verum sui index et falsi. И сознательная цель истины может возникнуть лишь тогда, когда мы делаем эти опыты. Мы не можем ощущать ценности истины, если наше внимание не обращается на это ее противоположностью. Но мы должны испытать, с одной стороны, непосредственную очевидность непосредственных суждений, с другой – отличие субъективных комбинаций от непосредственно достоверного, и лишь тогда можем мы образовать понятие истины.
Это отношение, согласно которому отрицание не одинаково первоначально, как положительное суждение, а напротив, предполагает это последнее как со стороны синтеза субъекта и предиката, так и со стороны достоверности этого синтеза, – это отношение ясно отражается в языке. Если бы был правилен тот взгляд, что утверждение и отрицание суть будто бы два одинаково первоначальных способа отношения к первоначально проблематическому синтезу «S – P», – то в таком случае нужно было бы удивляться (Бергманн и Виндельбанд категорически это признают), что утверждение в большинстве случаев не находит себе никакого особого грамматического выражения. Тогда как отрицание имеет таковое выражение. Лишь тогда появляется ή μην, «подлинно», «воистину» и т. п., когда необходимо бывает противостать угрожающему отрицанию.
Совершенно справедливо, что мы без конца могли бы размышлять над предикатами «значимый» и «незначимый», как это подчеркивает Виндельбанд (Strassb. Abh., с. 170): «A есть B» – истинно, что «A есть B» – истинно, что «A есть B» есть истинное положение и т. д.; «A не есть B» – истинно, что «A не есть B» – ложно, что «A не есть B» есть ложное положение – ложно, что «A есть B» есть истинное положение и т. д. Но это ни в каком случае не служит основанием для возражения против нашего понимания. Напротив, это подтверждает, что «положение – истинно, положение – ложно» отличается от какого угодно другого суждения только своим предикатом. Та же самая бесконечная рефлексия имеет место и по отношению к нашему самосознанию: «qui scit, eo ipso scit se scire… et sic in infinitum» (Спиноза, Этика II, 21) – конечно, лишь в абстрактной возможности. Ибо в действительности когда-нибудь должна же быть налицо достоверность, которая не может уже отрываться рефлексией от того содержания, к какому она относится, и особо подчеркиваться. И таким образом, возражение доказывает то, что оно хочет опровергнуть, именно что в основе всякого акта суждения лежит тот непосредственный акт суждения, в котором нельзя уже разъединить связь представлений и «одобрение» или «подтверждение».
37. О недостатках аристотелевской теории в этом отношении см. превосходнейшие замечания Prantl’я, Geschichte der Logik I, 118, 144 и сл. В других случаях Аристотель явно признает, что отри-цание принадлежит лишь к области мышления. Metaph. VI, 4. Ср. подробные рассуждения H. Maier a, die Syllogistik des Aristoteles I, 5 и сл. 126 и сл.
38. В Федоне, Сар. 52, 103 D и сл. Платон исследует поучительным образом τα εναντία άλληλα ού δεχόμενα.
39. Trendelenburg, Logische Unters. XII. 3-е изд. II, 151 3-е изд. 171. Ср. El. Log.Arist. к §ю. Arest. Cat. 6. 6 а 12 и места у Waitz'а к Cat. 116, 34.
40. ούδέν γάρ ενδέχεται νοείν μή νοοϋντα εν. Arist. Met. Г 49. 100 b 610.
41. Ср. относительно этого «non-Α» также Ргапй’я, Geschichte der Logik 1,144. Lotze, Logik s-е изд., с. 61 и сл.
42. Затем пошли еще дальше и название противной противоположности ограничили наиболее далеко отстоящими друг от друга звеньями ряда таких различий. Следовательно, между цветами противной противоположностью признается лишь черный и белый, но красный и желтый признаются лишь как разделительные, а не как противные. Так поступил, согласно с аристотелевским определением (Categ. 6, 6а 17 и в других местах. См. места у Waitz a, Org. I, с. 309), что εναντία τα πλείστον άλλήλων διεσηκότα των εν φ αύτω γένει, Тренделенбург в Log. Unters. Cap. XII и по его примеру Drobisch, Logik 3-е изд., § 24, с. 27? и Ueberweg, Logik 3-е изд., § 53, С. 108 и сл. Но тем самым (согласно рассуждениям на с. 152) привходит совершенно новая точка зрения, – точка зрения сравнения различий представляемого, которая нисколько не касается нас здесь, где речь идет только об основаниях отрицания.
43. «Покой не есть простое ничто», говорит Спиноза (Tract. De Deo II, 19) и воздвигает на этом всю свою физику.
44. Metaph. Г, 3. 1005 b 19: То γάρ αυτό άμα ύπάρχειν τε καί μή ύπάρχειν άδύνατον τφ αύτφ καί κατά το αύτο (καί όσα άλλα προσδιορισαίμεθ’ άν, έστω προσδιορισαίμενα πρός τάς λογικάς δυσχερείας), άύτη δή πασών έστι βεβαιοτάτη των άρχών… άδύνατον γάρ όντινού ταύτόν ύπολαμβάνειν είναι καί μή είναι, καθάπερ τινές οϊονται λέγειν Ηράκλειτον ούχ εστι γάρ άναγκαίον, άτις λέγει, ταύτα καί ύπολαμβάνειν, εί δε μή ενδέχεται άμα ύπάρχειν τφ τάναντία (προσδιωρίσθω δ’ήμΐή τή προτάσει τά είωθότα) εναντία δ’έστί δόξα δόξχι ή τής άντιφάσεως, φανερόν ότι άδύνατον άμα ύπολαμβάειν τον αύτόν είναι καί μή είναι το αύτο άμα γάρ άν εχοι τάς εναντίας δόξας ο διεψευσμένος περί τούτου. Διό πάντες οι άποδεικνύντες εις ταύην άνάγουσιν έσχάτην όξαν φύσει γάρ άρχή καί των άλλων άξιωμάτων αύτη πάντων. 4. 1006 b 33: ούκ άρα ενδέχεται άμα άληθές είναι είπείν το αύτο άνθρωπον είναι καί μή είναι άνθρωπον (ср. к этому Metaph. В, 2996 b 31: λέγω δέ άποδεικτικάς τάς κοινάς δόξας, εξ ών άπντες δεικνύασιν, οιον ότι παν άναγκαίον ή φάναι ή άποφάναι, καί άδύνατον άμα είναι καί μή είναι). Если Аристотель в указанной выше связи применяет положение, что противоположное (εναντία) не может-де в одно и то же время принадлежать тому же самому, и, по-видимому, пользуется им как доказательством в пользу того, что тот же самый не может принять, что то же самое в то же самое время есть и не есть, – то этого, естественно, не следует понимать таким образом, словно этим устанавливается высшее основоположение или основоположение, независимое от закона противоречия. Аристотель не только опровергает это в той же самой связи, но и возвращается к этому позже (Metaph. IV, 6.1011 b 15: έπει δ άδύνατον τήν άντίφασιν άληθεύεθαι άμα κατά τού αύτού, φανερόν ότι ούδέ τάναντία άμα ύπάρχειν ενδέχεται τφ αύτφ, признает, следовательно, этот последний, наоборот, зависимым от первого. Приведенное выше доказательство есть, напротив, лишь συλλογισμός εξ ύποθέσως в аристотелевском смысле, т. е. argumentation ex concessis, которая хочет доказать, что положение «Никто не может принять, что тому же самому принадлежит и не принадлежит то же самое», заключается в признанном положении «тому же самому не может принадлежать противоположное».
45. Этому не противоречит, что в Metaph Г Аристотель на первом плане придает своему принципу онтологическое понимание, и это понимание т. е. положение, что то же самое не может в то же самое время быть и не быть также и в других местах устанавливает как его собственный смысл. Так как мышление имеет своей задачей лишь познавать сущее и его истинность и ложность зависят от того, связывается ли в мышлении то, что связано в сущем, разделяется ли то, что разделено в сущем, то логический принцип не мог бы существовать, если бы он не выражал основного определения бытия, его достоверность непосредственно включает, что он соответствует бытию. Но в тех рассуждениях, в которых Аристотель выясняет значение своего принципа и его неопровержимость, – повсюду в них решающая роль принадлежит логической точке зрения; кто хотел бы не признавать принципа, тот вообще уже не мог бы ничего ни мыслить, ни утверждать. Ср. H. Maier, Syll. d. Ar. I, 41 и сл.
46. То, что приводит Тренделенбург, Elem. log. Arist., § 9 из Anal. pr. I, 32. 47 a 8, – ΔεΤ παν το αληθές έαυτφ όμολογούμενον είναι πάντη – это было привлечено в угоду позднейшему учению и в связи не имеет этого принципиального значения. Это последнее можно приписывать лишь рассуждениям Metaph. VI, 4 и сл., и содержащееся там (Prantl, Gesch. der Logik I, 131), верно формулирует в том смысле, что всякое допущение относительно и ύπάρχον (я поставил бы только ύπάρχειν) само в себе неизменно, что опять-таки, в конце концов, возможно лишь при предположении постоянства понятий, присущих словесным обозначениям. Витапп, недавно (Philosophie als Orientierung über die Welt, c. 373 и сл.) приложивший старание к тому, чтобы снова восстановить в правах истинный аристотелевский смысл логических принципов, стирает все же значение закона, относя его к чисто фактическим обстоятельствам дела, что нечто представлено или мыслилось («Он не выражает ничего, кроме того, что факт процесса представления имел место таким образом, как мы выполнили его»), и выставляя его просто как специальный случай factum infectum fieri nequit. Ибо все сводится не к тому, чтобы установить в позднее возникающем суждении факт, что нечто мыслилось; это последующее суждение само ведь подчинено тому правилу, что оно имеет в виду нечто определенное, именно наличность этого и никакого иного мыслительного акта. Дело идет, напротив, о том, как произошел всякий акт суждения, именно так, что в нем содержится определенное, одно-единственное мнение, что тот, кто утверждает нечто, может утверждать это лишь в одном смысле и в том же самом акте не может в то же время думать противоположное.
47. Когда впервые в качестве principium identitatis был обозначен не аристотелевский принцип (как в течение всех средних веков, согласно доказательствам PrantFn), а формула «A est А» или «ens est ens», и в связи с этим получило свое измененное значение также и principium contradictionis (и princ. Exclusi tertiι), – этого, сознаюсь, я не знаю. У Лейбница можно ясно проследить переход одного понимания в другое. В Neuveaux Essais IV, 2 (Erdm. стр. 338, 339) как принцип тождества называется «A est A», chaque chose est ce qu’elle est, a как принцип противоречия – Une proposition