За пределами точки, которая «мыслю, следовательно существую» никаких предположений нельзя строить. Главная кантианская идея. Правда, он вынес «вещь в себе» куда-то за пределы, то есть у него ноумен надо искать где-то там: «Шкаф я воспринимаю, потому что у меня есть трансценденталии, через призму которых я вижу, что это шкаф». А за шкафом вместо этого – какая-то мерцающая «вещь в себе». На самом деле «вещь в себе» – это точка, блик. Ноумен – это блик во мне. И благодаря этому ноумену через язык я организую все эти мерцания в деревья, в солнце, во всё прочее. По большому счёту есть только хаос. Хаос, который идентичен «мудрости».
Какое положение занимает «мудрость»? «Мудрость» – это антимысль, которая является состоянием Бытия. Бытие – антитеза Мысли, Бытие – то, во что Мысль приходит, снижаясь, превращаясь в свою противоположность намеренно. «Мудрость» – это все состояния Бытия как антитезы Мысли, то есть Бытие в своём «самодостаточном самоотношении», в своей самодеятельности (забудем о том, что это конечный продукт сокрытия). «Мудрость» – это спонтанная фиксация всех возможных состояний Бытия. И «мудрость» – это синоним абсурда или бессмыслицы. Потому что «мудрость» не предполагает задачи, не предполагает цели, не предполагает выхода из себя в нечто трансцендентное. То есть «мудрость» не предполагает радикального раскрытия. Это как сон, когда нет варианта проснуться, или, например, как замкнутая лента в магнитофоне, которая в принципе не может перейти к какой-то новой музыкальной фразе, потому что она склеена. Внутри неё «дурная» бесконечность, потому что это бесконечно множащиеся состояния.
Хаос – он не воспринимает себя как хаос. Дело в том, что существует модель, и существует проявление этой модели. Например, Бытие – это Иблис, это Существо, в котором пять возможностей объединяются, открываются друг другу как идеи, образуют некое Существо законченное. Но проекция этого Существа – это наш мир, в котором он потом отразится. Но если снять язык, то мы же видим не Иблиса как такового, не эти пять возможностей, которые друг с другом соединились, а мы видим мир, мы видим пятна, всполохи, в которых ещё этот Иблис должен проявиться. Мы увидим этот хаос, но это не будет Бытие как таковое, это будет площадка для проявления Бытия.
И потом нужно помнить следующее: есть чистое Бытие и есть бытие проявленное. Я говорил, что есть пять возможностей: конкретная вещь, альтернатива, возможность отсутствия конкретной вещи, возможность отсутствия альтернативы и возможность отсутствия всего. Так вот, Бытие есть треугольник, который представляет собой чисто негативные возможности, то есть возможности не быть конкретному, возможности не быть альтернативному и возможности не быть ничему. Эти три негативных возможности образуют чистое Бытие. А вот конкретная вещь позитивна: возможность конкретной, уникальной вещи и возможность альтернативной (тоже позитивной) – они проявляются только через зеркало. То есть они виртуально существуют с Бытием, но проявляются они реально только через зеркало.
Тут очень сложный момент. Когда мы говорим «возможность конкретной, уникальной вещи» – что это такое, когда речь идёт о Бытии в себе, о Бытии «в самом начале»? Что это такое? Ведь вещь в нашем смысле (книга, шкаф) – это уже вещь, осмысленная через имена, которые Аллах дал Адаму, через язык, и это мы говорим, на этом мы уже строим вселенную под себя. А вот до появления Адама, до всего – что же такое конкретная вещь? Это очень важный вопрос. Мы должны понять, что пять возможностей – конкретное, альтернативное, отсутствие того, другого и всего – это есть не что иное, как ограничение бесконечности. Возможность есть конечное.
А конечное противостоит бесконечному негативу, который всё стирает, – дахру. Что есть идея конечного, которое проявляется как некий вызов бесконечному? Это именно точка. Образец конкретной уникальной вещи, которая существует до всего – до всех имён, до проявления в хаосе, – это точка, – точка как то, что подлежит уничтожению бесконечным негативом, но и противостоит одновременно бесконечному негативу. Множество точек – это возможность существования альтернативы.
А дальше мы уже имеем дело с тремя негативными возможностями, то есть возможностью несуществования конкретной вещи (то есть именно этой точки), возможностью несуществования никакой точки, возможностью несуществования вообще ничего, – это вот Бытие в чистом виде.
Но когда это Бытие в чистом виде образует зеркало, в котором оно отражается, то там уже отражаются и точки, их множественность, и на это накладывается проекция Иблиса, который заполняет всё это своей моделью. И вот эта модель потом, в случае нашего мира, берётся в качестве Адама.
Адам – это периферийное отражение Иблиса. Это сказано в Коране конкретно: «Ты сделал меня из огня, а его – из глины». Это значит, что это одна и та же модель, которая в одном случае из огня, в другом случае из глины, но она сделана по одной схеме, потому что иначе не было бы сравнения.
Например, мы же не говорим, что компьютер сделан из чипов, из кремния, а вот обувь сделана из кожи, – мы так не говорим. Мы говорим, например, эта сабля из хорошего железа, а этот нож – из плохого, то есть мы говорим об одном и том же, но указываем на разность материала. В этом смысле Адам является повторением архетипа, в который просто вносится Святой Дух. Причём повторением отдалённым. Потому что энергия, которая превращается в вещество, проделывает большой путь, – мы говорили выше об этом.
Поэтому вавилонская Библия и говорит: «Человек сделан по образу и подобию». Эти проклятые «кахины» имеют в виду, что человек сделан по образу и подобию, естественно, Иблиса («Адам Кадмон»).
Может ли язык выразить всё или есть невыразимое языком? Дело в том, что всё, что мы можем знать, всё, что мы можем увидеть, – это то, что было названо Аллахом Адаму. Это метаязык, который мы даже не можем представить себе, как он звучал, но, самое главное, что это имена, которые раскрываются как концепты. Человеческие языки – это «минифункции», крайне периферийные, которые покрывают лишь малую часть того, что было открыто Адаму, не более.
И можно сразу сказать: человек не может увидеть ничего из того, что не было названо и показано Адаму. То есть это концепты. Просто ничего другого он не может увидеть («открыть», как, например, термоядерный синтез). Что бы мы ни придумали – может быть, завтра, послезавтра – это всё отголосок имён и концептов, которые были названы Адаму. Это метаязык, он существует. Это метаязык, на котором изложен главный сюжет. Мы можем на своём языке отразить отблеск этого сюжета. Наша задача – задача мыслящего джамаата – поймать отражение сверхсюжета, который изложен адамическим метаязыком, чтобы служить этому на своём уровне.
Какие-то отблески мы ловим и организуем «геополитическое» виденье. И поэтому мы – радикалы. Это и есть радикализм.
«Доктрина Джемаля»[48]
5 марта 2016
Доктрина Джемаля предполагает возвращение к практике создания философской системы. Следует иметь в виду, что системность философствования была скомпрометирована после Гегеля, и опыт Ницше и последующих европейских мыслителей, не исключая Хайдеггера, ставил акцент на «открытом дискурсе». Согласно Джемалю, сегодня необходимо возвращение к системе, но на принципиально иной платформе: радикальном пересмотре онтологического монизма, который со времен досократиков и вплоть до постмодернистов составляет основу западного мировоззрения.
Стержневым понятием в доктрине Джемаля является утверждение. Это безусловная фундаментальная категория, подразумевающая то, кроме чего ничего нет и быть не может, то, вне чего невозможно что-либо. Эта же категория является первичной и для традиционалистской метафизики. Однако там она носит абсолютно имманентистский характер.
В традиционалистской метафизике утверждение (геноновское “L’affirmation absolue”) абсолютно идентично самому себе, и всё сущее тождественно ему.
Согласно Джемалю, утверждение может быть лишь абсолютно трансцендентным. Таким образом, универсальное Всё, в которое сущее погружено актуально, утверждением не является. Иными словами, бесконечная основа, с которой соотносится частное, не тождественна сама себе.
Парадокс состоит в том, что абсолютное Всё, которое предшествует любой конкретизации универсального, – это «Всё о другом». Но, поскольку речь идёт именно об абсолютном Всё, «другое» по отношению к нему невозможно. Это «другое» совпадает с простой и чистой невозможностью, простым и чистым отсутствием.
На этом можно было бы остановиться, сказав, что здесь концепция абсолютного Всё возвращается к тому же самому имманентистскому представлению, которое и так знает, что нельзя выйти за «пределы беспредельного». Однако, согласно Джемалю, абсолютное Всё дано не само по себе, а как некое содержание Мысли, – Провиденциальной Мысли, которая принадлежит трансцендентному Субъекту и одновременно есть этот самый трансцендентный Субъект. Именно Его мысль является Всем, обращённым к иному, чем она сама, – к тому, что может быть указано лишь как отсутствующее и невозможное.
Это создаёт, фигурально выражаясь, гносеологический скандал внутри Мысли: «Мысль мыслит немыслимое». Таким образом, абсолютное Всё, предшествующее всему, является оборотной стороной невозможного, которая в этом Всё не содержится.
Этот скандал требует сокрытия, поскольку Мысль не может обладать этой неразрешённой апорией в таком виде. Невозможное, находящееся вне Всего, полагается Мыслью как отрицаемое