Iordan применяет к примеру Милля о центавре, превосходно. Если устанавливается положение «центавр есть изобретение поэтов», то положение это приближается к дефиниции. Среди дефиниций Iordan подчеркивает особый класс «исправляющие» дефиниции, которые уничтожают положенное в субъекте представление и заменяют его другим. Положение гласит: центавр в указанном словом смысле как существо действительное не существует, но представление о центавре есть фикция. Но может быть, никакого спора о том, что имеется известное число такого рода предикатов, которые низводят служащее субъектом слово, обычно принимаемое как обозначение существующей вещи, до степени знака о представляемом лишь существе. Не следует только забывать, что среди, этих предикатов глагол «быть = существовать» занимает первое место: когда я категорически утверждаю о субъекте, что он существует, то служащее субъектом слово имеет для меня значение знака представления и мой предикат утверждает, что представлению соответствует действительная вещь.
Точно так же и Fr. Kern (die deutsche Satzlehre, с. 64 и сл.) решительно защищал тот взгляд, что значение слова «быть» всегда одно и то же, и он высказался против различения в нем двух значений. «В предложениях «деревянное железо есть нелепость», «четырехугольный круг есть противоречие» существование деревянного железа, четырехугольного круга утверждается с той же самой ясностью и настойчивостью, с какою в предложении «мальчик в саду» утверждается существование мальчика. Но, в то время, как… мальчик существует также вне моего мышления… указанное железо и этот круг существует лишь в моем представлении, и притом вместе с познанным и высказанным мною свойством быть нелепостью или противоречием; следовательно, в не зависимой от меня действительности их невозможно встретить.»
Но различая, что один субъект существует в действительности вне меня, другой – лишь в моем представлении, мы тем самым допускаем непосредственно туже двусмысленность слова. Ибо если оно стоит одно само по себе, в смысле «существовать», то оно утверждает, что субъект существует именно не только в моем представлении», но и независимо от последнего. Предложение «Бог существует – но лишь в моем представлении, снова уничтожает своим добавлением тот смысл, в каком первоначально должно было необходимо пониматься это «Бог существует». Но совершенно неверно, что четырехугольный круг существует в моем представлении ибо кто был бы в состоянии мыслить таковой? Противоречивое невозможно не только в не зависимой от меня действительности, но также и в моих мыслях. Предикат «есть противоречие» говорит, наоборот, что при словах «четырехугольный круг» я не могу мыслить того, чего они требуют; он уничтожает существование также и в мыслях.
Если, затем, на с. 74 приводится пример, когда, вопреки сомневающемуся лицу, с ударением говорится: «А есть виновник» и это подчеркнутое есть должно настойчиво оттенить существование А как виновника, – то ясно, что существование А даже не было оспариваемо следовательно, тут нет также никакого основания настойчиво подчеркивает его. Оспаривалось тут не существование А, а то, что он виновник, право высказывать относительно неоспоримо существующего А предикат «виновник». Ведь иначе предложение «А не есть виновник» должно было бы хотеть уничтожить не только качество «быть виновником», но и самое существование А. Относительно возражений Bergmann,а (ор. с. с. 235 и сл.) ср. Vierteljahrsschrift für wiss. Philos. V, 113 и сл.
30. Та теория, которая ради того, чтобы иметь неизбежную связку «есть», превращает суждение «А говорит» в «А есть говорящий», может почитаться, конечно, устарелой.
31. Ср. Trendelenburg, Log. Unters. 2-е изд. II, 241. 3-е изд. 265. Есть русский перевод.
32. Reine Logik 1879, с. 42, 169 (а также Grundprobleme der Logik, с. 7 и сл.). Ср. возражения Шуппе против этого, Vierteljahrsschr. für wiss. Phil. Ill, 484 и мои рассуждения, Vierteljahrsschr. für wiss. Phil V, 1, c. 97 и возражение Bergmann а там же V, 3, с. 370. Относительно понимания Брентано см. мои Impersonalien, с. 58.
33. Ср. Beneke, System der Logik I, 140 и сл.
34. Кант «Критика чистого разума». V.Учение о методе (на это место указывает Виндельбанд, Strassb. Abh., с. 169): «В отношении к содержанию нашего знания вообще… отрицательные положения имеют специальную задачу, именно только удерживать нас от заблуждения. Поэтому отрицательные положения, которые должны удерживать от ложного знания там, где никакое заблуждение невозможно, правда, вполне правильны, но в то же время пусты… и потому часто вызывают улыбку». (Пер. Н. Лосского, с. 398).
35. Название это происходит от неудачного перевода и применения αόριστος, которым Аристотель пользовался не по отношению к суждению, а по отношению к его составным частям. См.: Trendelenburg, Elem. Log. Ar. § 5.
36. От развитого выше понимания отрицания и его отношения к положительному утверждению, что субъекту S принадлежит предикат Р, отличаются в различных отношениях взгляды Лотце, Брентано, Бергманна, Виндельбанда (в Strassburger Abhanlungen 1884, с. 187 и сл.). Все они согласны в том, что координируют утверждение и отрицание и учат, что к той мысли, которая предицирует Р относительно S и которая первоначально носит нерешительный характер, присоединяется затем противоположное поведение; последнее и решает вопрос о значимости или незначимости этой мысли. Лотце (2-е изд., с. 61) считает мысль об отношении Р и S ядром суждения, и утверждение или отрицание этой мысли он рассматривает как два противоположных побочных суждения, которые и придают содержанию той мысли предикат значимости или незначимости. Другие логики, напротив, усматривают сущность суждения в этом решении относительно значимости или незначимости, и то, о чем решается, они не обозначают еще как суждение, а как соединение представлений, или, как это делает Бергманн, просто как представление.
Это резкое отграничение акта утверждения и отрицания от того предмета, который утверждается или отрицается, мотивируется тем, что в утверждении или отрицании проявляет деятельность существенно иная функция духа, нежели в простом акте представления объектов или соединений объектов, и функция эта более родственна практическому поведению, нежели акту представления объектов.
Впервые решительно установил эту противоположность Брентано (Psychologie I, с. 260 и сл.). За ним последовал Бергманн (Reine Logik I, с. 46). Акт суждения он называет критическим поведением по отношению к представлению, рефлексией над его значимостью, и добавляет: «Решение относительно значимости представления, следовательно, то, что привходит в акте суждения к простому акту представления, – это отнюдь не есть исключительно теоретическое поведение, не простая функция интеллигенции, поскольку последняя противопоставляется хотению, – это есть проявление души, в котором приняла участие ее практическая природа, способность хотения».
То же самое основное воззрение защищает Виндельбанд; и так как его рассуждения являются наиболее детальными и наиболее тщательно обоснованы, то достаточно будет, если я разберу его основания. Что же касается Бергманна и Бретано, то по отношению к ним я могу сослаться на Vierteljschr. f. wiss. Phil V, 87 и сл. и жом Impersonalien, с. 58 и сл. Виндельбанд различает (Прелюдии, с. 23 и сл.) суждения и оценки. В первых высказывается сопринадлежность содержания двух представлений, в последних – отношение оценивающего сознания к представленному предмету. В суждении всякий раз высказывается, что определенное представление (субъект суждения) мыслится в различном, в зависимости от различных форм суждения, отношении к другому определенному представлению (предикату). В оценке же, наоборот, предикат оценки присоединяется к тому предмету, который предполагается как вполне представленный, соотносительно как вполне познанный (субъекту ценностного суждения). И этот выражающий оценку предикат нисколько не расширяет познания соответствующего субъекта, он служит лишь для выражения того чувства одобрения или неодобрения, с каким оценивающее сознание относится к представленному предмету («вещь белая» – «вещь приятна или неприятна», «понятие истинно или ложно», «поступок хорош или плох», «пейзаж красив или безобразен» и т. д.). Все эти предикатности оценки, в свою очередь, имеют смысл лишь постольку, поскольку выясняется, соответствует или не соответствует представленный предмет той цели, соответственно которой понимает его оценивающее сознание. Выражающие оценку предикаты содержат в себе отношение к целеставящему сознанию.
В особенности применимо это к цели познания. Поскольку наше мышление направлено на познание, т. е. на истину, постольку все наши суждения тотчас же подлежат оценке, которая выражает собой значимость или незначимость произведенного в суждении соединения представлений. Чисто теоретическое суждение, собственно, дано лишь в так называемом проблематическом суждении, в котором выполнено лишь известное соединение представлений, но ничего не высказывается о ценности его истинности. Раз суждение утверждается или отрицается, то вместе с теоретической функцией тут оказывается выполненной и функция оценки с точки зрения истинности… все суждения, выражающие познание, суть такие соединения представлений, о ценности истины которых решение дается утверждением или отрицанием.
Всякая оценка, говорится далее на с. so, есть реакция волящего и чувствующего индивидуума на определенное содержание представлений. – Но точки зрения оценки выражены в противоположностях «приятный» и «неприятный», «истинный» и «ложный», «добрый» и «злой», «красивый» и «безобразный». Первая носит индивидуальный характер; в основе других лежит притязание на общую значимость. И в согласии с этим «Beiträge zur Lehre vom negativen Urteil» (Strassburger Abh. c.170) говорят, что отрицание есть практическое суждение, оценка, выражение не просто отношения между представлениями, а выражение