятое. Мы – бронированная неподвижная огневая точка. Некуда нам отсюда уходить. Выстоим – значит, отремонтируют нас. А если не выстоим… тогда и говорить не о чем.
– Так все плохо? – тихо спросил Бабенко.
– Эту высоту надо удержать. Хоть двое суток еще выстоять. Вот и вся задача.
Соколов не стал уточнять, что по истечении этих двух суток тем, кто останется жив, могут дать приказ отойти и соединиться со своей частью. Но учитывая, с каким упорством и ожесточением немцы пытаются взять высоту, тут через два дня никого из защитников не останется. А часть отойдет на восток на новые рубежи. И никто поврежденный танк отсюда, скорее всего, тащить на буксире в тыл не будет. Да и буксира никакого не будет. А экипаж обязан в соответствии с требованиями Боевого Устава танковых войск РККА защищать во время боя поврежденный танк, а после боя принять меры к его эвакуации. А если это невозможно, то уничтожить его, чтобы боевая машина не досталась врагу. Защищать позицию танкисты будут, но вот при отступлении по приказу командования им танк с собой не забрать. И придется «семерку» уничтожить. Бабенко этого еще не понимает. Нет в нем «военной косточки», а вот сибиряк Логунов со своим опытом Финской войны понимает. И тоже хмурится. Нет-нет да подойдет к танку, проведет рукой по броне. Заранее прощается с ним, как с живым.
Когда солнце село и на землю опустилась сырая ветреная ночь, экипаж устроился в восстановленном блиндаже при свете аккумуляторного фонаря с котелками. И танкисты, да и бойцы батальона Парамонова вот уже три дня не ели горячего. Сегодня вместе с патронами и гранатами машина привезла на высоту продукты питания. Под деревьям на обратном склоне высоты снова заработала полевая кухня, потянуло душистым дымком. Соколов спрыгнул в окоп, прошел по короткой траншее и откинул брезент у входа в блиндаж. Логунов подвинулся на сколоченной из тонких березовых стволов лежанке, давая место командиру.
– Вот, ребята, передайте командиру, – послышался из дальнего угла блиндажа заботливый голос Бабенко.
Механик размотал ватник, в который был завернут котелок Соколова, чтобы в нем не остыло содержимое. Алексей поблагодарил и накинулся на кашу с мясными консервами. Бабенко закурил. В низкой землянке запахло душистым табаком. Омаев поморщился, но промолчал. Логунов порылся в своем вещмешке, достал фляжку и налил в кружку водки. Соколов подумал, сомневаясь, пить или не пить. Но потом взял кружку в руки. Усталость давала о себе знать, нужно было снять напряжение и хотя бы немного поспать.
– Ну, ребята, – Алексей обвел взглядом свой экипаж, – давайте, чтобы нам всем остаться в живых.
Горячее потекло по жилам, распространяясь по всему телу, в голове чуть зашумело. Алексей ел, чувствуя, что он голоден как волк, глотал, почти не жуя, разваренную кашу. Танкисты молчали и смотрели, как ест командир. Смотрели по-разному. Омаев напряженно, ждал, какие будут приказы и когда ждать боя. Логунов с Бочкиным переглядывались и подмигивали друг другу. Сибирякам было легче всех, они земляки, знали друг друга до войны, почти родня. А вот Бабенко снизу смотрел на командира почти с отеческой нежностью, покуривая и щуря по-доброму глаза.
Выскоблив ложкой котелок дочиста, Алексей облизал ложку и только теперь понял, что экипаж не сводит с него выжидающих взглядов. Поставив пустой котелок на пол у входа, лейтенант блаженно откинулся спиной на стену и вытер пальцами губы. Да, что такое носовой платок, он уже и забыл.
– Ну что там начальство? – первым спросил Логунов на правах сержанта и командира отделения.
– Начальство ждет новых атак. У немцев нет иного выхода, кроме как постараться сбить нас отсюда и выйти к Рославлю, а там по шоссе прямиком на Москву. Обходить нас далеко, там укрепились другие части, закопались в землю. И нашим надо успеть отойти и закрепиться в районе Ельни. Я так понял, что дыр в нашей обороне для прорыва своими танковыми колоннами немцы нашли много. А у нас не хватает сил их вовремя латать.
– Значит, из нас здесь будут отбивную делать, – пыхнул дымом Бабенко. – Стоять так стоять. Только мне, как механику-водителю, лучше бы ехать.
– Позиция хорошая, – тоном знатока сказал Логунов. – Слева болото, справа овраги. Кроме как у подножия нашей высотки, нигде не проехать. А дальше чистое поле, есть где развернуться. Если немцы высоту возьмут, они будут держать под контролем очень большую территорию и две дороги. Одно слово, господствующая высота.
– С такими силами нам долго не продержаться, – серьезно сказал Бочкин. – Видел я сегодня позиции. Многое восстановили, но перепахано было снарядами и бомбами страшно. Вот попрут танки завтра, и чем мы их задержим? Кроме нашей «Семерки», тут только несколько пушек-сорокапяток да бронебойные ружья.
– Нет, Коля, ты не прав, – усмехнулся Соколов. – Ты просто не знаешь, что такое танк в укрытии, что такое закопанный танк. Мы можем стрелять прицельно на дистанции до полутора километров. Это чтобы наверняка. Можем и на большей дистанции, но лучше начинать выбивать немецкие танки на полутора километрах. И учти, что они нас не сразу увидят, учти, что им будет видна только башня. Да еще такая обтекаемая, как у нашей «тридцатьчетверки». Это орудие на позиции они могут подбить легко. Попал снаряд в орудийный «дворик», и все. Орудийный расчет погиб, орудие повреждено осколками. Панорама прицела, например, «откатник». А нас осколками не испугаешь, нас и не каждый снаряд возьмет, если даже прямое попадание будет. Вот и считай, сколько мы можем вреда принести немцам, какой урон!
– Ну это да, – согласился Бочкин. – Хорошо, что у нас не «БТ» какой-нибудь.
– Да, сюда бы два-три танка «КВ», – сказал Соколов. – Немцы бы вообще не прошли никогда. Я слышал, как рассказывали командиры-танкисты про случай в Литве.
Это было на второй день войны. Один танк «КВ» оказался на пути немецкой танковой дивизии в районе городка Расейняй[1]. Точнее, он оказался в тылу между наступающими передовыми частями дивизии и путями тылового снабжения. У ребят просто кончилось горючее, и они не смогли выйти из окружения. А немцы никак не могли обойти танк. Не было там на местности такой возможности. Они ничего с нашим «КВ» не могли поделать двое суток. А он ведь стоял на открытой местности. Правда, броня у него не то что у нас. Но все-таки он был один. Его обстреливали, к нему пытались подобраться саперы, чтобы подорвать, на него пытались выставить артиллерийскую батарею, мощную зенитную пушку, которая только и могла пробить его броню. Наши танкисты уничтожили колонну грузовиков, батарею, несколько танков. Но не это главное, а то, что в результате действий экипажа целая дивизия задержала наступление на двое суток и понесла потери на передовой из-за не вовремя подвезенных горючего и боеприпасов.
– Ну мы, конечно, не «КВ», – солидно поддержал командира Логунов. – Но и у нас есть подкалиберные бронебойные снаряды и в нас попасть не так просто. И мы не одни. Так что повоюем, хлопцы!
Танкисты промолчали. Наверное, каждый подумал о своем. А может, просто все так устали за этот день, что даже говорить не было сил. После такого трудного и опасного рейда по тылам снова оказаться на передовой, выкопать танковый окоп размером четыре на пять метров и глубиной чуть больше метра да еще с аппарелью спуска длиной два с половиной метра.
Алексей закрыл глаза. Напряжение спадало, и его мысли вернулись не к последним боям, не к картинам гибели танков его взвода. В памяти всплыли аллеи городского парка Куйбышева, засыпанные кленовыми и березовыми листьями. И он, торопливо бегущий по аллее, и девочка в берете и коротком синем пальто с букетом красных листьев в руке. Давно… еще до войны… Как будто десятки лет назад…
– Товарищ младший лейтенант, – кто-то сильно тряс Соколова за плечо, – товарищ младший лейтенант, немцы!
– Что? – Соколов сразу проснулся, как будто вынырнул из другого мира, из своих видений, и увидел перед собой Омаева.
– Звук моторов, много, – быстро заговорил радиотелеграфист-пулеметчик. – Приказ от комбата укрыться в щелях и ячейках. Перед атакой будет авиационный налет. Пришло сообщение с поста ВНОС[2] в полосе обороны дивизии. На нас идут бомбардировщики.
– Поднимай экипаж! – Соколов вскочил на ноги и стал застегивать ремни портупеи, поправляя на ремне кобуру с пистолетом.
Небо посветлело, рассвет был бледным, холодным, без обычных ярких красок. Небо за ночь почти очистилось от туч. По опушкам лесочка внизу со стороны позиций немцев полз туман. Танкисты побежали к своей «семерке». Нужно бы брезентом накрыть люки, надеть брезентовый чехол на орудие, чтобы земля от разрывов бомб не попала внутрь. Соколов сам стал проверять крепление маскировочной сети, натянутой над танком. Легкий мандраж то ли от застывшей во время сна спины, то ли от волнения перед налетом мешал, пальцы не слушались, но Алексей упорно проверял узлы, стараясь думать только о деле, только о соответствующих пунктах Боевого Устава. Дурацкое состояние, оно уже было знакомо лейтенанту. Во время боя, когда ты идешь на вражеские танки, на позиции, на артиллерийские батареи, то все зависит от тебя, от твоего экипажа. Ты выбираешь путь, по которому поведешь танк, путь, на котором танк наименее виден противнику, когда сокращается время прицеливания и враг ведет в основном неприцельный огонь по твоей машине, когда ты маневрируешь, выходишь из зоны сплошного огня, сам стреляешь, выбирая цели и поражая их огнем пушки и пулеметов. Но когда тебя молотят тяжелые орудия с закрытых позиций или когда на тебя валят и валят с неба бомбы немецкие бомбардировщики, с воем входят в пикирование, то чувство беспомощности возрастает. Ты ничего не можешь сделать. Во время танкового боя ты можешь свести влияние случайности к минимуму, во время авиационного налета все зависит только от случайности. Все!