Ещё одна метка: если история, взятая исключительно в своей внешней (з̣а̄хир) стороне, т. е. как сообщения-ах̱ба̄р, доступна простолюдинам (‘а̄мма) и имеет всеобщее хождение (см. с. 224), то история, приобретающая (впервые и благодаря Ибн Х̱алдӯну) свой научный статус в силу обретения своей ба̄т̣ ин-стороны, т. е. законов обустроенности, уже не может быть доступна всем: для такого её понимания и для занятия историей как установления з̣а̄хир-ба̄т̣ ин-соответствия между сообщениями и законами обустроенности нужна специальная подготовка, а значит, история как наука становится достоянием лишь «избранной» (х̱а̄с̣с̣а) группы людей, утрачивая всеобщую доступность.
Разбивая её на главы и разделы, я шёл необычным путём, среди имеющихся методов найдя свой, непривычный, и проложил новую дорогу. Состояния обустроенности и городской жизни (тамаддун), самостные черты человеческого общежития (иджтима̄‘ инса̄нийй) я разъяснил, опираясь на причины и основания сущего. Тебя это заинтересует и покажет, как через эти ворота проходили мужи государств, так что не будешь больше иметь касательства к простому повторению предшествующего (так̣лӣд) и прежние и будущие события и состояния народов сможешь рассудить.
Своё сочинение я разбил на Введение и три Книги:
Введение. «О достоинствах исторической науки, о том, каковы её методы и в чём заключаются ошибки историков».
Книга I. «Обустроенность и её самостные черты: владение, власть, заработок, добывание средств к жизни, ремёсла и науки; и о всего этого основаниях и причинах»[106].
Книга II. «Сообщения об арабах, их поколениях и государствах с начала человеческого рода и до настоящего времени, с упоминанием некоторых знаменитых народов и государств, одновременно с ними существовавших, как то: набатеи, сирийцы, персы, сыны Израилевы, копты, греки, ромеи и тюрки».
Книга III. «Сообщения о берберах и опекаемых (мава̄лин) ими зената, о том, откуда они пошли и каковы их поколения, а также об их владении и государствах в Магрибе».
Поскольку затем я уехал в Машрик, дабы напитаться его светами, исполнить должное (фард̣) и рекомендуемое (сунна), посетив священные места[107], и познакомиться с его преданиями, в свитки и книги занесёнными, то смог дополнить [своё сочинение] недостававшими у меня известиями о неарабских (‘аджам) владыках тех краев и о государствах тюрков, владевших там землями. Это я прибавил к тому, что у меня уже было записано, расположив там, где говорится о современных им народах, населявших те области, о владыках городов и отдалённых земель. В этом я был краток и немногословен, вместо тёмного и неясного прибегая к простому, от общей генеалогии переходя к конкретным сообщениям [Ибн Халдун 2005, 1: 9–11].
На переводе последнего словосочетания – «от общей генеалогии переходя к конкретным сообщениям» – остановимся отдельно. В оригинале: صوصخلا ىلع رابخالا ىلا مومعلا ىلع باسنالا باب نم الخاد. Так в издании аш-Шадда̄дӣ, который указывает в примечании, что слово باسنالا «генеалогии» совершенно отчётливо зафиксировано во всех рукописях Мукаддимы среднего и позднего периодов. Так же, судя по его переводу, читает Ф. Розенталь: «I proceeded from general genealogical (tables) to detailed historical information», указывая в соответствующем примечании, что булакское издание и одна из использованных им рукописей дают بابسالا «причины», но чтение باسنالا «генеалогии» ему представляется предпочтительным; оно подтверждается и тем, добавляет Ф. Розенталь, что к описанию истории народов и династий Ибн Х̱алдӯн систематически добавляет в своей «Истории» генеалогические таблицы. Так же (tableaux généalogiques) читает это место В. Монтей [Монтей 1967: 9]. У Катрмера вместо этого – بابسالا «причины», так же в египетском [Ибн Халдун 1311: 4] и бейрутском [Ибн Халдун 2001: 10] изданиях.
Разночтение, безусловно, важное. Если читать по Катрмеру, египетскому и бейрутскому изданиям, получается, что Ибн Х̱алдӯн здесь в двух словах передаёт суть своего метода: от общих причин – к конкретным историческим сведениям. Очень красноречивое место, и мы, в самом деле, встречаем следующие его переводы: «il assigne aux événements politiques leurs causes et leurs origines» [де Слан 1858, 1: 11], «от общих причин я переходил к известиям о частностях» [Бациева 1961: 561], «отталкивался от общих причин и приходил к частным сообщениям» [Алексеев и др. 2008: 19]. С.М. Бациева переводила по изданию Катрмера (трудно сказать, могла ли она в той публикации учесть перевод Ф. Розенталя и его разъяснения к этому месту), а вот новейший перевод трёх авторов сделан, если судить по вводной статье к нему, с учётом всей современной литературы, – и тем не менее и здесь имеем всё тот же до боли знакомый переход от общего к частному, от причин истории – к историческим хроникам. Очевидно, что это «к» имеет смысл не простого следования, не простой организации материала, но указывает на причинную связь: от причин – к следствиям.
Если бы это действительно было так, мы имели бы здесь в двух словах изложенную философию истории, кратко сформулированный метод, суть которого – вывести конкретную историю из общих причин. Неважно, будем ли мы понимать «общие причины» в материалистическом духе, как это делал ряд исследователей (замечу, что это некорректно по отношению к Ибн Х̱алдӯну в свете принципа построения его концепции ‘умра̄н «обустраивания» как з̣а̄хир-ба̄т̣ ин-взаимодействия иджтима̄‘ «общежития» и ‘ас̣абиййа «спаянности», где принципиально важны обе стороны, а вовсе не одна из них, неважно, материалистическая или духовно-психологическая), или нет, – вне зависимости от этого суть метода изложена абсолютно отчётливо.
Конечно, дело не просто в слове, и я далёк от мысли о том, что простая описка переписчика, допущенная несколько веков назад, повлекла столь существенные ошибочные интерпретации столь многих современных переводчиков Ибн Х̱алдӯна. Нет; эта описка (мне представляется, что следует согласиться в этом с Ф. Розенталем и аш-Шадда̄дӣ) легла на благодатную почву герменевтического ожидания современного европейского исследователя, его коллективного когнитивного бессознательного.
В самом деле, представление о том, что из общего вытекает частное и/или единичное, составляет (в этой общей, неконкретизированной формулировке) фоновое знание любого, кто воспитан в лоне европейской науки. Это ожидание очень хорошо подкрепляется терминологической парой, которую мы встречаем здесь: парой ‘умӯм-х̱ус̣ӯс̣, которую обычно переводят как «общее – частное/единичное». Тогда реализацию герменевтического ожидания можно представить следующим образом.
Общее, понимаемое либо как идея истории, либо как её субстанциальная форма, выражает в любом случае то, что́ история есть на самом деле, т. е. выражает её подлинную сущность. Это общее выражено в тексте как «причины»; следовательно, история в своей сущности – это причины единичных событий, т. е. объяснение того, почему они происходят. Писать историю тогда – значит объяснять единичные события (ал-ах̱ба̄р ‘ала̄ ал-х̱ус̣ӯс̣ «конкретные сообщения») общими причинами.
Это герменевтическое ожидание переводит историю из регистра процессуального понимания в регистр субстанциальной трактовки: у истории появляется сущность, делающая её тем, чем она является, дающая ей чтойность, без которой та перестаёт быть сама собой. Такое понимание, согласующееся с когнитивным бессознательным европейского исследователя и потому герменевтически комфортное, вытесняет процессуальное понимание истории как з̣а̄хир-ба̄т̣ ин-соотнесения сообщений (ах̱ба̄р) с причинами, или основаниями (которые представлены наукой об обустроенности). Такое соотнесение должно пониматься процессуально: история пишется как соотнесение скрытого с явленным, как сверка явных сообщений со скрытыми причинами и основаниями, в результате чего записываются только те сообщения, которые прошли проверку таким фальсификационным критерием.
При процессуальном понимании истории, которое герменевтически адекватно арабскому тексту, но расходится с герменевтическим ожиданием европейского исследователя, история не должна выводить на поверхность причины и тем более выводить из них единичные события. То, что ожидается при субстанциальном понимании, не выполняется и не может выполняться в тексте Ибн Х̱алдӯна, для которого адекватной служит процессуальная трактовка истории. В её рамках никакой «сущности» истории попросту нет; есть ба̄т̣ ин «скрытое» (причины, объясняемые наукой об обустроенности), которое не выводится на поверхность в хронике: хроника остаётся хроникой, но – очищенной от ложных сообщений благодаря применению фальсификационного критерия.
При субстанциальном же понимании истории сущность непременно должна быть выведена на поверхность текста и указана – и это герменевтическое ожидание контрастирует с реальным текстом «Истории» Ибн Х̱алдӯна, в котором этого нет; отсюда и многочисленные замечания исследователей о том, что арабский учёный, как ни странно, не придерживается-де в своей «Истории» той самой методологии, которую так тщательно разрабатывал на протяжении всей жизни. Поразительная черта столь проницательного мыслителя! Но эти «поразительные» вещи указывают лишь на контраст субстанциально-ориентированного герменевтического ожидания исследователя – и процессуально-выстроенного текста Ибн Х̱алдӯна, их никак нельзя считать характеристиками самого текста. Ведь собственные характеристики текста, его значение остаются надёжно (или лучше сказать «безнадёжно») скрытыми от исследователя до тех пор, пока тот придерживается неверно выбранной логико-смысловой перспективы и подменяет процессуальный подход субстанциальным.