— А вы поверили?
— У меня нет понятия веры. Есть вероятность. И она была велика.
— И к каким выводам вы пришли? — спросил Уоннел, заранее зная ответ.
— Когда он объяснял правила, он делал акцент на то, что мне главное угадать куда он отклонится. Он даже прямо произнес: "Шансы — один к одному".
— И вы, конечно, засомневались.
— Да, он так усердно заверял, что будет уходить от выстрела, что моя уверенность, что он этого не сделает, сильно возросла. Так из игры "вправо — влево" получилась игра "вправо — влево — никуда". Он блестяще разбил шансы. Демонстрировал презрение ко мне и к опасности. Якобы хочет красиво остаться на месте, а пуля пролетит сбоку от него, а он только презрительно ухмыльнется. Но особенно он укрепил мою уверенность, когда запустился таймер.
— Вы поэтому не выстрелили сразу?
— Да, я смотрел куда он смотрит. Согласитесь, если человек в его положении твердо намерен уклониться, неважно в какую сторону, то он наверняка будет смотреть на руки противнику. Но если он смотрит в глаза, значит шанс, что он не будет уклоняться, становится еще выше.
— Оцените этот шанс. Хотя бы приблизительно.
— Сорок процентов.
— Понятно. А как распределялось "вправо — влево"?
— Почти один к одному. Он так хорошо тренирован, что я никак не мог определить его предпочтений. Он правша, и поэтому рефлекторно предпочитает уклоняться влево. Но он знает, что все это знают, поэтому на его рефлекс надежды не было.
— Вы сказали "почти". Поясните.
— Это не зависело от сержанта, это зависело от помещения. Шанс на успех был чуть больше, если бы я стрелял влево. Тогда сзади сержанта оказалась бы металлическая пластина на двери, видите? Она очень узкая, да и энергия пули слишком большая, но всё-таки был микроскопический шанс, что она рикошетом отлетит назад и попадет Наю в голову. Тогда бы я выиграл.
Следователь сжал зубы и быстро вышел из комнаты. Там он напился воды и с грохотом поставил стакан на стол. Помощники напряженно молчали.
— Кто-нибудь положит сюда полотенце или нет?! — с раздражением накинулся он. — Я сколько раз должен говорить!
Через минуту допрос продолжился.
— Вы строите такую цепочку при самом мелком событии?
— Когда речь идет о жизни нет мелких событий.
— Не морочьте голову! — вспыхнул следователь. — Речь шла не о жизни, а об одной минуте!
— Хорошо, об одной минуте моей жизни, как вам угодно, — миролюбиво согласился Цеб.
Уоннел взял себя в руки. Цеб в свою очередь спросил:
— Скажите, Най правду говорил о своей семье?
— В том-то и дело, что правду. А что вам?
— Просто хочу уточнить для вашего понимания. Если бы он, допустим, солгал, а я бы об этом догадался, значит я понял бы, что он нарочно нагоняет драмы. Тогда бы он переиграл и на самом деле показал, что хочет отклониться. Я бы заподозрил его в двойном обмане, как он выразился. Тогда я стрелял бы вбок, и его шансы и вправду были бы один к одному. Но, с другой стороны, я с самого начала сказал, что видел его раньше, и он мог предположить, что я случайно знаю о его семье. Поэтому он на всякий случай сказал правду.
Уоннел всё не мог привыкнуть как это чудовище спокойно рассуждает об убийстве человека, сокрушается что не убил, да еще и трогает его семью. Иногда следователю самому хотелось пристрелить Цеба прямо здесь, поэтому он, от греха подальше, ходил на допросы без оружия. Когда становилось невмоготу, он крепко сжимал зубы и выходил в соседнюю комнату попить воды и поругать подчиненных.
…
Второй момент — когда они глубоко окунулись в психологию.
— Все мои действия, не ведущие к продолжению жизни, это, как вы выразились, придуривание. Абсолютное и стопроцентное, как бы это ни выглядело со стороны. Действия могут казаться полезными для меня, но если я не вижу в них продления жизни, то все они только прикрытие, чтобы меня не разоблачили. И обратно: если действие увеличит мою жизнь, то оно может казаться вредным для меня, но это совсем не так.
— То есть, нет никакого мотива, кроме продления существования?
— Именно.
— Но может хоть что-то помимо этого? Хоть тень каких-нибудь желаний? Намек на другие радости.
— Никаких теней и намеков. Радость жизни в продлении жизни.
— Мне это что-то напоминает.
— Да, обычно так говорят, имея в виду продолжение своих генов в потомках или продолжение души: зависит от личного мировоззрения.
— Хорошо, но ваша радость от продолжения, она всепоглощающая? Может есть проблемы, беды, как вы их переживаете?
— Не может быть чего-то всепоглощающего, если это одно и ничего другого нет. Поглощать что? Вы всё никак не можете представить. Ни беды, ни проблемы, ни радости — ничего этого нет по отдельности. Всё — одно. Близкий термин в языке — воля. Надо только представить, что воля одна и не мечется по сторонам.
…
Подробно о заражении.
— Когда я пил тот коктейль с наркотиком, то преобразился на половине стакана. Я протрезвел, разум включился на полную мощность, всё как сейчас. Я тут же вычислил, что лучше еще притвориться пьяным, немного посидеть и уйти домой. Нельзя было показать бармену, что что-то не так. Он был нужен. Например, именно через него я потом узнал, что следует избегать глубокого сканирования. В тот вечер, еще не выйдя из бара, я хорошо рассчитал свою будущую жизнь и многие годы почти не отклонялся от плана.
— Вас не беспокоило что есть другие зараженные?
— Очень беспокоило. Хорошо, если бы они заразились как я. Но что-то могло пойти по-другому. Они могли себя выдать, и полиция вышла бы на меня. Уже тогда я стал плотно готовиться к сопротивлению. Поверьте, я дал бы хороший бой.
— Они и выдали себя, но в разное время и по-разному, полиция не связала их случаи воедино. Расскажите, как бы вы сопротивлялись, если бы вас попытались задержать? Пожалуйста, побольше деталей.
Здесь большой кусок допроса был вырезан цензурой, и запись продолжилась с момента:
— Обещаю вам еще полчаса, но за это прошу вашей консультации, — предложил Уоннел.
— С удовольствием помогу, — обрадовался Цеб.
— Как бы вы посоветовали улучшить безопасность титанов? Как лучше организовать работу полиции? Как эффективнее выявлять зараженных? Что улучшить в работе цензуры в случаях, подобных вашему? Прошу в подробностях.
И после этого еще огромный вырезанный кусок.
…
О выгоде быть политиком.
— Почему после заражения вы стали именно чиновником? — спросил следователь.
— Легко объяснимо. Во-первых, мне нужна была деятельность, в которой нет обязательного психиатрического обследования, чтобы не попасть на глубокое сканирование мозга. Следовательно, колонисты, доктора, многие производственники и почти все юристы для меня исключались.
— Вы ошибаетесь, колонисты не проходят обязательного обследования.
— Это вы ошибаетесь, — возразил Цеб. — Рядовые и сержанты не проходят, а всем кто выше не избежать его.
— Ну и дослужились бы до сержанта.
— Опасно. Там всё по приказу. Хорошо служишь — дадут лейтенанта, не спросят. А если нарочно служить плохо, так и просидишь в рядовых. Мало возможностей, разве что оружие.
— Свободную деятельность вы, понятно, не рассматривали. Рабочих, наверно, тоже. Но почему было не остаться артистом? Продолжать карьеру в музыке.
— А здесь уже вторая причина — медицинское обслуживание. Я хочу долго жить, мне нужно самое лучшее. У кого полное лечение: политики, юристы, колонисты — всё. Даже у ученых и преподавателей есть ограничения, хотя обычно думают что нет.
— Что насчет свободного юриста?
— Он на то и свободный. Ни власти, ни доступа к информации. Всю жизнь ходить свидетелем по вызову или консультировать, вот и все возможности.
— Понятно. Значит только политика?
— Естественно, — сказал Цеб. — Нет обязательного психиатрического обследования, доступ к информации, хорошие деньги, полное медицинское обслуживание. Если бы не та дурацкая первая болезнь, из-за которой всё закрутилось, я и сейчас был бы чиновником.
— Думаете она не связана с вашим заражением в молодости?
— Нет-нет, совсем разные вещи.
— Кстати, расскажите ваши планы, если бы вас не разоблачили.
— Планы всё те же. Тянул бы до последнего, а когда почувствовал что умру со дня на день, напал бы на титан и заморозил себя в криокамере.
…
Накануне операции Уоннел спросил Цеба:
— Когда там точный срок, напомните?
— Завтра в 23 часа 20 минут.
Следователь откинулся на стуле и сказал:
— Знаете, думаю нечего тревожить врачей так поздно. Лучше отложим до послезавтра. После обеда и приступим.
— В 15 часов? — спросил Цеб.
— Ну, пускай так, — равнодушно согласился Уоннел.
Цеб начал с жаром благодарить следователя.
— Большое вам спасибо, господин Уоннел! Послезавтра в 15 часов. Вы меня так обрадовали!
Он улыбался и смотрел чуть не со слезами. Его гнилой мозг быстро высчитал, что следователь может и передумать, а значит надо радушно улыбаться и искренне благодарить, повторяя вслух подаренный срок. Мне было противно и жалко видеть такое поведение. Уоннелу, думаю, тоже. Он быстро закончил допрос и передал Цеба надзирателям.
Через день, за час до операции, Цеба со всеми предосторожностями доставили в тюремный медицинский бокс. Его подключили к оборудованию и оставили одного. Уоннел вышел с ним на связь.
— Господин Цеб, — сказал следователь, — через час срок вашей операции. В целях безопасности операция начнется позже этого времени, но вы не узнаете насколько позже. Вы уснете мгновенно, но не будете знать когда. Поэтому, прошу вас, сохраняйте спокойствие, не пытайтесь сопротивляться и наслаждайтесь дополнительным временем.
— Спасибо, господин Уоннел! — благодарил Цеб. — Пожалуйста, подольше. Каждая секунда для меня как божий дар.
Он улыбался и плакал от осознания, что ему дарят еще немного времени.
После операции Цеб потерял память о более чем сорока годах своей жизни. Больные клетки были убиты, здоровые освободились, и взаимодействия между ними вернулись в то состояние, в котором они были до заражения. Цеб как бы снова стал молодым человеком двадцати восьми лет, когда был просто талантливым музыкантом, ведущим богемную жизнь, хорошим парнем, и близко не помышлявшим ни о какой политике. Он не помнил ничего из последующих лет, плюс забыл и несколько дней до заражения.