– Семен Михайлович, – перебил Бабенко лейтенант, – давайте короче. В чем суть вашего предложения?
– Так я и говорю, товарищ младший лейтенант, – заторопился инженер. – Он зимой погнал в пробный пробег из Харькова в Москву два этих опытных образца. Своим ходом погнал. А танк новый, секретность же нужна. Так вот, они скрывали очертания танка простым способом. Разворачивали башню назад, опускали ствол пушки почти на мотор. А башню накрывали брезентом. А под брезент клали шесты, доски, солому набивали, чтобы не угадать было со стороны, что это за агрегат едет.
– Точно, – догадался Логунов, – а у нас звезды на башнях, номера большими цифрами, которые немцам, кстати, хорошо известны. Просто фотокарточка в полный рост с указанием имени, фамилии и семейного положения.
Танкисты заулыбались, настолько простой была мысль. Тем более что стрелять из пушек все равно нечем.
Через пару часов из веток и тонких стволов деревьев удалось собрать каркасы для пяти танков. Каркасы скрепили проволокой, шнурами, а то и просто брезентовыми полосами. Сверху накинули куски брезента, которые имелись почти в каждой машине. В двух танках штатного брезента не было. Этим машинам просто закрыли башни срубленными молодыми деревцами, чтобы не было видно звезд и номеров на корпусе. Выглядели танки, конечно, немного дико, но зато в них не угадывались известные немцам очертания Т-34.
– Может, переждем, а, командир? – подошел к Соколову старшина. – Леса вон какие, где они нас тут искать станут. Немцы же не знают, в какую сторону мы пошли.
– А если знают? – Алексей посмотрел на Шубина и повторил с нажимом: – А если знают? Если проговорился кто-то из жителей Русинки. Под пытками, например. А если кто-то из операторов спрятался в лесу и до последнего не высовывался и видел, какой дорогой ушли русские танки? Еще версии нужны?
– Да нет, зачем, – старшина пожал плечами. – Значит, быстро уходить надо. Единственный вариант? Ну, может, ты и прав, командир. Ладно, тебе решать.
– Да не мне решать, Шубин! – недовольно заговорил Алексей, ухватив старшину за рукав комбинезона – В том и беда, что не мне решать. И ты командир, и другие сержанты тоже командиры. Нельзя просто идти за одним человеком и, разинув рот, ждать его приказов. Инициатива должна быть, сообща нужно воевать, каждый должен вносить свой вклад в победу. Такая теперь война, это же не XIX век, когда одна армия против другой в чистом поле ровными рядами шла. Современная война – маневренная, не всегда численный перевес решает. Понимаешь?
– Да понимаю я, – нахмурился старшина. – В том-то и дело, что понимаю. Потому и подошел. Вам хорошо, городским. Вы и десятилетки позаканчивали, и театры у вас были, и патефоны, наверное, крутили. А я в деревне вырос, у нас кино приезжало два раза за зиму, потому что больше было не пробиться из-за заносов, да летом раза три. Думаешь я старшину за знания получил? Семилетку – и ту едва окончил, хотел в МТС идти работать, все центральная усадьба, а не дальняя бригада. Так, силой характера взял, упорством. Замкомвзвода сделали. А уж когда в запас увольнялся под завязку, старшину присвоили. А что я за командир, только устав и знаю да нарядами распоряжаться могу. А боевого опыта у меня… в душу и в матчасть ее…
– Знаете, Шубин, – улыбнулся Алексей, понимая, что этот разговор старшине очень нужен, – я вот тоже после танковой школы пришел в войска и сразу испугался. Там все просто было. Машины новые, преподаватели опытные, грамотные. И ответственности никакой. А здесь… Люди в подчинении разные. Техника во взводе – половина ремонта требует, нужно через ротного решать, помпотеху доказывать, за эксплуатацию отчитываться, а механиков-водителей не я готовил, они трансмиссию жгут, фрикционы палят до сизого дыма, а отвечать мне. А еще надо на учениях боевые задачи решать с экипажами, а я их две недели как в глаза вижу. Но все бы ничего, а ведь через месяц война началась. И мне пришлось, вот как и вам, учиться сразу и всему. Через кровь, через смерти своих товарищей, глядя в глаза населению оставляемых городов и сел. И страх был, и стыд был. А потом понял я одну вещь. Знаете, какую?
– Какую?
– Надо воевать. Плохо или хорошо, но надо воевать, и само все придет И знания, и опыт, и умение. А не придет, значит, не судьба. Не успею, так хоть умирать будет не стыдно. Я воевал честно и от пули не бегал. Вот и вся истина.
– Как говаривали у нас всегда: взялся за гуж – не говори, что недюж?
– Ну и так можно сказать, – кивнул Соколов. – Умеем, не умеем, это ведь ничего не меняет. Есть враг, есть оружие в наших руках. Вот и все! Идите, Шубин, поторопите свой экипаж, нам пора трогаться.
Старшина кивнул и пошел к своему танку. Потом остановился, повернулся к Соколову:
– А вообще спасибо… За разговор этот.
Еще почти десять километров танки петляли по лесным дорогам, проламывались через кустарник и молодой осинник, чтобы выйти ближе к Дубовке. Соколов смотрел на небо, чувствуя, что еще немного, и начнут опускаться сумерки, а им еще ехать и ехать. А ночью в лес даже на танке лучше не соваться. Свет фар тебя выдаст. Все-таки семь танков с фарами хорошо видно издалека. Или подвеску повредишь о пни.
– Внимание, я «Семерка»! Всем «стой».
Усевшись в люке башни, Соколов сдвинул на затылок шлемофон, давая испарине на лбу высохнуть, и снова развернул карту. Справа – сильно открытая местность. Даже с таким камуфляжем, который они устроили «тридцатьчетверкам», там показываться опасно. Слева – крутые овраги. Там недолго и танк опрокинуть. А впереди хоть и лесистая местность, но, судя по карте, стоит там пилорама и изображено рядом несколько значков нежилых строений. Что там на самом деле сейчас, неизвестно. А если немцы?
– Логунов!
– Я, – отозвался сержант.
– Остаетесь за меня.
– А вы куда, командир? – насторожился командир башни.
– Теща у меня здесь живет, – усмехнулся лейтенант, – на блины приглашала. Только, говорит, ртов с собой много не приводи, а то сметаны на всех не хватит.
– Теща? – хихикнул Бочкин. – А лейтенант у нас не промах. В одном селе девушка, в другом – теща, в третьем – вдовушка какая-нибудь отыщется. Так прохарчеваться все лето можно, а?
– Балабол ты! – грозно сказал Логунов земляку.
– Ты ему рот не затыкай, Василий, – подал снизу голос Бабенко. – У Николая два состояния бывает: он или есть хочет, или языком молоть. Пусть мелет, хоть еды не просит.
– Чего это не прошу? Прошу, – с готовностью заявил Бочкин. – У меня молодой растущий организм.
Соколов слушал перепалку с улыбкой. Как-то неожиданно он почувствовал, что сроднился с этими людьми, стал им верить, понимать их с полуслова, по взглядам даже. Захотелось своим танкистам сказать что-то теплое, ободряющее. Ведь сколько им всего пришлось испытать вместе, смерти в глаза глядели, попрощались уж мысленно друг с другом. И такое было. А вот вместе, и живы. И «Семерка» с нами.
– Омаев, – позвал Соколов ставшего в последнее время молчаливым пулеметчика-радиотелеграфиста.
– Я, – тут же отозвался Руслан.
– Возьми автомат, подсумок с рожками. Пойдешь со мной.
– Есть, – обрадовался чеченец и завозился на своем месте у пулемета.
Они шли почти час, подолгу прислушиваясь и осматривая местность. Омаев почти сразу сбавил шаг, поняв, что его командир не умеет ходить быстро и бесшумно. Чеченец умело выбирал дорогу, так чтобы миновать открытые участки и не попасть на глаза случайному наблюдателю.
Соколов шел и думал, что поступил неправильно. Снова он стал упрекать себя в том, что он плохой командир. Не имел он права идти в разведку. Он должен был послать кого-то из бойцов, а ушел сам. Недоверие к людям? Или неумение доверять и желание все делать самому?
Немцев они не встретили, даже признаков людей или жилья, если верить чеченцу, поблизости не было. Лес становился то гуще, то реже, иногда появлялись обширные поляны, поросшие осокой. Несколько раз они спускались в ложбинки, прикидывая, где лучше проехать танкам. Потом неожиданно Омаев молча взял лейтенанта за локоть и показал вперед. Там среди деревьев хорошо была видна часть потемневшей от времени крыши, крытой толем. Омаев повел носом, приглядываясь. Соколов кивнул ему, чтобы тот шел вперед. Выдержав интервал примерно в десять шагов, лейтенант пошел следом, держа автомат на изготовку.
И только когда они подошли к развалинам вплотную, Соколов почувствовал застарелый запах мокрой гари. Здесь был пожар. Потом угли и золу мочил дождь, она высыхала на солнце и приобретала этот хорошо знакомый специфический запах старого пожарища. Ясно, что людей здесь нет и давно уже не было.
Это почувствовал и Омаев. Он шел свободно и легко, под ногами похрустывал мелкий щебень. Травы было мало, зато из небольшого сада возле развалин вылезло очень много побегов сливы.
Когда-то тут жили и работали люди. Два цеха с низкими потолками, вытяжкой и бункерами для опилок, небольшое двухэтажное деревянное строение, наполовину сгоревшее. Еще одно, высокое строение, оборудованное вытяжкой. Наверное, сушилка для древесины. Все запущенное, заброшенное.
Оставив Омаева на улице, Соколов поднялся на второй этаж деревянного дома в уцелевшей части. Расшатанная лестница с перилами сильно скрипела под ногами, и если бы кто-то со стороны наблюдал за развалинами, лейтенант этими шагами выдал бы себя с головой.
Он посмотрел в бинокль из окна и увидел только кроны деревьев до самой железной дороги далеко на севере. На востоке лес был пореже, среди деревьев в нескольких километрах виднелись железные крыши. Наверное, это и были дубовские склады. Южнее – много открытого пространства и еще одна железнодорожная ветка, подходившая, видимо, к Дубовке.
Можно было считать разведку удачной. Через эту заброшенную пилораму вполне можно проехать, а отсюда до Дубовки уже рукой подать.
Спустившись, Соколов встретил грустно улыбающегося Омаева.
– Ты чего?
– Тут досок осталось столько, что дом построить можно, – сказал Руслан. – Я просто подумал, что вернутся люди после войны, а их работа ждет. Дом сразу вспомнил. У нас большой дом, в два этажа с верандой. У нас семья большая и много родни, и часто все собираемся вместе. И с Кубани приезжает родня с материнской стороны. Она же у меня русская, а чеченец только отец.