— Никуда она не ушла, — сказал, входя, начальник контрразведки Пирумов. Следом за ним вошел лейтенант Иванов. Пирумов положил на стол смятый пакет. — Утром из арыка извлекли труп девчонки. Пакет нашли у нее за пазухой.
— Кто убил? — гневно спросил Хошев.
— Неизвестно.
— Надругались? — полюбопытствовал Иванов.
— Нет вроде. Голова разбита тупым предметом.
— Так, выходит, привольненцы не получили нашего письма. — Хошев обратился к Могилевскому, как бы отвечая ему.
— Выходит, так, — согласился Могилевский.
— Значит, надо идти на переговоры.
Могилевский хотел возразить, но Хошев остановил его:
— Тем более сейчас, когда судьба ленкоранских коммунистов висит на волоске.
И Могилевский с Ивановым отправились в Привольное. На подступах к селу их встретили партизаны и препроводили во двор "штабного" дома.
— Братва, офицеры пришли, переговоры предлагают! — крикнул кто-то со двора.
— Какие еще переговоры? Гнать их в шею! — выпалил Ломакин.
— Зачем гнать? Выслушаем, что они предлагают, — возразил Матвеев.
Офицеров ввели в "штабной" дом.
— Садитесь, — предложил Матвеев.
Офицеры сели, внимательно оглядев всех присутствующих, а Иванов задержал взгляд на Горбунове, наверное, узнал его.
— Господа, мы уполномочены… — начал Могилевский, но Ломакин перебил его:
— Где наша парламентерша?
— Она… — Могилевский замялся, — убита, — И поспешно добавил: — Даю вам слово офицера, мы к этому не причастны.
— Разведке даны строгие указания найти убийцу, — доложил Иванов. — Как только найдет, мы передадим его вам.
— С чем пожаловали? — после тягостного молчания спросил Матвеев.
— Нам поручено повторить предложение, сделанное вчера… с парламентершей. Командование уполномочило нас на переговоры о мире. Перед лицом общего врага мы должны сплотиться…
— Постой-ка, — перебил Ломакин, — кто же, однако, общий враг? С мусаватистами вы сплачивались против нас, а с нами — против них. Это как понимать надо?
Могилевский пристально посмотрел на него, но не ответил.
— Судьба Ленкорани решена. Мусаватисты с часу на час займут ее, если уже не заняли. На этом они не успокоятся. Как и в прошлом году, они с огнем и мечом пойдут на Мугань, не делая разницы между вами и нами. Какой же смысл в нашей братоубийственной войне? — миролюбиво сказал Иванов.
"Ишь, как заговорил! — ухмыльнулся Горбунов. — Небось забыл, как запер меня и родного брата в баньке для расправы".
— Складно говорите, — усмехнулся Пономарев. — Вас послушать, так мы с вами вроде родные братья получаемся.
— Наши религиозные расхождения не должны служить причиной вражды.
— А классово-политические?
— Господа, мы предложили вам переговоры о мире, а не дискуссию на политические темы, — сухо ответил Могилевский. — Угодно ли будет ответить, принимаете вы наше предложение или нет?
Матвеев оглядел членов комитета.
— Посоветоваться надо, — сказал Пономарев.
Офицеров увели.
— Мое слово — в переговоры с контрой не вступать! — категорически заявил Ломакин. — Кто предлагает переговоры? Хотев! Ему верить можно? Забыли, как он хотел провести комиссара Тимофея Отраднева? Письмо тогда прислал: "Мы — единокровные братья". Ишь, какие братья выискались! Теперь нас провести хочет. На-кось, выкуси! Даю голову на отсечение, хошевцы усыпляют нашу бдительность, чтобы поспеть на помощь мусаватистам.
— Ты что скажешь, Иосиф? — обратился Матвеев к Пономареву.
— Ломакин прав, мы, революционные большевики, не можем брататься с врагом.
— Конечно, брататься не будем, — согласился Матвеев. — Но, я думаю, надо договориться о временном прекращении огня. Это ж нам только на руку. Тем временем ленкоранцы разобьют мусаватистов и поспешат нам на помощь. Так и так без них нам не взять Пришиба.
— Это малодушие! Надо выступать! — настаивал Ломакин. — Мы упускаем возможность ударить по Пришибу.
— Ничего мы не упускаем, товарищ Ломакин! Поймите же вы, нет у нас такой возможности. Выступать одним против Пришиба, без поддержки Ленкорани и окрестных сел, — это безрассудство!
— Мы, большевики, не можем сидеть сложа руки. Действовать надо, действовать! — настаивал Ломакин.
— А вот это уже демагогия! Действовать надо с умом. Разве вы не знаете, что делается на передовой? Люди устали, не хотят воевать, расходятся по домам… — возразил ему Матвеев.
После жарких споров и резких слов решили в переговоры не вступать, боевых действий не прекращать, но и наступательных операций не предпринимать, ждать исхода боев в Ленкорани и помощи оттуда.
Ломакин и Пономарев голосовали "против".
Парламентеры ушли ни с чем.
А вскоре в Привольное прискакали всадники из соседних сел Агдаш и Астанлы. Прослышав о боевых действиях привольненцев против Пришиба, коммунисты этих сел предлагали свою помощь — сто пятьдесят всадников. Но их предложение вызвало новые споры. Одни считали нужным воспользоваться братской помощью соседей-азербайджанцев, другие говорили, что в этом нет нужды, поскольку комитет только что решил не наступать на Пришиб. Большинством голосов решили отклонить помощь, и это было еще одной ошибкой привольненцев.
Дурные вести разносятся быстро. Яша разыскал Сергея и сообщил ему о гибели Нины.
— Врешь! — вскрикнул Сергей, схватив его за ворот.
— Ты чего, ты чего, ты чего! — зачастил Яша обиженно.
— Балбес я, дурацкая моя башка! — Сергей колотил себя кулаками по голове. — Зачем я сказал ей про Рябинина!.. Ну, я найду его! — И Сергей стремглав бросился в "штабной" дом.
— Ты хочешь пойти в Пришиб? — бежал рядом Яша. — И я с тобой!
— Сам, я сам управлюсь! И за дядю Тимошу, и за Нинку!..
Сергей вошел в кабинет Матвеева, у которого все еще сидели, споря, Ломакин, Пономарев и Горбунов, и, пунцовый от гнева, стал просить, чтобы его отпустили в Пришиб.
— Это я виноват, — казнил он себя, — это я сказал Нинке про Рябинина… это он, сука, убил ее. Больше некому… Отпустите, я расквитаюсь с ним. А не отпустите — сам уйду!
— Что-о? — вышел из себя Ломакин. — Я тебе уйду! Ишь, какие новости — самовольничать! Да за такие штучки ты знаешь, что полагается? Под трибунал! — Овладев собой, продолжал спокойно, ласково: — Думаешь, у нас душа не болит? Мы ли не хотим отомстить за нее? Эх, бедовая девчонка, сама себя загубила! Иди, иди, успокойся, возьми себя в руки.
Сергей молча вышел и, не обращая внимания на шедшего рядом и без умолку тараторившего Яшу, направился на берег Гей-Тепе, забрался в камыши и уткнулся лицом в землю. Яша присел рядом, пытался разговорить Сергея, но тот не отвечал. И тогда Яша оставил его одного, но все же прибегал время от времени, принес кусок хлеба с салом. Сергей пробыл в камышах до вечера, а потом пошел в "штабной" дом и стал просить, чтобы его отпустили на передовую.
Это ему разрешили. Яша решил тоже идти с ним.
Утром следующего дня на площади перед синагогой собралась толпа женщин и двинулась по улице к "штабному" дому. Невероятный грохот огласил село: многие женщины стучали кружками, кастрюлями и сковородами. Впереди толпы бежала орава босоногих мальчишек и, не понимая что к чему, кричала "Ура!".
Толпа ввалилась во двор "штабного" дома, где уже собрались члены Комитета обороны. Услышав шум, они вышли на крыльцо.
Возбужденные женщины выкрикивали:
— Кончайте войну!
— Отдайте наших мужиков!
— Долой пришлых! Пусть уходят!
Задние напирали на передних, и те придвигались все ближе к крыльцу, грозя смести и растоптать членов комитета.
Матвеев, пытаясь утихомирить толпу, поднял руки.
— Тихо, женщины, тихо! Дайте сказать!
— Наслушались вас, большевиков! Хватит!
Ломакин понимал, что этот бабий бунт — результат работы кулаков и унять его будет не просто. Он растерянно посмотрел на Матвеева, не зная, что делать. И тут Матвеев выстрелил в воздух и крикнул во всю глотку:
— Да угомонитесь же вы!
И как ни странно, а женщины вдруг перестали стучать посудой, поприутихли. А Матвеев сразу перешел на шутливый тон:
— Что, бабоньки, давненько мужики не ласкали вас кулаками по спине? Соскучились? Так зачем же ломать кастрюли? Ступайте домой, варите щи, взбейте перины. Мы все поняли, придут ваши мужья, придут. — И обратился к нескольким старухам: — Ну, они молодухи, их дело понятное. А вам какая шлея под хвост попала? Или опять рэббэ напугал вас светопреставлением? Так вы же сами и устроили его!
— Не слушайте его, бабы, он дурит ваши головы! Ишь, решил шутками отыграться! завопила одна из старух, известная всем своим знахарством и гаданием. — Шутил Мартын, да свалился под тын!
И женщины снова зашумели, закричали, загремели посудой.
— Ты нам зубы не заговаривай!
— Свою бабу гладь по спине!
— Когда воевать перестанете?
— А все они, пришлые!
— Да тихо же вы! — повысил голос Матвеев. — И чего вы шумите? Видите, мы тут собрались. Для чего? Как раз об этом и говорили — как быстрее закончить войну. А вы пришли, только помешали. Ступайте, ступайте по домам.
То ли слова Матвеева обнадежили женщин, то ли миролюбивый тон его подействовал успокоительно, а только они не стали больше кричать и греметь посудой. Возбужденно гудевшая толпа начала постепенно рассасываться, распадаться на маленькие группки оживленно разговаривавших женщин. Многие сразу же ушли, иные еще долго стояли перед домом, спорили, никак не могли успокоиться. Наконец ушли и они…
Не прошло и часа после "бабьего бунта", как во дворе появился всадник, тот самый солдат-вестовой, который прислуживал офицерам и сообщил Хошеву о прибытии девушки-парламентера. Он устало сполз с лошади, прошел в "штабной" дом и, узнав, кто старший, передал Матвееву пакет от Хошева.
Матвеев отпустил солдата, распечатал конверт и прочел вслух:
— "Ленкорань пала. Ваше сопротивление бессмысленно. Во избежание лишних жертв предлагаем сложить оружие и выдать ленкоранских комиссаров и местных большевиков. В противном случае Привольное будет уничтожено. Всем, кто сложит оружие, гарантируем жизнь и свободу…"