«Правительством национальной измены» назвал правительство национальной обороны Карл Маркс, пристально следивший за событиями во Франции. И к этому были все основания. Маршал Базэн 27 октября сдал пруссакам крепость Мец вместе со всей армией. Почти без боев! И этим открыл дорогу на Париж.
А 30 октября Национальная гвардия Парижа вынуждена была сдать деревню Бурже на подступах к столице, потому что генерал Трошю, орлеанист, медлил высылать подкрепление «этим пролетариям». Список преступлений против народа рос.
Пока же предавались интересы Франции на полях сражений, другой орлеанист, Тьер, по поручению правительства вел в главной квартире короля Вильгельма в Версале переговоры с Бисмарком об условиях перемирия. Это была уже вторая попытка правительства «национальной обороны» вымолить мир у врагов: до Тьера в ставке Бисмарка в Феррарьере побывал министр иностранных дел Жюль Фавр.
На предательскую сдачу Меца, на измену у Бурже, на унизительные переговоры о перемирии рабочие Парижа ответили 31 октября 1870 года восстанием. Они захватили ратушу, арестовали часть членов правительства, создали революционный орган власти — Комитет общественного спасения.
Но раздоры были и в лагере восставших. «Во Франции 1870 года никто никому не верил», — свидетельствует Александр Николаевич.
Активные участники событий, бланкисты и неоякобинцы (мелкобуржуазные демократы), резко расходились во взглядах на задачи восстания. Неоякобинцы хотели сохранить правительство, но при этом требовали наряду с ним создать коммуну, которая действовала бы по примеру Парижской коммуны 1789–1794 годов.
Бланки и его приверженцы были последовательнее — считали необходимым свергнуть правительство и установить революционную диктатуру народа. Но одни они ничего не могли сделать. Парижская федерация Интернационала устранилась от участия в выступлении — сказались прудонистские взгляды большинства членов федерации.
Пока восставшие дискутировали, оставшиеся на свободе члены правительства с помощью Национальной гвардии освободили арестованных министров и вновь овладели ратушей.
…Париж голодал. Для многих единственной статьей дохода было скудное жалованье национального гвардейца — 30 су в день. Хлебный паек дошел до 300 граммов в сутки. Ели кошек, собак, крыс… Но из осажденного Парижа воздушные шары приносили письма с верой в победу: «Нас хотят взять голодом — не возьмут. Мы станем кормиться патриотизмом…»
19 января 1871 года правительство совершило еще одно предательство — оно организовало крупную вылазку у Бюзенвиля (под Парижем), плохо подготовив операцию. В этой ловушке погибли тысячи бойцов.
Восстание 22 января — новый взрыв возмущения народа — было подавлено в несколько дней. Начались массовые аресты революционеров, закрывались демократические органы печати… А враг стоял у ворот и просто ждал, сохраняя силы. 28 января 1871 года «правительство национальной измены» объявило о капитуляции Парижа. Она, как сказал К. Маркс, завершила ряд правительственных интриг с врагом, которыми была отмечена деятельность «узурпаторов 4 сентября» с первого их дня пребывания у власти.
«Лучше победа пруссаков, чем народа!» — под таким лозунгом «воевало» правительство Трошю — Фавра, в котором Гамбетта был, пожалуй, самым талантливым оратором — златоустом. До последнего дня этот кумир французского народа призывал к «борьбе до последней крайности», вселял надежды в подход мифических свежих частей.
Правительство, боясь народа, покорно приняло грабительские условия капитуляции — в двухнедельный срок уплатить 200 миллионов франков контрибуции, сдать парижские форты, полевые орудия и другое оружие.
Но защитники Парижа не разоружались. У них оставались даже пушки… Кто знает, может быть, они еще пригодятся?
Избранное 8 февраля 1871 года Национальное собрание оказалось монархическим. Из 630 его депутатов — около 200 орлеанистов, столько же легитимистов, 30 бонапартистов, 200 буржуазных республиканцев. Маркс так писал об этом сборище: «Собрание вампиров всех отживших режимов, легитимистов и орлеанистов, жаждущих присосаться к трупу народа, — с хвостом из однотонных республиканцев… Собрание, представитель всего того, что есть мертвого во Франции…»[6].
17 февраля 1871 года главой исполнительной власти был назначен Тьер. 26 февраля в Версале был подписан прелиминарный мир, по которому Франция обязалась уплатить Пруссии огромную контрибуцию — 5 миллиардов франков золотом!
«Франция была побита. Пришлось заключить перемирие, затем мир, — вспоминал Лодыгин, — и платить миллиарды. Французское правительство объяснило мне, что сейчас летательная машина им не нужна, а зато деньги очень нужны».
Он сдал оружие национального гвардейца, снял красивую серо-красную форму. Переоделся в такую непривычную для французов русскую одежду.
…Он зашел в последний раз в ангар, взглянул на листы кровельного железа, которые так и не срослись в цельнометаллическую птицу… И быстрыми шагами, высокий, похудевший за эти полуголодные месяцы, зашагал прочь.
Ночью поезд увозил его из Франции.
В дороге он узнал о восстании парижского пролетариата — о Парижской коммуне. О бегстве правительства Тьера в Версаль.
Медленно, с частыми остановками, тащился поезд по всей уставшей от войны Европе. Громыхание его колес и ритмичная качка не мешали нашему путешественнику думать. А думать было о чем. Полетит ли его машина, если ее построить? Он все больше и больше сомневался в том. И это ему не нравилось.
Разговоры с Надаром и многими воздухоплавателями-конструкторами натолкнули его на важную мысль: все они, и он в том числе, слишком мало знают о полете аппаратов тяжелее воздуха. Здесь есть какие-то законы, но они пока неизвестны.
Что такое его аппарат? Длинный цилиндр, нос которого конусовидный, как у пули. Каркас из продольных и поперечных брусьев, обшитых кровельным железом. Железо в воздухе! Это так дико, что его неспроста осмеивают. Но он уверен: и форма, и конструкционный материал выбраны верно. Винты — один сверху для горизонтального полета, другой — позади, для вертикального.
Изменяя угол наклона лопастей, можно изменять и тягу винтов…
Но кто поручится за равновесие машины в воздухе? Ведь аэродинамики, науки, изучающей законы движения газа (воздуха) и сил, возникающих на поверхности тела, обтекаемом газом (воздухом), еще не существовало.
Интуитивно угадывая сложности, Лодыгин ввел для прочности конструктивное решение в виде известных у корабелов шпангоутов и стрингеров, обшитых металлом. А для полета ночью — электрофонарь.
Интересно, что эти находки его — и цельнометаллический фюзеляж, и винты сверху и позади, и шпангоуты со стрингерами, и электроосвещение — пригодились самолето- и вертолетостроителям, но… через полвека!
«Если к какой-либо массе приложить силу архимедова винта и когда сила винта будет более тяжести массы, то масса двинется по направлению силы» — вот что открыл уже тогда Александр Лодыгин для себя.
Гениальные идеи не пропадают, даже если они рождаются много раньше, чем их может реализовать наука и техника.
С высоты знаний землян XX века мы может утверждать, что электролет Лодыгина в ту пору не взмыл бы в воздух, но вслед за журналом «Электричество» (1929, № 11) можем воскликнуть: «Какая редкая смелость и независимость мысли в век пара!»
Через полстолетия, когда рождался первый вертолет в Советской России, над ним работал большой коллектив ученых, использующих данные новой науки — аэродинамики.
Крохи модельки проходили многократные испытания в аэродинамической трубе, результаты анализировались, в итоге вновь и вновь изменялась конструкция, и так до тех пор, пока очередная модель показала себя устойчивой в бешеных потоках воздуха аэротрубы. Но и после этого построенный в натуральную величину вертолет полетел не сразу — доводка отдельных узлов шла больше года: специалисты разных областей науки и техники помогали вертолету подняться в воздух.
Чутьем гения понял двадцатитрехлетний Лодыгин, что электролет его пока только мечта. Законы, по которым он сможет взмыть в небо, человечество покуда не открыло.
Но если б позволили ему строить, экспериментировать, привлекать ученых…
Можно ли надеяться на такое счастье?
Вдруг приедет, примчится в Главное инженерное управление, где он оставил свой проект, а ему скажут:
— Что-то вы, батенька, запропастились! А мы уж тут заждались! Разрешение на постройку вам дано, деньги тоже. Стройте!
Чего не передумается в дороге! Чего не перемечтается…
Он возвращался домой с тем же узелком, с чертежами, потершимися на сгибах, да еще с песней — презентом лионцев.
Песенка о том, «какие чудаки эти русские! Вот один из них — молодой и красивый, не зная ни немецкого, ни французского языка, отправился с какими-то чертежами придуманного им воздушного снаряда из России через всю воюющую Европу. Да еще без гроша в кармане! Пруссаки принимали его за французского шпиона, а французы — за прусского. Его хотели повесить на газовом фонаре. Но парень был так хорош собой, что первыми его пожалели женщины, а потом и недогадливые французские мужчины сообразили, что не может быть этот «русский медведь в красной рубашке-косоворотке» прусским шпионом, и теперь этот парень из далекой заснеженной России воюет за Францию. О Франция, милая Франция, лучшие люди со всего света воюют вместе с нами за твою свободу».
Да, еще одно приобретение сделал Александр Николаевич за эти месяцы во Франции — он выучил французский язык, который так не любил в кадетском корпусе, и говорить на нем теперь мог не хуже российского «светского льва» — с прекрасным прононсом.
Электролету нужна лампа накаливания. Но только ли ему? Сколько еще по Руси прокопченных изб с лучиной, со свечами! А газовые фонари так капризны в обслуживании, да не безопасны для людей…
Будущее за электричеством — в этом нет сомнения. Не беда, что лампы накаливания, безопасной, удобной, с теплым мягким светом, пока что нет в природе. Он уже видит ее в своих ме