— Как прекрасно! — следователь криво улыбнулся. — И вы думаете, что верно определяете шансы? Ваше разоблачение как бы опровергает ваши слова.
— Нет, совсем не опровергает. Можно как угодно точно считать вероятности, но они не перестают быть таковыми, то есть они не обязаны всегда сбываться в приятную сторону. Вероятность моего разоблачения на глубоком сканировании была очень высокой. Как потом выяснилось, разоблачение не грозило, но это не я ошибся с предположением, а просто не сыграл хорошо предсказанный шанс.
— И как вы с этим управляетесь? Я бы давно запутался.
— Потому что вы не сосредоточены. Еще добавлю для понимания: к моему мнению о вероятности прикреплено число вероятности моего верного суждения. Эти числа всегда ходят парами.
— Господи! — сказал следователь и прикинул, глядя в потолок. — То есть, если я правильно понял: "Явление Икс полезно с вероятностью Игрек, и это мое мнение верно с вероятностью Зет".
— Да, именно так.
— И это про каждое окружающее явление?
— Да, обо всём, что попадает в поле моего восприятия.
— Как может хватить на это памяти?
— Человеческой памяти хватает и не на такое. Вы знаете случай Яна Весенника? — спросил Цеб.
Я, верьте нет, даже вздрогнул, когда услышал свое имя из уст маньяка с рисованным лицом.
— Это человек, который всё помнил? — спросил следователь. — Он, кажется, попал во Второй мир.
— Да, всё верно. Мало того, он живет, помнит и запоминает до сих пор, прямо сейчас, когда мы с вами общаемся. Ради него в законе отдельная поправка.
— Думаете, его память — это не выдумка? Может он шарлатан.
— Нет, всё по правде. Строгие научные данные.
— Хорошо, но давайте продолжим о вероятностях, — сказал следователь. — Вы сказали, что у вас в голове как бы склад с образами и на каждом по два числа, так?
— Да, всё верно.
— Это именно числа? В прямом смысле?
— Да.
— Приведите пример. Допустим, назовите число, обозначающее вероятность вашего разоблачения при глубоком сканировании.
— Если вы просите точное число, то, боюсь, не смогу назвать. Я не знаю как перевести образ числа, присущий явлению, к вашему пониманию.
— Ага, то есть это всё-таки не числа, а некие образы!
— Нет, это числа, — не согласился Цеб. — Попробую объяснить. Если у вас есть сто предметов, которые вы можете сравнить по какому-то признаку и выстроить по порядку, то, хотите или не хотите, но они числа. Вы всегда можете сказать какое ближе по порядку, какое дальше. Вы чувствуете на каком они расстоянии друг от друга. Если это не числа, то что это? Другого названия не придумать. Мой мозг всегда верно сравнивает эти числа между собой, но чтобы назвать их вам, мы должны договориться о мерах. Допустим, будем мерить в процентах. Ноль процентов — значит явления точно не будет, сто процентов — оно точно произойдет. Но что между ними? Какие пропорции? Ладно, вот я, допустим, отвечу на ваш последний вопрос: вероятность разоблачения была, скажем, семьдесят процентов в самом начале. Потом она изменилась в большую сторону, когда я собрал статистику по глубокому сканированию за годы, и выяснил сколько людей после него попадали в тюрьму или умирали, и почему. Сравнил с общим количеством жителей, вычислил вероятность с какой отдельный человек попадает в тюрьму после сканирования. И так по многим годам и возрастам пациентов. Получил ряд величин, они были минимальными. По всему выходило, что раз тот знакомый разоблачен, то и вероятность моего разоблачения всегда была сильно выше девяноста процентов, если перевести на ваш язык. Впоследствии, да, оказалось, что разоблачение при сканировании мне не грозило, но сами вычисления были верными.
— Эта калькуляция происходит в вашей голове сознательно или сама собой?
— Ваше сознательное и бессознательное в переводе на мой язык — это промежуточные стадии между абсолютной волей и абсолютным безволием. Чтобы понять крайние стадии, вообразите начальника, неограниченного ничем, и под ним мириады подчиненных в его полной власти. У вас же совсем не так. Представьте, что ваше сознательное — это шестьдесят процентов от идеальной воли, а бессознательное — сорок.
— Интересная точка зрения. В вашей голове, конечно, либо сто, либо ноль?
— Совершенно верно. Сто — это полная воля, то есть мое нормальное состояние, а ноль — я знать не знаю где он находится и как работает. Понятно, что он существует где-то в мозгу, он работает, я же получаю из него данные. Но он точно и беспрекословно выполняет мои приказы, и этого достаточно.
— Тогда расскажите о полной воле. Как всё-таки принимаются решения?
— Я, как клетка-маршал, помногу раз в секунду приказываю доложить об интересующих меня явлениях, и мне тут же приходит пара чисел: вероятность пользы такая-то, точность знания о нем такая-то. Даю приказ: взять эти числа, принять решение в сторону увеличения пользы. Всё, дальше я ничего не знаю ни о принятом решении, ни о действиях тела, пока не отдам приказ доложить об этом же явлении. Опять приходят два числа: вероятность пользы и точность знания. И я даже не знаю, такие же они, как в прошлый раз или другие.
— Постойте. Как так? То есть обстановка меняется, а вы не видите изменений.
— Это видят те, кто в нуле. Назовите их рядовыми или как хотите. Мне, как маршалу, сама по себе обстановка неинтересна, лишь бы она менялась в лучшую для меня сторону. Я дал приказ, рядовые подчинились — явление улучшилось в мою пользу, если сработала вероятность. Я воля, а не оперативный отдел.
Уоннел долго не задавал вопросов. Он поднял глаза к потолку и пытался как-то уложить описанную схему в голове. Надеюсь у него получилось лучше, чем у меня.
— Хватит, — наконец сказал он. — Мы далеко отошли. Я всего лишь спросил, можете ли вы причинить себе вред, а вы увели меня в такие дебри, что голова кругом.
— Рад помочь, — сказал Цеб.
— Себе? — пошутил Уоннел.
Цеб изобразил легкий смех. Как ни странно, но юмор он понимал.
Следователь долго сидел молча, потянулся было за планшетом, но передумал, снова откинулся на стуле и в раздумье постучал пальцами по столу. Потом он на что-то решился, встал и вышел. В соседней комнате он сполоснул лицо водой и помассировал глаза, было видно что у человека страшный недосып. Уоннел достал из сумки узкий металлический футляр длиной в ладонь и направился назад.
— Сержант… — многозначительно сказал он.
Тот сдержанно кивнул, показывая что всё понимает, и когда Уоннел вошел, снова занял свой пост.
Следователь сел за стол и положил футляр перед собой. Цеб с явным любопытством посмотрел на новый предмет.
— Итак, вы не можете причинить себе вред, — сказал Уоннел. — Может я ошибаюсь, но у меня создалось впечатление, что вы никакой не кровавый маньяк. Вы, на самом деле, воплощенная адекватность. С вами, если вникнуть, легко и приятно работать. Один мотив, ничего лишнего, плюс, минус. Если всё так, то, собственно, можно кончать допрос, отправить вас в камеру и честно выждать срок до операции. А уже после нее поговорить с вами снова. Так ведь?
— Думаю, да, — ответил Цеб.
— Но почему бы всё-таки не пообщаться. Впереди уйма времени, больше недели. Я, знаете, придумал небольшую игру. Уверен, вам понравится. Она может продлить вашу жизнь, но прошу без фанатизма, — он поднял руку. — На час-два, это в наших возможностях. От любых моих предложений вы можете отказаться. При своем времени вы останетесь, мое слово крепко.
— С удовольствием выслушаю, — сказал подследственный.
— Да, — Уоннел помолчал. — Сейчас я отстегну вас от стула, вы будете неограничены в движениях. Браслет, простите, снять не могу, это по другому ведомству.
Цеб посмотрел на левое предплечье, где под рукавом был снотворный ограничитель его возможного сопротивления, и безразлично двинул бровями.
— Я, как вы заметили, невооружен, — продолжал следователь. — Это против устава, но сегодня можно. Заранее должен предупредить вас о некоторых особенностях помещения. Дверь позади вас заперта, и даже я не могу через нее пройти, она меня не пустит. За той дверью надзиратели, они настороже и там еще одна дверь. Надзиратели нас не видят, им не положено, но если вы каким-то чудом окажетесь перед ними, то они вас усыпят или застрелят. Или всё разом.
Цеб смотрел несколько боком и делал заинтересованное лицо. Следователь продолжал:
— Позади меня тоже запертая дверь. Меня она выпустит, а вас нет. Я не знаю никакой уловки, чтобы она пропустила кого-то без допуска, проверено веками. Но даже если предположить… В общем, непосредственно за этой дверью находится от пяти до десяти вооруженных людей. Один из них такой, что может передавить руками человек тридцать таких как мы с вами. Все они прямо сейчас видят и слышат нас. А дальше, за той комнатой, есть еще вооруженные люди, я даже не знаю сколько их.
— Я понял вас, господин следователь, — сказал Цеб. — Если говорить кратко, я не могу покинуть эту комнату.
— Совершенно верно. Добавлю еще. Если вы причините мне вред, то вас, уже на выбор, или застрелят, или скрутят и сделают операцию сегодня же. Ведь тогда это будет отказ от сотрудничества, и наш договор аннулируется.
— Это я тоже понимаю, — согласился Цеб.
— Хорошо. Но я сделаю одну необычную поправку. Речь идет только о том вреде, на который я заранее не давал согласия. Вы сейчас поймете к чему я. Но сперва, как обещал…
Уоннел встал, обошел Цеба, расстегнул все фиксаторы и вернулся на свое место.
— Можете походить, размяться, — сказал следователь и даже зевнул. — Знаете, иногда приходится работать вне правил.
Цеб воспользовался любезным предложением. Он встал со стула, прошелся, покрутил руками, сделал несколько резких выдохов.
— Но к делу, — сказал Уоннел. — Пожалуйста, садитесь.
Цеб сел. Уоннел открыл лежащий перед ним футляр и достал из него блестящий заостренный предмет. Сам футляр он убрал далеко в сторону.
— Я помнил-помнил, и всё-таки забыл как он называется, — сказал следователь