— Десять дней, — жестко сказал Цеб, — и ни минутой меньше.
— По рукам, — спокойно принял следователь.
— Но я требую гарантии, что вы, получив ответы, не пустите меня на смерть раньше срока.
Уоннел не отреагировал на слово "смерть", будто не заметил.
— А моего обещания мало?
— Да, мало, — настаивал Цеб.
— Какую же гарантию вы просите?
— Простое официальное свидетельство.
— Ладно, кого предлагаете свидетелем?
— Мою жену и личного юриста.
— Думаете они согласятся?
— Насчет жены не уверен, но попробуйте. А юрист с высокой вероятностью придет. Теперь он хоть и не имеет ко мне обязательств, но много лет был у меня на жаловании. Среди них репутация не последнее дело.
— Согласен, — сказал следователь, — давайте так и сделаем.
Через несколько часов явились жена и юрист Цеба, оба были напуганы и говорили только по делу. При них под личную архивную запись Уоннел озвучил договор:
— В ответ на честное и полное сотрудничество господина Цеба со следствием я беру на себя обязательство в рамках моей власти не допустить проведения каких-либо медицинских процедур с мозгом господина Цеба до 15 часов 211 дня этого года.
Когда они снова остались наедине, допрос продолжился без досадных пауз. Уоннел начал с неотвеченного вопроса.
— Вы забросили творческую карьеру из-за болезни, правильно? — спросил он.
— Да.
— Расскажите как именно вы заболели?
— Я был музыкантом, вел богемную жизнь. Изредка пил наркотические добавки вместе с алкоголем.
— Тогда в вашей среде это было в порядке вещей?
— Трудно сказать. Всё было скрыто, никто ничего не знал. Я сам был знаком только с одним нужным барменом, но у того редко что-то появлялось.
— Я так понимаю, этим барменом был…? — следователь назвал имя, но на записи я услышал только цензурное бульканье.
— Да, это он. Он давно умер.
— Всё-таки, давайте подробней о болезни. Когда и как?
— Это было в тот вечер, когда я получил премию. Прямо с телешоу я на радостях пошел из бара в бар и здорово напился. Встретил того бармена, он рассказал мне, что познакомился с хорошим человеком, и теперь постоянно будут особые коктейли. Сказал, что от того человека кое-что есть. Я был в таком веселом настроении, что смешал два наркотика разом. И тут я, как вы говорите, заболел.
— Как быстро подействовал напиток?
— Я даже не успел допить.
Следователь удивленно поднял брови.
— Однако! Но попробуйте вспомнить те наркотики. Дозы, в какой форме, названия?
— Один из них назывался "Черный свет", второй не знаю. Всё это с алкоголем, так что уточнить не могу.
— Но вы сказали, что смешали два.
— Да, перелил из двух стаканов в один, заиграли пузырьки, мне это показалось смешным.
— "Черный свет"… — пробормотал Уоннел. — И впоследствии вы не пытались его найти?
— Найти? Зачем? Я мгновенно протрезвел. Раз и навсегда. Всё уже было при мне. А искать отраву, которая сократит мне жизнь, не входило в мои планы.
— Понимаю. Давайте дальше. Зачем вы заморозили себя?
— Чтобы продлить свою жизнь.
— Вы ее, конечно, продлили, но ведь это был анабиоз, он затормаживает всё тело, и мозг в том числе. Ваш разум в это время не жил, если грубо.
— Да, этот шанс почти не сработал. Я знал что при глубокой заморозке буду без сознания, но сам выход из анабиоза мог подарить мне несколько дополнительных дней или хотя бы часов.
— Подарил? — с еле скрываемой злостью спросил следователь.
— Думаю, нет, — спокойно ответил Цеб. — Трудно сказать.
— Но ведь вы могли согласиться на операцию без всяких заморозок и жить себе дальше.
— Это никак не увеличивало срок моей жизни, потому что на операции узнали бы о моей второй болезни. Как потом оказалось, о ней бы не узнали, но я так думал.
— И для вас разоблачение равносильно смерти?
— Да.
— Но ведь вас вылечили. Операция так и так состоялась.
— Верно, я бы всё равно пошел на нее. Поэтому не было разницы: идти добровольно сразу, или сделать попытку анабиоза, а потом меня бы вылечили насильно. Был шанс продлить срок до операции на несколько дней, я его использовал.
То, что при этом погибли девять человек, видимо, никак не расстраивало Цеба. Он не принимал их жизнь во внимание. Уверен, именно это думал следователь, глядя на убийцу.
— Почему вы так долго молчали после ареста?
— Потому что на операции вылечили мою болезнь, но не убили меня самого. То есть не убрали те клетки, которые составляют мою суть: маршала и генералов, как вы их назвали. Когда я пришел в себя, то сразу понял что не разоблачен. Я был всё тем же. Значит мне надо было молчать и надеяться что мою настоящую болезнь не раскроют. Тогда бы меня отправили в пожизненное заключение. В тюрьму или в клинику — неважно. Но ваши эксперты зацепились за мой давний страх перед глубоким сканированием, и к несчастью разоблачение состоялось. Теперь мне грозит вторая операция, на которой меня убьют. Поэтому я пошел на сотрудничество.
Мотив преступления и последующего поведения Цеба стал понятен.
— Всё ясно, — сказал Уоннел. — Давайте вернемся к началу. Вот вы заболели. Как я понял, вы заболели мгновенно, но для себя вы болезнью это не считаете. Опишите ваше состояние в тот момент, ваши чувства.
— Состояние описать очень легко. Оно точно такое же, как сейчас. Оно же и чувства, если вам угодно.
— Пожалуйста, чуть подробней, — попросил заинтригованный следователь.
— Это можно, но я хочу есть, — разочаровал его Цеб. — Мне нужно вовремя питаться.
Состоялся долгий перерыв на питание. Уоннел ходил из угла в угол среди коллег в соседнем зале, откуда те наблюдали за допросом. Каждый из них советовал что надо спросить и как вести допрос, но Главный только отмахивался.
— Бросьте, — говорил он. — Цеб и так всё выложит как на духу. Будет надо, суну ему два часа, он на ушах запляшет.
Эксперты тоже влезли:
— Послушайте, но чего стоят его слова? Если он под действием постоянной злой воли, то ничему нельзя верить. Его слова не примут ни в одном суде. Ему лишь бы говорить и тянуть время. А что говорить, ему всё равно.
Но и от этого Уоннел отмахнулся:
— То-то вы, господа, открытие сделали. Всё, что вы говорите, стало понятно только он рот раскрыл. Но мне всё равно. Закончу допрос, потом решим. Да он уже главное рассказал, его хоть сейчас под лазер пускай, мое слово.
Когда допрос продолжился, следователь попросил:
— Господин Цеб, опишите ваше внутреннее состояние. Самоощущение, если точнее. Как я понял, оно у вас одинаковое с двадцати восьми лет и по сию пору. Какое оно?
— Мое состояние очень простое, но я затрудняюсь его донести.
— Попробуйте.
— Хорошо. В отличие от вас, я един. У меня есть одна воля. Вы недавно про волю очень правильно говорили. Вас действительно болтает. Каждый человек мечется внутри своей головы, не может сам себя найти, определиться. Он живет разные жизни, эти жизни пересекаются и мешают друг другу, а человек даже не в состоянии узнать какая из них главная. Будто сцена набита актерами, и у всех роли из разных пьес. И вот они выясняют кто из них гвоздь программы и какая пьеса играется.
— Образно! А у вас?
— У меня всё хорошо. Просто представьте антипод этого безобразия. Единая воля, одно желание, одно мнение. Мною владеет то, что у вас называется крайней рациональностью. Если я принял решение, то это настоящее решение. Хорошее или плохое, удачное или нет, но это решение. Не знаю как объяснить точнее.
Следователь долго молчал, пытаясь осознать. Наконец спросил:
— Откуда вы узнали что ваша болезнь… ваша воля, будем так называть, сосредоточена именно в нескольких нейронах? Простите, я не так выразился. Как вы узнали, что ваша воля это сигналы микроскопических участков мозга, а не функция мозга в целом? Ведь вы спокойно ходили на обычное сканирование. Но ваш страх перед глубокой процедурой, он на чем был основан?
— На том, что тогда, через несколько дней после заражения, я встретился с тем барменом. Он рассказал, что у того знакомого обнаружили что-то при глубоком сканировании мозга и выгнали с работы.
— Кем он работал?
— Не знаю.
— Мы выясним. Что дальше?
— Его выгнали с работы, а через пару недель бармен сокрушался, что вот такой хороший человек и загремел в тюрьму. Это было именно про того, с коктейлями.
— И вы сделали вывод, что у того незнакомца та же болезнь что у вас, и решили что он разоблачен?
— Да, это с большой вероятностью было то самое.
— Теперь ясно откуда ваш страх. А вы не боялись, что вас разоблачат на обычном сканировании? Его не избежать, если идти в политику.
— Боялся, но рискнул. Заранее изучил вопрос, решил что риск минимальный. Простое сканирование вообще не видит нейронов как что-то отдельное. Еще до поступления в Академию я сходил к частному доктору, пожаловался якобы болит голова. Он просветил ее, быстро посмотрел и ничего не нашел.
— Но ведь все сканеры связаны с Олимпией.
— Вот именно. В этом и была моя цель. Снимок ушел в общие базы, что с ним там случилось — никак не узнать, но я понял одно: раз меня не взяли в тот же день, значит общее сканирование не разоблачит меня и впредь.
— Но если бы взяли? Я думаю у вас был план.
— Если бы власти попытались меня задержать и насильно вылечить? Я убил бы всех, кто встал на моем пути, и пробился к спасательной капсуле. Улетел бы как можно дальше, а когда догнали, то отбивался бы до последнего.
— То есть это был план вроде вашего нападения на титан?
— Да, и он был так же тщательно продуман.
Следователь молчал, думая начать ли про ту бойню, из-за которой Цеб сидит сейчас закованный. Но решил пока отложить.
— Вы недавно назвали операцию смертью. Вы действительно думаете, что лишиться нескольких нейронов — это смерть?
— Да, вы сами объяснили выводы экспертов. Весь я без остатка заключен в одной клетке. Не суть какой у меня физический носите