Очень интересный есть эпизод в «Бесах» Достоевского. Там Ставрогин спрашивает Шатова: «Во что вы верите?». А тот отвечает: «Верю, что русский народ – богоносец». «Ну, а в Бога Вы веруете?» Тот спотыкается и говорит: «Я буду, буду верить в Бога». Ставрогин презрительно смеется и уходит. Это очень интересный момент. Шатов надеется, что завтра или послезавтра он мобилизует волевой ресурс, и в этом акте он позиционирует Бога как обязательную данность. А сейчас – не получается. То есть это дефицит воли как веры.
Вера – интеллектуальная воля, доведенная до определенной концентрации. Пример. В исламе есть градация проявлений веры, там 72 уровня. Первый – это когда идешь по дороге, а на дороге лежит камень. Можно пройти мимо, а можно взять и убрать, проявить акт противодействия энтропии. Не полениться убрать этот камень – самый нижний, первый уровень проявления веры, а вместе с тем и воли. Воля – антиэнтропийная акция. На самом высоком верху это уже пассионарное самопожертвование, когда отдаешь свою жизнь как свидетельствование.
Но это интеллектуальная воля, и это более сложная вещь, чем то, что называется свободной волей. Свободная воля – это выбор, пойти или не пойти в кино. А свобода – это неподчинение архетипу, то есть Сатане. Он поднимает руку, а я в зеркале – казалось бы, его отражение, – не поднимаю руку. Да, в этом смысле – свободная воля, но совсем с другой стороны. Не мой автономный выбор, а мое несогласие с Бытием, которое, казалось бы, меня программирует, несогласие с матрицей, которое меня цивилизационно формулирует, несогласие со смыслами, которые я получил в колыбели. В этом смысле – да, но это всегда есть интеллектуальная воля, которая становится верой.
Ваше мнение относительно классиков традиционализма – таких, как Эрнст Юнгер, Рене Генон, Юлиус Эвола.
Юнгер – это замечательный пример того, что радикал и пассионарий по сути вынужден пользоваться заемными элементами знания, потому что радикалы на его уровне в его время не имели собственного дискурса. И это, к сожалению, беда. По сути, это кшатрий, одинокий герой, но он пользуется элементами крайне правого либерализма и традиционалистскими элементами. Честно говоря, кшатрий, который находится в системе иерархического общества, как в пирамиде, кшатрий, который занимает свое место под брахманами, – он не настоящий радикал, потому что его функциональная задача – обслуживать запросы общества.
Как в «Республике» Платона, где есть мудрецы, а есть как бы «ОМОН»: воины, которые держат в повиновении тех, кто стоит ниже. Быть «ОМОНом» для кшатрия – это не пассионарный радикальный путь. Поэтому провиденциально кшатриев громят, они превращаются в одиноких героев и снова возвращаются к своей революционной природе и судьбе уже через воздействие извне в виде общины.
У Юнгера, к сожалению, не было таких условий, и поэтому он был очень эклектичен, а в итоге не нашел себя нигде – ни в национал-социализме, ни в «анти-национал-социализме». Но достойная фигура – трагедия пассионария в ХХ веке, где все говорили на чужих языках, духовных и интеллектуальных. Что касается Генона – это пресс-секретарь традиционалистского клуба, круче не бывает. Эвола… Я вообще к нему как к мыслителю отношусь не очень почтительно. Он говорит банальные вещи с большим пафосом, у него неотлаженный мыслительный аппарат, и вообще он не является мыслителем. Это декламатор определенных постулатов; он и начинал как человек богемной тусовки.
Было время, когда мне удавалось опускаться в себя, слушая мир. Тогда уходило представление о мире, разделенном на конечное и бесконечное. Ведь все категории есть способы нашего восприятия. И я считаю, эти способы можно выбирать.
Мир – это не то, чему мы противостоим, это не бесконечное. Мир как дискретная организованная вещь – это следствие построение системы через язык в результате конфронтации с той непостижимой бесконечностью, которая есть некое не-Я, или протяженность вне нас. Мир возникает в результате этого противостояния и взаимодействия. Поэтому, когда вы уходите от мира как организованной структурированной системы, которая имеет деления, длительность, категориальность, вы просто уходите от последствия, вы возвращаетесь к принципиальному, к интуиции той самой бесконечности, которой вы фундаментально противостоите. Вы же не добиваетесь исчезновения себя. Если бы добивались, мы бы с вами сейчас не говорили. Когда вы исчезнете, вас сюда никто не вернет.
Я хотел бы подчеркнуть, что в нашей дискуссии и в вопросах появилась важное качество: мы переходили от абстрактных, глубоких умозрений самого дальнего порядка к очень конкретным темам, и я считаю, что это очень важно, потому что высшее умозрение должно лежать в основе конкретных политических решений каждого дня и каждой секунды.
Я считаю, что воля творить политику должна вдохновляться предельными горизонтами умозрения, которые нам доступны, включенностью в самую высокую, напряженную, драматическую вертикаль. Не может быть умозрения кабинетного в башне из слоновой кости. Политика делается исходя из предельных теологических горизонтов. И это проявилось, и я считаю, что это глубоко символично. От умозрения к конкретике – это идеал. Спасибо.
Доктрина финализма
15 апреля 2014
Финализм, с моей точки зрения – это стержневая, основополагающая доктрина, которая даёт совершенно новый взгляд на основополагающие онтологические понятия, в том числе такие, как «бесконечное», «фундаментальное», «основа», «первооснова» и так далее.
С моей точки зрения, бесконечность несомненно существует и нам предъявлена, причём предъявлена неотменимым образом. Некоторые считают, что бесконечность нельзя воспринять в опыте, нельзя пережить, – это всё ерунда. Бесконечность в опыте предшествует пониманию и восприятию конечного. Но эта бесконечность не является самодостаточной и всецелой. Просто сам факт того, что она нам предъявлена, уже предполагает, что эта бесконечность ограничена нами, ограничена нашим восприятием. То есть она не бесконечность или, точнее, она бесконечность не позитивно-инклюзивная, а эксклюзивная, то есть исключающая. Это бесконечность, которая непрерывно ничтожит. Это бесконечность, которая пропитывает все вещи, идёт сквозь них, струится сквозь них и снимает их, поэтому это самый, так сказать, негативный субстрат имманентного.
И если апеллировать к бесконечности как к некоей цели, как к некоему берегу, к которому надо пристать, к чему-то, с чем надо отождествиться и так далее, то это фактически означает не что иное, как жажду самоуничтожения, как жажду снятия своего сознания как травмы. Но это я много раз уже упоминал, мы это многократно проходили.
Но здесь вот какой интересный вопрос. Вообще любая организованность, любой смысл, любое структурирование возникает, только когда фиксировано ограничение бесконечного. То есть бесконечное само по себе постоянно ничтожит любое ограничение: всё, что предъявлено бесконечному, снимается. Но слабость бесконечного – в самой возможности предъявить ему нечто. То есть сама необходимость бесконечного «действовать» по ничтоженью всего, что ему противостоит, уже указывает на то, что это бесконечное пусто внутри себя, то есть оно абсолютно «экстравертно».
И если взять точку свидетельствования внутри нас, которая противостоит этому бесконечному, то эта точка является отправным моментом структурирования смысла. Потому что само по себе бесконечное абсолютно бессмысленно, абсолютно не «заряжено», оно абсолютно абсурдно. И у бесконечного есть два аспекта – оба они абсурдны, но по-разному: есть бесконечное, негативное «в чистом виде», то есть это коса, которая ничтожит, – это просто бесконечное, которое не предполагает никакой определённости рядом с собой, она всё снимает; а на фоне этого, «фасадом» этой негативной бесконечности является бесконечность как бы позитивная, то есть бесконечность, которая предполагает всеединство всех манифестаций, всех возможностей, – так называемое Бытие.
Причём Бытие, которое воспринимается нами как нечто целое и тотальное, на самом деле представляет собой некую комбинаторность, оно является «целым» после «множественности». То есть это некий сингармонизм таких конечных вещей, которые зеркально отражаются друг в друге и образуют хоровод тотального присутствия, – это позитивная бесконечность. Она такая же «бесконечность» в кавычках, как и пустая, внутри себя отрицающая всё бесконечность негативная, которая предшествует Бытию. И именно слабость этой «пустой» бесконечности даёт возможность Бытию проявиться, «прорисоваться».
И то и другое, эти два аспекта – позитивный и негативный аспекты бесконечности – это два аспекта абсурда. Они тотально лишены смысла. Точнее, их смыслом можно наделить, только находясь вне этих бесконечностей, – извне Бытия и извне негатива. Суть финализма именно в этом.
Суть финализма в том, что бесконечному противостоит нечто, что не снимается бесконечным. То есть в феноменальном плане бесконечное может уничтожить: может уничтожить меня как свидетеля, может уничтожить любого свидетеля, любую точку присутствия, которая не совпадает с этим бесконечным. Но оттого, что я буду уничтожен, не уничтожится метафизический факт, что я в какой-то период времени в каком-то участке соприкосновения существовал. То есть – да, меня не было и меня не будет, но если я был, то я уже «взорвал» целостность этой бесконечности. К тому же повтор любых других манифестаций этой оппозиции субъекта-свидетеля и противолежащего субъекту объекта, – сама возможность повтора этого противостояния сводит на нет любые претензии