могут разъясняться через одну и ту же мыслительную структуру, принципиальная схема которой отражена на Рис. 2. Но ведь, с другой стороны, так всегда и считают, догматически принимая это допущение на том основании, что ситуация, описанная почти одними и теми же словами в Табл. 2 и Табл. 4, – это одна и та же ситуация (не две разные и даже не две похожие, а строго одна и та же). Поскольку не менее уверенно принимается допущение о том, что одна и та же ситуация должна истинно описываться единственным образом (речь ведь о макромире), то и «почти» одни и те же слова становятся «по существу» одними и теми же, причём «существо» дела заключается в подпадании единичного («вино») под класс «всё, что опьяняет». Такое подпадание принимается как очевидное и безальтернативное объяснение эквивалентности «по существу» словесного различия Табл. 2 и Табл. 4 («вино» вместо «всё»). Так срабатывает ККБ С-мышления, «подминая» под себя ситуацию и «с несомненностью» заявляя о своей универсальности и безальтернативности.
Как же увидеть на самом деле существующую альтернативу, как увидеть развилку двух вариантов ККБ? Обратим внимание на то, что происходит при переходе от Табл. 2/4 (мы можем считать словесное описание ситуации одним и тем же) к Табл. 3 и Табл. 5, эпистемически параллельным и представляющим разные картины мира, процессуальную и субстанциальную. Словесное описание Табл. 2/4 оперирует глаголами, тогда как вербализация формальных записей Табл. 3 и 5 предполагает использование имён. Глагол никак не фиксирует картину мира и соответствующую логику, субстанциальную либо процессуальную. Переход от сугубо словесного, глагольного описания одной и той же ситуации в Табл. 2/4 к логически ответственным формализациям Табл. 3 и Табл. 5 – это переход от глаголов к именам. Глагол может быть преобразован в имя двумя разными способами – вот где развилка субстанциального и процессуального, о которой мы уже не раз говорили. Один из этих двух способов преобразовать глагол в имя несёт субстанциальные обязательства, например «опьянять» ⇒ «нечто опьяняющее», второй – процессуальные обязательства, например «опьянять» ⇒ «опьяне(я)ние». В первом случае предполагается наличие субстанциально понимаемого субъекта – носителя предиката «опьяняющее»: мы получаем «нечто опьяняющее» как род/ множество/класс, включающий виды, единичные вещи или элементы; для такого преобразования релевантен Рис. 2, а его логически ответственная формализация представлена в Табл. 5. Во втором случае мы получаем процесс, требующий действователя и претерпевающего, которые будут им стянуты воедино; такое преобразование опирается на интуицию протекания – ККБ процессуальной связности, а его логически ответственная формализация представлена в Табл. 3.
Нам остаётся ответить на последний вопрос: чем обоснована несомненность следования 4 в Табл. 3? Если к̣ийа̄с-соизмерение как процедура безупречен, то это следование должно быть совершенно ясным и очевидным – столь же очевидным и не требующим доказательств, как следование 3 в Табл. 5.
Как уже не раз говорилось, никакое пространственное наглядное представление интуиции протекания, обосновывающей процессуальный вариант связности, не будет правильным. Поэтому нижеследующий Рис. 4 будем прочитывать исключительно как схему, а не как отображение пространственных соотношений. Точно так же топологическая схема, хотя и рисуется на листе бумаги, полностью отвлечена от метрических свойств пространства; в нашей схеме, однако, мы отвлечёмся не только от метрики, но и вовсе от пространства как такового. Эта схема призвана дать представление о том, как работает интуиция процессуальной связности, обеспечивая очевидность следования 4 в Табл. 3.
Рис. 4. Необходимость следования в к̣ийа̄с-соизмерении
Доказательная сила к̣ийа̄с-соизмерения проистекает из того факта, что «вино» и «настойка» оказываются одним и тем же в процессуальной тройке «опьянение», поскольку занимают в ней одно и то же место действующего. Это делает очевидным, что и в процессуальной тройке «запрещение» вино и настойка оказываются одним и тем же, занимая место претерпевающего, что означает, что настойка запрещена: на неё распространяется та же норма запрета, что и на вино. «Та же», если мыслить субстанциально: эта норма «та же», поскольку принадлежит тому же классу (в данном случае – «категорический запрет»). Но если мыслить процессуально, мы увидим, что запрещение Законом вина и запрещение Законом настойки – это два самостоятельных процесса (это очевидно на Рис. 4). Поэтому факихи говорят, что норма запрета для настойки (и в целом для производного случая – «ветви») – это подобие (ми̱сл) нормы запрета для вина (исходного случая – «основы»), а не «та же самая» норма. Так «малозаметный» нюанс словоупотребления («то же/подобное») скрывает эпистемное различие – или, напротив, открывает его, если к подобному «нюансу» относиться всерьёз, так, как он того заслуживает. Но главное заключается в том, в силу чего и в каком смысле «вино» и «настойка» оказываются одним и тем же, поскольку именно от этого «одно и то же» зависит в конечном счёте всё доказательство.
Мы видели, что в к̣ийа̄с-силлогизме «вино» и «настойка» оказываются одним и тем же в смысле принадлежности одному, охватывающему их обоих, классу, что обосновывается пространственной интуицией включения (см. Рис. 2). На Рис. 4 нам хотелось бы «сдвинуть» точку «настойка» так, чтобы она точно совпала с точкой «вино» – тогда совпадение настойки и вина было бы очевидным. Но очевидным именно для пространственной интуиции! А она в данном случае нерелевантна. Да и тексты факихов не говорят о «совпадении», не предполагают того, что можно было бы трактовать как такое пространственное «наложение» одного на другое.
В этом – коварство рисунка, дающего пространственное изображение глубинным ходам, благодаря которым для нас становятся осмысленными слова вроде «одно и то же», «совпадать», «образовывать единство» и т. п. Тем самым рисунок подталкивает к тому, чтобы в осмыслении таких слов – в том, чтобы считать, что они имеют для нас смысл и что мы «понимаем», что «они значат», – мы бы применили ККБ С-мышления, опираясь на пространственную интуицию и представляя «единство» как пространственное совпадение или обоюдное включение в более широкую область. Если бы эта интуиция была релевантна для объяснения Рис. 4, то следовало бы считать, что «настойка» равна «вину», что они – одно и то же в смысле субстанциального совпадения. Но это не так: такой вывод ниоткуда не следует, на это не ссылаются факихи, объясняя к̣ийа̄с-соизмерение, да и здравый смысл отвергнет такое допущение как произвольное и не соответствующее действительности. Тогда, по-прежнему держась привычного русла пространственной интуиции и соответствующих ей ходов, мы скажем, что настойка и вино равны и совпадают не как таковые, а как именно «опьяняющие». В таком случае неверным будет прямое совмещение точек «настойка» и «вино» на Рис. 4, а надо будет поместить их внутрь общей области «опьяняющее». – Но тогда мы уверенно и неизбежно попадаем в русло концептуализации, отражённой в Табл. 5 и основанной на интуиции, схваченной Рис. 2! Иначе говоря, перетолковываем Рис. 4 так, что релевантной для формализации к̣ийа̄с-соизмерения оказывается Табл. 5, а вовсе не Табл. 3: мы сводим к̣ийа̄с-соизмерение к к̣ийа̄с-силлогизму. Так работает коллективное когнитивное бессознательное, дирижируя нашими ходами мысли и незаметно для нас проводя через субстанциально-процессуальную развилку, заставляя свернуть на один из путей (в данном случае – субстанциальный), как если бы он был единственно возможным. Мы даже не осознаём той исходной возможности выбора, которая представлена этой развилкой.
Для адекватного прочтения Рис. 4, которое даст формализацию, отражённую в Табл. 3, релевантна будет интуиция протекания, а не пространственного соположения. Мы уже не раз говорили о схватывании и описании этой интуиции у уже упоминавшегося Фах̱р ад-Дӣна ар-Ра̄зӣ, когда он стремится дать понять читателю, что такое вечность и время. Он просит его представить себе «безначальность» (’азал) – то, у чего нет начала, и «бесконечность» (’абад) – то, у чего нет конца, в виде двух гор, а реку, вытекающую из одной из них и впадающую в другую, считать метафорой текущего времени (см. с. 78, 90). Если наглядно представить реку между двух гор как пространственный рисунок, он неизбежно будет противоречить концептуализации. Ведь вечность неделима, даже если представлять её условно по формуле «безначальность-’азал + бесконечность-’абад»: этот «плюс» – исключительно умозрительный, никакого реального разделения в вечности нет. И уж тем более нет никакой «заплатки» между её двумя (якобы) разделёнными и разнесёнными поодаль друг от друга половинками. Однако пространственная интуиция заставляет нас именно так представлять дело, осмысливая «между» как пространственный промежуток, отрезок, разделяющий две половинки вечности. Такая пространственная визуализация вводит в заблуждение и ведёт к парадоксам.
Здесь надо применить другой ход – тот, на который наводит читателя А. Бергсон (см. с. 56), задействовав интуицию чистого действия, чистого протекания, вне пространства и времени. Если мы поймём, что речь о чистом протекании, не имеющем никакого пространственного значения, концептуализация образа двух гор и реки перестанет быть парадоксальной. Парадокс исчезнет вместе с воздержанием от пространственной интуиции – ведь теперь ничто не помешает нам, осмысливая время/реку как чистое движение, видеть, что на деле нет никакого расстояния «между» безначальностью-’азал и бесконечностью-’абад, что эти две «половинки» вечности и не разделялись, а потому их и не надо «склеивать». Время как протекание обеспечивает единство ’азал и ’абад, бесшовно стягивая их, без всякой нужды в пространственном представлении такого единства. Точно так же на Рис. 4 бесшовно стянуты, оставаясь самими собой и в этом смысле различаясь, «настойка» и «вино»: они стянуты тем процессом, который ал-Г̣аза̄лӣ назвал