«Нынче пеку,
завтра пиво варю,
у королевы дитя отберу» —
так планировал Румпельштильцхен. Этот план не удался, поскольку Румпельштильцхен недостаточно внимания уделил сохранению в тайне собственного имени. Возможно, все пошло бы не так в любом случае, потому что ему не хватило бы дров для печи или солода для пива, а потом осталось бы слишком мало времени для похищения ребенка. Такое планирование в стиле Румпельштильцхена встречается нередко!
«Сегодня я введу данные в компьютер, завтра займусь их оценкой и обобщением, а послезавтра напишу главу дипломной работы о результатах!» – такой план мог бы составить студент, готовящийся к написанию дипломной работы. К сожалению, когда он приходит в компьютерный класс, все места заняты; после того как он наконец нашел свободное место, персонал компьютерного зала приостанавливает работу по причине загородной экскурсии; инструкции к программе по оценке данных меняются, и она перестает правильно работать; наконец, выясняется, что время работы за компьютером истекло и по этой причине он не выдает данные; и т. д. Все это невозможно рассчитать при таком подходе к планированию, и поэтому все идет наперекосяк, как у Румпельштильцхена.
Конечно, такие Румпельштильцхены встречаются не только в научных областях; их можно найти и в политике. Вот что рассказывает министерский советник Тило Заррацин в журнале Spiegel (№ 13 за 1983 год) об обсуждении пенсионной реформы в Бундестаге в 1972 году:
«Предварительные расчеты в докладе об изменении размера пенсий и пенсионных отчислений показали, что эти излишки в ближайшие 15 лет превысят 200 миллиардов марок. Предполагался продолжительный мощный рост экономики, длительный высокий уровень занятости и серьезный рост заработной платы на 7–8 % ежегодно.
Простые альтернативные вычисления, однако, показали, что эти миллиарды превращаются в ничто, если немного изменить оптимистичные предположения. Но на это никто не обратил внимания. Коалиция и оппозиция обращались с этими 200 миллиардами марок так, словно они уже были получены, находились в их распоряжении и их можно было распределять».
Румпельштильцхен!
Отказ от обусловливания предпосылок для применения действий облегчает планирование, но не сами действия. Здесь очень важно принимать во внимание локальные условия. Прусский военный теоретик Карл фон Клаузевиц писал: «На войне все просто! Однако простота трудно дается!»
Причина неработающих планов часто лежит в том, что человек не просчитал все мелкие, докучливые местные условия (Клаузевиц называл их «непредвиденными помехами»), которые должны быть соблюдены, чтобы план сработал. Сам план может быть простым, однако его выполнение оказывается сложным. «Непредвиденные помехи» могут накапливаться в таких количествах, что планирование, выходящее за рамки установления грубых директив, становится совершенно невозможным, как мы уже установили в предыдущем разделе.
Теперь, после того как мы порядочно побранили необусловленное планирование по принципу Румпельштильцхена, мы хотим его немножко похвалить. Ведь с его помощью человек часто и приобретает кое-что – а именно оптимизм, а с ним отвагу. Мы бы на многое вообще не могли решиться, если бы с самого начала не рассматривали дело как нечто простое. А если человек на что-то решается, то, возможно, у него в итоге что-то и получится! Не забываем девиз: On s’engage et puis on voit!
В науке часто добиваются успеха аутсайдеры, по крайней мере на определенных этапах научного процесса. Биокибернетик Людвиг фон Берталанфи[79] писал: «Чрезмерные упрощения, которые последовательно корректируются в ходе последующего развития процесса, являются самым мощным, а может, и единственным средством понятийного овладения природой». Конечно, профессионалы видят вещи иначе – на то они и профессионалы; и именно по этой причине они при определенных обстоятельствах упускают из виду другие возможности восприятия.
Отказ от обусловливания не ограничивается лишь отдельными действиями или элементами планирования. В нашем будничном поведении царит автоматизм; нам больше не нужно составлять планы, потому что они у нас уже есть. Последовательность действий для большей части наших повседневных занятий уже установлена, и этот автоматизм стал почти рефлекторным. Мы одеваемся и раздеваемся, бреемся, мажем маслом хлеб на завтрак, варим кофе и яйца, заводим машину и едем на ней по хорошо знакомому маршруту на работу – и все это без единой мысли о последовательности своих действий. Подобный автоматизм необходим, он освобождает нас от необходимости обдумывать каждую мелочь. Если бы бо́льшая часть наших действий не была в значительной степени запрограммированной, мы бы мало чего добились в течение дня.
Но за это освобождение нам, конечно, приходится платить: пожалуй, действуй мы как раньше, все шло бы гораздо проще, легче, более гладко и без последствий, чем если бы мы хоть немного задумывались о последовательности своих действий.
Один из хорошо известных психологических экспериментов показывает слепоту, которую человек может приобрести с предлагаемой автоматизмом помощью и с разгрузкой задействованной емкости мышления. Супруги-психологи из США Абрахам и Эдит Лачинс давали своим испытуемым задание отмерить определенное количество воды при помощи трех кувшинов; при этом кувшины можно было наполнять, переливать из них воду или полностью их опорожнять. При помощи 5-литрового и 2-литрового кувшинов можно отмерить 3 литра воды: для этого нужно сначала наполнить водой 5-литровый кувшин и перелить из него воду в 2-литровый. То, что останется в 5-литровом кувшине, составит как раз 3 литра.
Чета Лачинс давала испытуемым несколько подобных заданий, особенность которых состояла в том, что их можно было решить при помощи одной и той же последовательности действий. Например, если имеется кувшин А объемом 9 литров, кувшин В объемом 42 литра и кувшин С объемом 6 литров, то задача отмерить 21 литр воды выполняется следующим образом: нужно наполнить кувшин В, затем дважды наполнить из него кувшин С, а потом кувшин А. Тогда в кувшине В останется ровно 21 литр воды. Эта последовательность действий («В‑2(ВС) – ВА») применялась в пяти непрерывно следующих друг за другом заданиях.
В шестом задании условия была такими: имеется кувшин А емкостью 23 литра, В – емкостью 49 литров и С – емкостью 3 литра. Нужно отмерить 20 литров воды.
Это можно сделать при помощи последовательности «В‑2(ВС) – ВА», но гораздо проще отмерить нужное количество по алгоритму «А – АС». Однако большинство испытуемых об этом не догадались (кстати, это пример того, что опыт необязательно всегда делает нас умнее – он может и оглуплять).
Методизм играет значительную роль не только в задачах по определению объема воды, но и в других случаях, когда однажды усвоенная последовательность действий применяется рефлекторно. Именно в тот момент, когда в собственном поведении или в поведении других людей выясняется, что определенный вид действий оказался очень успешным, люди склонны отказываться от обусловливания этой формы поведения и применять ее снова и снова. Клаузевиц, у которого мы позаимствовали термин «методизм», пишет об этом:
«Пока не существует сносной теории, т. е. разумного рассуждения о ведении войны, методизм должен сверх всякой меры распространяться и на высшие формы деятельности, поскольку люди, выполняющие функциональные обязанности, отчасти не в состоянии совершенствоваться через обучение и более возвышенные условия жизни; они не умеют найти себя в полных противоречий рассуждениях теоретиков и критиков, их здоровый человеческий рассудок их отвергает, и потому они не имеют других способов познания, кроме как через опыт. По этой причине в ситуациях, которые можно и нужно рассматривать свободно и индивидуально, такие люди охотнее используют те средства, которые дает им опыт, т. е. копируют поведение, свойственное вышестоящим военачальникам, – а в этом и состоит методизм сам по себе. Если мы встречаем генералов Фридриха Великого с одним и тем же так называемым косым боевым порядком, если французские революционные генералы всегда используют захват на длинных линиях фронта, а младшие военачальники Бонапарта всегда обрушивают на противника концентрированный кровопролитный удар, то в повторении этих действий мы явно узнаем уже принятые методы и таким образом видим, что методизм может распространяться в самых высоких сферах».
После ужасов современной войны (хотя войны прежних веков, конечно, тоже были ужасными) этот воинственный тон можно счесть безнравственным, но мне кажется, у Клаузевица можно найти больше, чем любопытные истории о войне. Позволим ему высказаться еще раз:
«Война в ее наивысшем значении состоит не из бесконечного количества совершенно разных мелких событий, с которыми можно более или менее хорошо справиться при помощи более или менее хороших методов. Она состоит из отдельных больших, решающих событий, с которыми нужно иметь дело индивидуально. Это не поле колосков, которые человек более или менее хорошо жнет более или менее хорошей косой, не обращая внимания на каждый отдельный колос; это большие деревья, к которым нужно приложить топор, предварительно обдумав свойства и направление роста каждого отдельного ствола»[80].
Коротко мысль Клаузевица можно выразить так: во многих комплексных ситуациях все определяется не тем, чтобы рассматривать немногочисленные характерные особенности ситуации и в соответствии с ними решаться на определенные действия; скорее все зависит от того, что человек рассматривает совершенно специфическую индивидуальную конфигурацию особенностей, которой соответствует совершенно индивидуальная последовательность действий. Человек, склонный к методизму, не воздаст должное такой индивидуальной конфигурации, поскольку у него есть два-три метода поведения, и они используются в соответствии с общей совокупностью особенностей в общей ситуации. Индивидуальность ситуации, которая состоит в специфической конфигурации ее особенностей, остается незамеченной.