Идея Работы состоит в том, чтобы создать одно большое Наблюдающее «я», которое стоит вне Личности и фотографирует все «я» в Личности. Чем больше снимков вы сделаете, тем сильнее станет Наблюдающее «я» и тем больше будет у вас шансов перейти в новую жизнь, свободную от принуждения и привычек старой жизни. Но помимо того, что делать снимки вообще очень трудно, во всяком случае, в начале, со временем становится ясно, что некоторые «я» исключительно сложно сфотографировать. Причина в их гипнотической власти над нами. Помните, что все «я» специализированы – т. е. они все разных видов. У каждого из них свои предпочтения. Одно «я» любит одно, другое «я» – другое. Этому нравится говорить или делать одно, а тому – другое и т. д. Некоторые из этих «я» привлекают нас сильнее других. Их внутренняя гипнотизирующая сила больше. Это касается, в частности, подозрительных «я». Эти «я», присутствующие в каждом из нас, могут играть очень маленькую роль, а могут принять огромные размеры. Это одни из самых субъективных «я», и они могут использовать аргументирующую способность формирующего центра в своих интересах, так что человек начинает жить во внутреннем мире своего собственного вымысла, который совершенно отличается от объективного мира или реальной ситуации. Каждое «я» создает, так сказать, свой маленький кратковременный мир, в котором мы оказываемся, как только отождествляемся с этим «я», но подозрительные «я», если мы соглашаемся с ними и питаем их своей волей, оккупируют все пространство внутренней жизни и превращают его в постоянный мир ада.
Работать над собой – это значит войти в новый способ жизни – сознательной жизни внутри самого себя вместо механической жизни. Это значит работать против своих механических реакций на все и т. д. Работа над собой – это просто Работа над собой. Она начинается, когда вы наблюдаете себя и начинаете видеть разные «я» в себе, которые жили за ваш счет и держали вас в рабстве всю вашу жизнь. Но все это невозможно, если вы воображаете, что являетесь одним человеком[66].
Я никого ничему не учу. Я просто хочу поразмыслить о том, почему человек диссоциирован, откуда это взялось и как действует. Допустим, человек едет на машине и занят правилами дорожного движения, но другая субличность в нем думает не о дорожном движении, а о том, что он голоден или что хорошо бы наконец выспаться, а третья о том, как вчера отлично поиграли в покер, а четвертая о том, что надо наконец поставить Владимира Васильевича на место, а пятая о том, что его жена самая лучшая на свете женщина, а шестая о том, что хорошо бы поближе познакомиться с Клавдией Ивановной, и так далее. Иногда субличности вступают между собой в спор. Человек обращается к самому себе и говорит: «А ты думаешь, что это так просто?» А другая субличность отвечает первой: «Ничего я не думаю!» А первая: «Нет, думаешь, я же вижу!» Потом он говорит: «Да к кому же я все время обращаюсь, ведь я же один!» Потом он снова забывает, что он один, и говорит себе: «Ты бы лучше следил за движением!» А третья субличность думает о том, что неплохо бы выпить хорошего вина. А четвертая думает, что статья, которую он послал в журнал, совершенно сырая, и редактор заставит ее переделывать. Наверное, поэтому человек, когда едет на машине, так часто отвлекается и попадает в катастрофы.
В соответствии с гипотезой Кроу (я думаю, что она давно доказана и подтверждена его учениками и последователями, просто я не слежу за литературой), у первобытного прачеловека произошла генная мутация и у него появился шизоидный радикал, который и сделал его Человеком Разумным. Разумный человек придумал культуру как систему диссоциированных субинституций, таких же диссоциированных, как он сам.
Например, есть система уличного движения, и есть система минималистской музыки, и есть система стоматологических клиник, и есть система семейных отношений. Таких систем очень много – это профессии: адвокаты, врачи, военные финансисты, физики, литературоведы, футболисты. Их невероятное множество, и все они внутри себя строго продуманы, но тем не менее они все время наезжают друг на друга. Футболист может быть хорошим художником и в то же время учиться на философском факультете. Домохозяйка смотрит телевизор, одновременно она гладит и думает о неверности своего мужа. Система культуры все время перекрещивается с агломератом диссоциированных субличностей. Вот так мы все живем, а кто-то не выдерживает и сходит с ума, потому что, в сущности, так жить очень трудно, почти невозможно. Тогда человек попадает в состояние подлинного бреда.
Подлинный бред – это вовсе не обязательно клинический бред острого патентованного шизофреника, например, Передонова. Федор Сологуб в «Мелком бесе» показал развернутый шизофренический бред Передонова, будто списанный с учебника психиатрии (что, конечно, не так), как… согласованный. Уже в самом начале повествования Передонов характеризуется всеми негативными признаками шизофренического расстройства: он подавлен, угрюм, на лице его выражение тупости и скуки, которое сменяется механическим мертвенным выражением в конце романа, говорит он со злобой, его охватывают страх и ужас, для него характерны тоска, тупость, равнодушие, отрывистый инфернальный хохот, неожиданно и немотивированно сменяющий тупое настроение: «Лицо у Передонова оставалось тупым и не выражало ничего. Механически, как на неживом, прыгали на его носу золотые очки и короткие волосы на его голове». Передонов обсессивен, анален, все время подчеркивается его грязность, и все вокруг его окружающее грязно – улицы, женщины. Он ненавидит чистеньких гимназистов, питая к ним некое угрюмое садистическое вожделение. Он нарциссичен – равнодушен ко всему, что не относится к его личности. Он не принимал никакого участия в чужих делах, не любил людей, не думал о них иначе, как только в связи со своими выгодами и удовольствиями. Передонов – эротоман, думает, что все женщины в него влюблены и хотят выйти за него замуж. Он садист – любит, чтобы пороли гимназистов. Постепенно от бреда отношения он переходит к бреду отравления и преследования, далее к галлюцинациям: мелким визуальным (недотыкомка), характерным для алкогольного делирия (он все время напивается), слуховым и обонятельным. Для Передонова характерны нарциссическая грандиозность и мегаломания: он думает, что, когда станет инспектором благодаря покровительству княгини, все будут его уважать и восхищаться им. У Передонова все вызывает страх и отвращение («гадость», пакость» – его любимые слова). Проследим развитие болезни Передонова последовательно по тексту.
Недотыкомка бегала под стульями и по углам и повизгивала. Она была грязная, вонючая, противная, страшная.
(Галлюцинация сочетается с обессивным началом – восприятие галлюцинаторного объекта как грязного.)
Передонов боится черной книги, боится ходить по определенной стороне улицы, он перевешивает в сортир то портрет Пушкина, то портрет Мицкевича.
Наряжаться, чиститься мыться. На все это нужно время и труд; а мысль о труде наводила на Передонова тоску и страх. Хорошо бы ничего не делать, есть, пить, спать да и только! <…>
Только сравнить: безумный, грубый, грязный Передонов – и веселая, светлая, нарядная, благоуханная Людмилочка.
В сущности, Передонов окончательно сходит с ума оттого, что влюбляется в слишком чистого телом и душой Сашу Пыльникова, которого он хочет уличить в том, что тот девочка, и высечь. Садизм – это ведь вид извращения, а значит вид извращенного сексуального наслаждения.
Передонов совершает обссесивные обряды заговора, граничащие с бредом, он «чурается»:
Передонов закружился на месте, плевал во все стороны и бормотал:
– Чур-чурашки, чурки-болвашки, буки-букашки, веди-таракашки. Чур меня. Чур меня. Чур, чур, чур. Чур-перчур-расчур.
На лице его изображалось строгое внимание, как при совершении важного обряда. И после этого необходимого действия он почувствовал себя в безопасности от рутиловского наваждения.
Обсессия сменяется у Передонова бредом отношения, отравления и преследования, причем эти бредовые идеи идут у него вперемежку:
Передонов так же внезапно перестал смеяться и угрюмо сказал, тихо, почти шепотом:
– Донесет, мерзавка.
– Ничего не донесет, нечего доносить, – убеждал Рутилов.
– Или отравит, – боязливо шептал Передонов.
<…>
Передонов угрюмо взглянул на нее, и сказал сердито:
– Нюхаю, не подсыпано ли яду.
– Да что ты, Ардальон Борисыч! – испуганно сказала Варвара. – Господь с тобой. С чего ты это выдумал?
– Омегу набуровила! – ворчал он.
– Что мне за корысть травить тебя, – убеждала Варвара, – полно тебе петрушку валять.
Передонов еще долго нюхал, наконец успокоился и сказал:
– Уж если яд, так тяжелый запах непременно услышишь, только поближе нюхнуть, в самый пар.
<…>
«Еще подсыплет чего-нибудь», – подумал он.
<…>
Мурин громко крикнул:
– Пли!
И прицелился в Передонова кием. Передонов крикнул от страха, и присел. В его голове мелькнула глупая мысль, что Мурин хочет его застрелить.
<…>
А еще на кухне подсыплют ему яду, – Варя со злости подкупит кухарку.
Верига подвинул Передонову ящик с сигарами. Передонов побоялся взять и отказался.
Тоскливо было на душе у Передонова. Володин все не пристроен. Смотри за ним в оба, не снюхался бы с Варварою. <…> У нее есть родня в Петербурге: напишет, и, пожалуй навредит.
<…>
Таких цветов, вспомнил Передонов, много в их саду. И какое у них страшное название. Может быть, они ядовиты. Вот, возьмет их Варвара, нарвет целый пук, заварит вместо чаю и отравит его, – потом уж когда бумага придет, – отравит, чтоб подменить его Володиным. Может быть, они уже условились. Недаром же он знает, как называется этот цветок.