— Кто такой? Не знаем! — крикнули из крыла муганцев.
Ульянцев усмехнулся: "Им пальца в рот не клади — всю руку откусят!" Он представил Лукьяненко собравшимся, рассказал о его работе в Астраханском ревтрибунале.
Зато члены трибунала были избраны под шумные аплодисменты, потому что это были главным образом муганцы.
Спустя несколько дней, 24 июня, по городу был расклеен первый приказ трибунала:
"Сего числа Военно-революционный полевой трибунал Муганского края приступил к исполнению своих тяжелых и ответственных обязанностей, возложенных на него волею народных избранников. Никакой пощады, никакого сострадания не может быть к врагам народа, явно идущим против него и вредящим ему. Все изменники делу революции, все малодушные и трусы пусть знают, что отныне их темное деяние не останется безнаказанным, и, прежде чем совершись его, пусть они подумают о том справедливом возмездии, которое постигнет их… Не уйти им от справедливого суда. Они получат должное по заслугам".
Ленкоранские части продолжали стоять, в астаринских лесах. С моря Астару блокировала Красная муганская флотилия. Основную грозную силу флотилии составлял крейсер "Милютин". В те годы любой караван пассажирских, грузовых и нефтеналивных судов, приспособленных для военных целей, и англичане, и деникинцы, и мусаватисты, и большевики громко именовали военно-морским флотом, и не только в простонародье — сами командующие называли их так в официальных документах, а любое судно, способное открыть огонь, — крейсером и даже линкором без кавычек. Вот и грузо-пассажирский пароход "Милютин", на котором установили полевое орудие и пулеметы, стал грозным крейсером у ленкоранских берегов. Кроме "Милютина" в состав флотилии входили вооруженные пулеметами катер "Перебойня" и несколько баркасов: "Святая Нина", "Кура", "Ласточка", "Надежда" и "Чайка".
Время от времени над позициями неприятеля появлялись гидросамолеты, совершавшие разведывательные полеты.
Чер Усейн Рамазанов понимал, что даже при поддержке банд Гаджи Османа и Халилбека красных частей ему не одолеть. Сковывая их на астаринском участке, он послал людей в Баку, к мусаватскому правительству, с просьбой прислать в Астару своих чиновников, а главное — войска. Ожидая их прибытия, Рамазанов ограничивался налетами и боями местного значения.
Занятие Рамазановым Астары и астаринских сел послужило сигналом к выступлению и других горных банд. Подстрекаемые духовенством, они совершали набеги на села Ленкоранской низменности и Мугани, грабили, жгли усадьбы, убивали сельских активистов, устраивали засады, уничтожали красноармейцев.
Одной из таких банд была банда Юсуфа из горного лерикского села. Как и многие другие сельские отряды самообороны, она возникла сразу после свержения царя для защиты своих сельчан, своего села. Отряды самообороны действовали по принципу: не трогай меня — не трону тебя. Для них не имело значения, кто у власти в Ленкорани: эсеры, деникинцы или большевики. Они в этом не разбирались. Но духовенство разжигало страсти, твердило, что большевики — заклятые враги ислама, они закроют мечети, обобществят жен, "положат их под одно одеяло". И темные горцы "защищались" от большевиков, нападали на них.
Но вскоре банда Юсуфа перешла на сторону большевиков, и причиной тому послужил такой случай.
Как-то ночью настойчиво постучали в окно домика доктора Талышинского.
— Хан-джан, выйди во двор…
"К больному", — по мольбе в голосе определил доктор, привыкший к таким неурочным приглашениям. Зажег лампу, оделся, на всякий случай сунул в карман револьвер и вышел. Во дворе темнели два силуэта в папахах, с обрезами в руках.
— Хан, Юсуф-ага умирает. Собирайся, пойдем в горы.
— Куда он ранен?
— В левую руку.
— Привезите в больницу! — Талышинский повернулся, чтобы уйти, но сильная рука удержала его.
— Хан, аге нельзя в Ленкорань. Посадят.
— Пожалей нас, вернемся без тебя — нас пристрелят, — взмолился второй… — Если не поедешь добром, мы тебя силой повезем…
Талышинский улыбнулся этой угрозе, сказанной тоном мольбы.
— Хорошо, поеду. Только у меня свой ага, матрос Тимофей. Я должен спросить у него.
Талышинский вернулся в дом, дозвонился по полевому телефону, специально установленному у него, до Ульянцева.
— Клятва Гиппократа? — усмехнулся Ульянцев, выслушав доктора.
— Увы, да. Но я считаю, что вы должны об этом знать, чтобы не истолковать превратно.
— Хорошо, скажите ему, пусть приедет в город лечиться. Гарантируйте ему полную безопасность в Ленкорани. Я распоряжусь. Пусть убедится, что мы — не враги горцам…
Талышинский пришел в госпиталь, разбудил дежурную сестру Марию, велел взять биксу с перевязочным материалом. Собрались быстро, и группа всадников поскакала в горы. Было боязно, пугали лесные шорохи и крики птиц, в темноте очертания скал и деревьев обретали фантастический, угрожающий вид. Но Талышинский бодрился, успокаивал Марию.
Часа через три один из провожатых выстрелил в воздух. Из предрассветной мглы ответила беспорядочная пальба, и скалы многократно повторили ее. Мария прильнула к гриве коня, Талышинский вытащил револьвер.
— Не беспокойся, хан, — улыбнулся горец. — Это наши. Радуются, что ты приехал.
Из-за скал появилось десятка два всадников, каждый почтительно приветствовал доктора и сестру.
Перед убогим крестьянским домом пылал костер, толпились вооруженные люди.
Вошли в комнату. Низкий закопченный потолок, ниша с пестрыми тюфяками и подушками, земляной пол, покрытый циновками, и вдруг никелированная кровать с пружинной сеткой, белоснежная простыня французского полотна с вышитыми шелком вензелями "БТ". Талышинский усмехнулся, узнав метку своей тещи, — и в ее сундуках порылись люди, чинно сидевшие вдоль стен. На этой простыне истекал кровью бородатый с проседью крестьянин, грозный предводитель банды, теперь слабый и беспомощный. Молла и сеид возле кровати шептали молитвы.
Талышинский осмотрел рану: в локтевом суставе были перебиты кровеносные сосуды. Наложил жгут, обработал рану, перевязал. Кровотечение остановилось.
— Собирайся, Юсуф, в Ленкорань, — решительно сказал Талышинский. — Нужно операцию делать.
Юсуф покачал головой:
— Делай здесь…
— Здесь нельзя. В больнице надо…
— Тогда лучше умереть дома…
— Если поедешь — не умрешь.
— Сам не умру — ЧК расстреляет.
— Никто тебя не тронет! Матрос Тимофей обещал, — заверил Талышинский.
Юсуф снова покачал головой:
— Не верю им…
— Ну, дело хозяйское. Надумаешь — приезжай.
Те же всадники проводили Талышинского и Марию в Ленкорань, до предместий города, — днем появляться там не рисковали.
Спустя два дня всадники в папахах среди бела дня появились в больнице, чему Талышинский очень удивился: видимо, только чрезвычайные обстоятельства заставили их решиться на такой шаг. И в самом деле, один из них простонал:
— Хан, Юсуф-ага совсем умирает. Ради аллаха, спасай.
На этот раз Талышинский и Мария прихватили инструменты, необходимые для операции.
Юсуф лежал мертвенно-бледный. В комнату набилось еще больше сельчан. Они тревожно перешептывались.
Едва глянув на перевязку, Талышинский выкрикнул:
— Ада, сволочи, кто ковырялся в ране? Ну-ка, убирайтесь, все вон отсюда!
Никто не поднялся с места, но двое дюжих парней вывели упирающегося сеида в зеленой чалме.
— Хан, — хмуро сказал грозного вида бандит. — Мы агу не оставим.
"Черт знает что! Даже на фронте было легче, — недовольно подумал Талышинский. — Сейчас я дам ему наркоз, и эти черти решат, что я убил их атамана!"
— Сейчас я дам Юсуфу лекарство, и он уснет, пока я буду лечить его рану. Чтобы не чувствовал боли.
Бандиты согласно закивали. Но когда Юсуф, надышавшись эфира, затих, они зашептали по-талышски:
— Морде, морде Юсуф-ага — умер…
— Не умер он, спит! — раздраженно прикрикнул Талышинский. — Не мешайте работать!
Бандиты умолкли. Но тут со двора донесся отчаянный крик.
— Что там такое?
— Так, сеида бьют, — ухмыльнулся грозный бандит.
Талышинский выглянул в окно. Во дворе двое парней били сеида пастушьими посохами по оголенному заду. Оказывается, сеид хотел вылечить Юсуфа своим, знахарским методом, стал ковыряться в ране, и кровотечение открылось с новой силой.
Талышинский с мрачной улыбкой посмотрел на Марию: "Ну, если они с так называемым прямым потомком Магомета подобным образом обращаются, нас, в случае чего, и вовсе не помилуют…"
— Крик мешает мне, оставьте его, — попросил Талышинский.
— Эгей, уводите его подальше! — приказал грозный бандит.
Поря из рук Марии тот или иной инструмент, Талышинский демонстрировал его бандитам и бегло объяснял назначение.
Наконец показательная операция с научно-популярной лекцией окончилась.
— Все, — сказал Талышинский, снимая перчатки, а бандиты беспокойно смотрели на неподвижного Юсуфа. — Через час он проснется.
Талышинского и Марию провели в другую комнату, угостили чаем, жареным барашком со свежей зеленью, буйволиной простоквашей. Но в дверях стояла стража.
Когда Юсуф очнулся, их привели к нему. Грозный бандит принес кучу золотых монет и драгоценностей. Талышинский брезгливо отстранил их.
— Ты будешь жить, Юсуф, — сказал он, — если не дашь никому ковыряться в ране и приедешь в город на перевязку. А за мной больше не посылай. Повторяю, тебя никто пальцем не тронет, приезжай.
— Поклянись, — слабым голосом простонал Юсуф.
Принесли Коран, и Талышинский поклялся, положив руку на него.
Через три дня в госпиталь явился один из горцев.
— Хан, Юсуф-ага хочет приехать.
Талышинский тут же позвонил Ульянцеву.
— Пусть едет, — ответил Ульянцев. — Я предупрежу начальника милиции Сурнина.
Сотня вооруженных всадников, окруживших крестьянина с перебинтованной левой рукой (в правой он держал маузер), настороженно проехала по улицам и расположилась лагерем в саду военного госпиталя.