Хува, то есть Он. Хува – это Тот, Кто отсутствует, Непостижимо Отсутствующий. И наше сознание внутри нас, точка отсутствия внутри нас, точка несовпадения ни с чем, – это и есть отблеск, наведённый «зайчик», чёрный блик, который возвращается туда, совпадает с Ним. Поэтому оно страшно. Потому что это невозможность. Мы перестаём существовать, и наше сознание оказывается проявленной здесь частицей невозможного, на фоне которого всё возможное структурировалось и проявилось в качестве пустыни, пальм, кораблей, спутников. Потом это исчезает в той Бездне. То есть как бы Бездна посылает сюда блики, посылает сюда «зайчики», чёрные «зайчики» в лице индивидуальных сознаний.
Но они как индивидуальны? Можно ли сказать, что солнечный «зайчик», пляшущий на стене, – это «зайчик», который имеет имя? Допустим, два зеркальца наводят два «зайчика», играющих друг с другом. Они разные? Да, разные. Их два. Но значима ли их разность? Их разность определяется тем, насколько они не сливаются на стене, тем, скажем, что один на одном кирпиче, другой на другом кирпиче. Эти кирпичи конкретны (каждый в своём роде). Воскрешение этих «зайчиков» – вот парадокс.
То есть что обещано в Раю? В Раю обещано то, что именно здесь и теперь, которым мы обладали здесь и теперь, будет восстановлено, то есть будет воскрешен этот неуловимый «зайчик», брошенный этим исчезнувшим зеркальцем. Зеркальце будет восстановлено, но будет изменена связь. Тут зеркальце отбрасывает блик, а тут блик будет восстановлен, и зеркальце будет под него. То есть Бытие будет производным от этого блика (но то будущее, Новое Бытие). Будет совершенно обратная связь, всё будет изменено. Бытие будет преодолено, и свидетельствование будет основой. А то, что свидетельствуется, будет функцией от этого.
И поэтому для всех восстановленных, «воскрешённых» бликов, то есть индивидуальных сознаний, введённых в райскую вечность, – для них та бездна невозможного, которая страшна своим отсутствием, откроется как свет и как источник. То есть она всё равно будет той Бездной, она всё равно не будет дана для диалога, но она будет позитивом, – её отсутствие станет позитивом, её отсутствие будет пережито индивидуальными свидетельствованиями в Раю как конкретная манифестация трансцендентного. Потому что для твари сегодня трансцендентное – это просто такой образ façon de parler[24]. Трансцендентное – это то, чего нет, то, чего не дано. А в том Новом Бытии то, чего нет и чего не дано, будет как раз абсолютно единственным утверждением. Неданное станет утверждением, а данное исчезнет.
Но тут интересный момент, который мы в «Финализме» должны ещё раз пройти. Вечность – не вечна, как бы это странным не показалось. Вечность – мимолетна, она «снимаема».
Есть три вечности. Что такое вечность? Это безвременье. А безвременье, как ни странно, кончается. Например, есть безвременье мига у живого человека – когда вы впадаете в медитацию или летите, выбросившись из окна небоскреба; или счастье, допустим: засмотрелся на закат, сидя на пляже, и пережил момент безвременья. Вечность – это же безвременье. Но это безвременье – как пузырек воздуха в толще воды (времени). То есть ты туда выпал, но ты оттуда выйдешь. Он внутри себя безвременный и не кончается. Но снаружи он окружён всем другим.
Вторая вечность – это вечность в могиле. Когда мы ложимся в могилу, над нами смыкаются чёрные воды «чёрной дыры» невозможного, то есть мы отсутствуем. Как сказал Экклезиаст: «Живые знают, что они умрут, а мёртвые в могилах не знают, что они мертвы». То есть мы подобно камням лежим там, и нет для нас возвращения.
А сознание в этот момент?
Я же сказал: сознание – это просто проявляющаяся в нас точка невозможного, которая, когда не в чем проявляться (то есть тело умерло), совпадает с невозможным как таковым. То есть это та Бездна, которая простирается над нами, в нас, поверх нас, по ту сторону Бытия, небытия; невозможное – за пределами различения: оно – невозможное, это реальность, которая антиреальна, она бросает всему вызов, она вопреки всему. Это то, что теологи типа Флоренского, Лосского называют «внешняя тьма и скрежет зубовный». То есть это то место, где для этих теологов «нет бога», как они говорят. Для них нет их «бога», потому что их «бог» – Бытие, то есть Сатана. А место, где для них «нет бога», – это как раз то самое место, которое и есть истинный Бог. Но к нему слово «бог» неприменимо. Потому что «бог» – это языческое слово, оно всегда определяет Бытие, оно связано с Бытием.
Это та внешняя тьма за пределами всего невозможного. Что интересно, у Флоренского написано о «внешней тьме, в которой нет бога, – там, где бог кончается» (такие странные вещи). Он не говорит, что «бог бесконечен», а говорит, что «бог кончается» и дальше есть внешняя тьма, «скрежет зубовный», и оттуда льётся ужас, который входит в сердце, может затопить тебя: холодный ужас такого абсолютно запредельного вызова всему такому «тёплому», «любви» и так далее. Он как раз очень хорошо чувствует, только у него «оптика» повёрнута: он «люциферист», не знающий, конечно, об этом. То есть для него, как и для зороастрийцев, свет, тепло, дерево, фотоны, земля, солнце, которое дарит жизнь, любовь, утверждение «да», – он как бы весь в этом, в органике непосредственного позитивного опыта. А дальше там уже начинается страшное, мрак, невозможное, сумерки, отрицание.
Но именно там есть местоимение реального Бога, причём именно Бога живого, потому что живой Бог – это как раз абсолютное отрицание всего, что не есть Он. Можно сказать так: бесконечность отрицает всё, что не она в «пустом» смысле, то есть она не имеет содержания, она просто является негативом всего определённого, но она как бы является чашей, указывающей на то, что она отрицает. Она отрицает то, что не может быть утверждаемо в каких бы то ни было нормальных рамках. То есть речь здесь идёт совершенно не об апофатике. Апофатика – это неумелая попытка снять противоречия между бесконечным и конкретным («и то и это», «не то и не это», «не то, не то, не то, не то…»). Но тут сама игра с определениями уже искажает мысль. То есть, если ты говоришь, что «это не то, но могло бы быть тем, но это не то», – значит, ты уже не понимаешь, о чём ты говоришь.
То невозможное является просто страшным отрицаемым. Предмет бесконечное – это просто одежда отрицаемого, оно подразумевает отрицаемое в качестве своей цели. И это отрицаемое проявляется как точка несовпадения ни с чем в наших сердцах. Но, естественно, что оно уходит в ту «чёрную дыру», из которой оно проявилось в момент нашего прекращения «быть». Но мы в могилах свидетельствуем об этой «чёрной дыре». На самом деле, почему встреча с трупом так страшна? Потому что труп является, в некотором смысле, указанием на то, что делало его живым в своё время, на разъединение сознания и тела. Оно является как «след Пятницы в песке», оно указывает на отсутствующее. Это отсутствующее для живого, которое ещё несёт его в себе. То же самое, как встреча с собой при шоке: можно встретиться с собой при шоке, испугаться, обнаружив эту «чёрную дыру» внутри, а можно встретить труп и обнаружить эту «чёрную дыру» в таком «объективированном», предъявленном виде снаружи, – это разные ощущения. Но ощущения того метафизического дискомфорта, которое мы испытываем от встречи с мёртвой головой, с мумией, со следом бывшей и исчезнувшей жизни, прямо имеет отношение к этой «чёрной дыре».
Поэтому говорить о том, куда девать сознание, неправомерно. Сознание – это феномен проявления невозможного посреди Бытия. Как только эта встреча кончается, то нет никакого сознания.
И третья вечность[25] – это вечность Рая. Это самая позитивная вечность. Согласно обещанию, это вечный Рай, который не имеет в себе никаких ограничений изнутри. Но извне он конечен, потому что Коран нам говорит, что в конце концов не останется ничего, кроме лика Аллаха. А это означает, что и Рая не будет. Вот есть как бы «объективное описание»: Рай – как цветок, и в цветке блаженствуют пчёлы, а за пределами Рая есть сад, который этот цветок рассматривает извне и может его срезать.
Надо просто понять, что сама тема твари, второго творения, Воскресения, Новой земли и Нового неба и так далее, является очень периферийным срезом в глобальной метафизической проблеме Мысли Всевышнего. Потому что мысль Всевышнего решает проблему, для которой творение само является «инструментальным».
Предположим так, допустим: вы о чем-то думаете, берёте карандаш и записываете. Нет карандаша, вы импровизируете: взяли спичку. Нет бумаги – начали писать на земле. Но вам главное зафиксировать мысль. Спичку при этом вы можете аккуратно очистить и положить к себе в карман. Но не спичка была главным предметом при записывании вашей мысли. Вот отношение нас и вообще всего творения к Мысли Всевышнего – это не более чем отношение спички, которой вы что-то там чертите, чтобы зафиксировать, решить нечто. То есть это чисто служебная роль. Конечно, понятно, что спичка, которую вы вытерли, признали её хорошо сослужившей службу и положили в кармашек, находится в состоянии блаженства: она очень горда, может быть, она считает, что вы её любите и создали её специально для того, чтобы ей было хорошо. Но надо смотреть на вещи объективно.
Так, что есть три вечности: здесь, в могиле и «там».
«Райская вечность, которая заканчивается», – все блики уходят в свой первоисточник?
Надо просто понять, что невозможное, которое для нас «Он», есть не что иное, как позиционирование и состояние Мысли Всевышнего. Так Мысль Всевышнего полагает Себя. С нашей точки зрения, с той точки зрения, в которой мы здесь находимся и смотрим туда, мы видим, что есть «Хува» как Отсутствующий, что это есть состояние Мысли Всевышнего о Нём Самом, как о Хозяине этой Мысли, как о Субъекте этой Мысли. Но это не значит, что после того, как фаза манифестации, фаза Бытия будет использована, пройдена и будут Новая земля и Новое небо, и потом она будет исчерпана, то есть внутри себя она будет