— Я же говорил: со дня на день свершится, — сказал с достоинством Пономарев. — Вот, иду к Хану.
— Зачем? — заинтересовался Беккер.
— А шут его знает! Нарочного прислал, велел немедленно явиться. Ты, Федя, будь у себя, вернусь, расскажу. А вы, хлопцы, сбегайте к Мустафе: что он скажет? Вообще надо бы собраться, решить, что делать будем.
Хан Нахичеванский не заставил Пономарева долго ждать.
— Садись, Пономарев, садись.
Брезгливо оглядев Пономарева с головы до ног, губернатор, будто забыв о нем, в задумчивости зашагал по комнате. Потом сел за стол, принялся читать какую-то бумагу.
— Я получил телеграмму нового министра внутренних дел, — начал он и криво усмехнулся: — Или как он у вас называется, народного комиссара. Ты знаешь такого: Гамида Султанова?
— Знаю, очень даже хорошо знаю.
Ненавистью сверкнули глаза губернатора.
— Надо бы вернуть тебя в тюрьму, а я вынужден сдать вам власть. Так что ступай в своим большевикам, сорганизуйте ваш народный комиссариат.
— У нас есть Военно-революционный комитет, — поспешно ответил Пономарев.
— Слышал, — хмуро бросил губернатор. — Меня не интересуют ваши комитеты. Пришлите одного какого-нибудь приличного человека, чтобы я сдал ему власть.
— Зто можно! — с достоинством сказал Пономарев, выскочил из кабинета и бегом устремился к Беккеру.
Созывать никого не пришлось. Каждый, услышав радостную весть, поспешил к Беккеру, через которого подпольщики поддерживали связь друг с другом. Во дворе собралось уже человек двадцать, открыто, не таясь. Пришли все члены уездного комитета партии и ревкома. Обращал на себя внимание человек с обезображенным лицом и черной повязкой на голове. Это был Моисей Бочарников, чудом спасшийся из плена. Был тут и Ахундов. Он добрался-таки до Астрахани, встретился с Кировым (Нариманова в ту пору уже не было в Астрахани, он был переведен на работу в Москву, в Наркоминдел), с азербайджанскими партийными работниками. По совету Кирова Ахундов вернулся в Ленкорань, был арестован, а по выходе из тюрьмы разъезжал по селам, помогал создавать новые партизанские отряды и сам возглавил один из них.
Бала Мамед, перепоясанный патронташами, прискакал под красным флагом вместе с Гусейнали и несколькими своими бойцами.
Странно выглядел доктор Талышинский с кобурой на боку. Он терпеть не мог оружия, говорил: "Моя задача останавливать кровь, а не проливать ее". Но недавно на него было совершено покушение, видимо, ярые мусаватисты мстили за сотрудничество с большевиками. Поздно вечером, когда он в сопровождении ординарца, возвращаясь из госпиталя, вошел во двор, раздались два выстрела. Ординарец упал замертво. Талышинский бросился в дом, схватил револьвер и керосиновую лампу и выбежал во двор, но нападавших, конечно, и след простыл. С тех пор Талышинский не расставался с револьвером.
Во дворе было шумно и весело, как в доме жениха в день свадьбы. Пономарева моментально обступили, и он пересказал свой разговор с губернатором.
— Очень хорошо, что Нахичеванский согласился добровольно сдать власть, — сказал Кулиев. — Я думаю, вести переговоры с губернатором мы поручим нашему уважаемому доктору Агахану. — Кулиев хорошо знал его еще по мусульманскому землячеству Киева.
— Мне? — удивился Талышинский. — Почему мне, Мустафа? Разве я председатель ревкома?
— Не имеет значения. Назначим временно. Как думаете, товарищи?
Раздались возгласы одобрения.
— Нет, нет, увольте, пожалуйста, — запротестовал Талышинский. — Лучше ты сам, Мустафа. Или вот Беккер, он с губернатором в приятельских отношениях, — засмеялся он.
— Можем и мы, конечно, — ответил Кулиев. — Но, как говорится, зачем дразнить гусей? Ты — представитель местной интеллигенции, человек гуманной профессии. Тебе же не чаи распивать с губернатором. Подпишешь акт, и дело с концом.
Все настаивали, и Талышинский согласился.
— Братцы, что же мы медлим? — крикнул вдруг Беккер. — Товарищи наши в тюрьме, а мы…
— Верно, выручать надо! — загорелся Бочарников.
— Даешь тюрьму! Пошли гамузом!
— Погодите, погодите, товарищи! Не порите горячку. — умерил их пыл Кулиев. — Партизанить не будем. Все надо делать на законном основании. Выделим комиссию ревкома, снабдим ее мандатом.
— Меня пошли, Мустафа-гардаш, — вызвался Бала Мамед. — Я со своими ребятами пойду.
Тут же от имени ревкома написали письмо начальнику тюрьмы с требованием освободить политических заключенных.
На улице к Бале Мамеду присоединились его боевые товарищи.
Начальник тюрьмы заартачился. Никакого, мол, ревкома он не знает и знать не желает и без распоряжения начальника гарнизона никого не освободит.
Бала Мамед пригрозил ему револьвером. Если, мол, он немедленно не освободит пятерых поименованных в письме политзаключенных, то они силой отберут у надзирателей ключи, выпустят заключенных, а его самого и надзирателей запрут в камере.
Начальник тюрьмы был осведомлен о крутом нраве бесстрашного горца и не стал испытывать его терпения, приказал привести арестованных. Но едва Савелий Хасиев, братья Матвеевы и другие освобожденные, обнявшись со своими освободителями, вышли на улицу, он кинулся к телефону и доложил начальнику гарнизона, что Бала Мамед со своими "разбойниками" ворвались в тюрьму и силой увели арестованных.
Гусейнзаде тут же поднял в ружье роту аскеров. Он был взбешен. Мало того что Бала Мамед отказался признать мусаватскую власть и разъезжал по селам под красным флагом, он еще осмеливается среди бела дня в самой Ленкорани врываться в тюрьму! Ну нет, этого он не потерпит!
Горстка людей, обнявшись и оживленно разговаривая, шла по улице, ведущей к пустырю "гала чимени". В конце улицы путь им неожиданно преградила цепь аскеров.
Радостно возбужденные люди остановились метрах в пятнадцати от них, и только Бала Мамед, держа руку на кобуре маузера, решительно подошел к полковнику Гусейнзаде:
— Что такое? Почему стали на дороге?
— Послушай, ты, зувандский разбойник, по какому праву ты врываешься в тюрьму?
— Никто никуда не врывался. Мы выполнили законный приказ ревкома. А разбойник не я, а ты со своими аскерами. Убери их с дороги!
— Что? Ты еще смеешь приказывать мне? А ну, отправляйтесь в тюрьму! И ты тоже!
Бала Мамед усмехнулся:
— Поздно, полковник, твоя власть кончилась. Теперь мы тебя посадим в тюрьму.
— Взять его!
Аскеры кинулись к Бале Мамеду. Офицер, зашедший сзади, ударил его рукояткой револьвера по голове, сбил с ног. Бала Мамед пытался вскочить и выхватил маузер, но аскеры по приказу Гусейнзаде дали залп и изрешетили его пулями.
Безоружные люди бросились врассыпную, укрылись в ближайшем дворе. Друзья Балы Мамеда открыли ответный огонь.
Испугавшись, как бы эта стычка не переросла в затяжной кровопролитный бой, вовсе неуместный в такой день, когда аскеры взбудоражены вестью о победе Советской власти, полковник приказал прекратить стрельбу и увел аскеров в казармы. Горцы, друзья Балы Мамеда, и те, кого он освободил из тюрьмы, и десятки жителей из соседних домов, возмущенно проклиная убийц, обступили распростертое на земле тело. Горцы бережно подняли его и, сопровождаемые массой народа, понесли во двор Беккера, где их ждали все члены ревкома. При виде печальной процессии их охватило гневное возмущение.
Нервная дрожь колотила Савелия Хасиева, ослабевшего после долгого пребывания в темной и сырой камере. Со слезами на глазах он требовал дать ему оружие, рвался пойти в казарму и расстрелять полковника Гусейнзаде.
— Ты сиди, сиди, — успокаивал его Бочарников. — У меня на полковников рука легкая. Продырявлю ему черепушку, как Аветисову. Мне терять нечего, я из покойников воскрес.
— Ай Мустафа-гардаш, — кипятился Гусейнали, — что сидишь раздумываешь? Прикажи поднять отряды! Камня на камне не оставим от казармы. В конце концов, наша власть или нет?
— Наша, Гусейнали, наша, теперь уже наша, и навсегда. — Кулиев говорил негромко, печально. — Мы много жертв принесли ради нее. Тимофей Ульянцев, Иван Коломийцев, сотни ленкоранцев и муганцев, а теперь еще и Бала Мамед… Горько терять друзей, особенно после победы… Наверное, мы тоже виноваты в гибели Балы Мамеда. Поспешили мы с тюрьмой. Я не должен был посылать на такое дело горячего, отчаянного Балу Мамеда… — Он долго молчал, опустив голову и теребя бородку. — Как видите, враг в слепой ярости цепляется за обломки своей власти. Нам еще придется дать бой бандам Шахверана, Рамазанова и прочих. Поэтому надо беречь силы. А гарнизон мы заставим сложить оружие! Без лишней горячности и кровопролития.
В этот же день Кулиев зашел на почту и отправил в Каку, в Азревком, телеграмму с просьбой о помощи. Ответ пришел незамедлительно: "Помощь будет".
Весть об убийстве легендарного сына гор Палы Мамеда с быстротой молнии облетела город, всполошила его.
Казармы раскололись надвое. Аскеры собрались на стихийный митинг, клеймили позором офицеров и аскеров, стрелявших в Валу Мамеда. Начались перебранки и стычки, вот-вот обе стороны схватятся за оружие. Многие аскеры из местных просто-напросто ушли из казарм, прихватив винтовки.
К вечеру город притих и затаился, но не спали ревкомовцы, ожидая новых провокаций со стороны мусаватистов.
На следующий день Талышинский встретился с Нахичеванским, и они подписали акт о передаче власти ревкому.
В типографии на обороте билетов займа Мугани достоинством в двадцать пять рублей, подготовленных краевой управой, но так и не реализованных, спешно напечатали воззвание ревкома, которое извещало "товарищей и граждан" о провозглашении Советской власти в Азербайджане и образовании в Ленкорани Военно-революционного комитета.
"До созыва съезда, — говорилось в воззвании, — верховная власть в уезде и городе сосредоточена в руках ВРК, исполнительным органом является представитель прежней власти, которым своевременно получено приказание не саботировать распоряжений новой власти, а относиться сугубо бережно к представителям ревкома".