(Ясно также, что поощрение должно быть чем-то приятным, а наказание – чем-то неприятным.)
6.423. Невозможно говорить о воле как о носителе этического. А воля как феномен интересна лишь психологии.
6.43. Если добрые или дурные побуждения воли вправду изменяли бы мир, они могли бы изменять лишь пределы мира, а не факты – не то, что может быть выражено посредством языка.
Коротко говоря, в итоге мир стал бы совершенно иным. Он должен был бы, так сказать, поблекнуть и увянуть.
Мир счастливого человека отличается от мира человека несчастного.
6.431. И смерть не изменяет мир, а прекращает его.
6.4311. Смерть не есть событие жизни; мы не живем для того, чтобы пережить смерть.
Если под вечностью понимать не бесконечную протяженность времени, а безвременность, тогда вечно будут жить те, кто живет в настоящем. Наша жизнь не имеет границ в том смысле, в каком не имеет границ поле зрения.
6.4312. Нет временно́го бессмертия человеческой души, так сказать, ее постоянного существования после смерти тела; это допущение, более того, никак не оправдывает надежд, которые на него возлагались. Разве раскрою я некую тайну, живи я вечно? Разве эта вечная жизнь не такая же тайна, как наша повседневная жизнь? Постижение тайны жизни в пространстве и времени лежит за пределами пространства и времени.
(Это ведь не решение задачи какой-либо из естественных наук.)
6.432. Как обстоят дела в мире, совершенно безразлично для высшего. Бог не открывает себя миру.
6.4321. Факты способствуют лишь постановке задачи, но не решению.
6.44. Мистическое заключено не в том, как явлен мир, а в том, что он есть.
6.45. Смотреть на мир sub specie aeterni[6] значит воспринимать его в цельности – в ограниченной цельности.
Ощущение мира как ограниченного цельного поистине мистично.
6.5. Когда ответ нельзя облечь в слова, вопрос тоже нельзя задать словами.
Тайны не существует.
Если вопрос может быть сформулирован, на него возможен ответ.
6.51. Скептицизм не неопровержим, но явно бессмыслен, когда пытается возбудить сомнения там, где невозможно задать вопрос.
Сомнение существует лишь там, где возможны вопросы, вопросы – лишь там, где возможны ответы, а ответы – лишь там, где нечто может быть сказано.
6.52. Мы чувствуем, что даже когда найдутся ответы на все возможные философские вопросы, основы жизни останутся полностью непостигнутыми. Конечно, тогда не останется вопросов, и это и будет ответ.
6.521. Решение тайны жизни можно отыскать в устранении этой тайны.
(Разве это не причина, по которой те, кто после долгих сомнений обнаружил, что смысл жизни стал им понятнее, не в силах сформулировать, что же это за смысл?)
6.522. Есть в самом деле нечто, чего не передать словами. Оно проявляет себя. Вот что мистично.
6.53. Истинный метод философствования должен быть следующим: не изрекать ничего, кроме того, что может быть сказано, то есть суждений естественных наук, то есть того, что не имеет отношения к философии, – а затем, когда кто-либо еще захочет изречь нечто метафизическое, показать ему, что он не сумел наделить смыслом отдельные знаки своего суждения. Хотя это не удовлетворит собеседника – он не ощутит, что мы учим его философии, – этот метод будет единственно корректным.
6.54. Мои суждения уточняются следующим образом: тот, кто понимает меня, в конце концов признает их бессмысленными, когда проберется сквозь них, по ним, над ними. (Он должен, так сказать, отбросить лестницу после того, как взобрался по ней.)
Он должен преодолеть эти суждения, чтобы правильно увидеть мир.
7. То, о чем нельзя сказать, следует обойти молчанием.
Приложения
Предисловие Б. Рассела к 1-му английскому изданию «Логико-философского трактата»[7]
«Логико-философский трактат» г-на Витгенштейна, вне зависимости от того, раскрывает он или нет истинную суть того, о чем говорит, является важнейшим философским текстом, по самому своему размаху и по глубине изложения. Отталкиваясь от принципов символизма и связей, необходимо существующих между словами и объектами в любом языке, он распространяет свой анализ на различные области традиционной философии и показывает, каким образом в каждом случае возникают традиционные рассуждения и традиционные проблемы в этих областях, проистекающие из непонимания принципов символизма и некорректного употребления языка.
Прежде всего затрагивается логическая структура суждений и природа логического взаимодействия. Затем мы последовательно переходим к теории познания, законам физики, этики и, наконец, к мистическому (das Mystische).
Чтобы понять книгу г-на Витгенштейна, нужно отдавать себе отчет в том, какими именно проблемами он озабочен. В той части исследования, которая затрагивает символизм, он изучает условия, необходимые для обретения логически совершенного языка. Применительно к языку существует немало сложностей. Во-первых, сложность возникает в нашем сознании, когда мы используем язык для того, чтобы что-либо выразить; это сложность психологического свойства. Во-вторых, имеется сложность отношений между мыслями, словами или предложениями и тем, к чему они относятся и что обозначают; эта сложность эпистемологическая. В-третьих, налицо сложность использования предложений для передачи истины, а не лжи; это достигается посредством особых предложений, для которых обсуждаемые предложения являются субъектами. В-четвертых, возникает такой вопрос: какое отношение один факт (например, предложение) должен иметь к другому, чтобы стать его символом? Это логический вопрос, и именно им задается г-н Витгенштейн. Его также интересуют условия корректного символического представления, то есть представления, в котором предложение означает нечто вполне определенное. На практике язык всегда более или менее туманен, поэтому мы ничего не можем утверждать полно и бесповоротно. И потому перед логикой возникают две сложности применительно к символическому представлению: 1) комбинации слов должны отражать смысл, а не бессмыслицу; 2) символы и комбинации символов должны обозначать каждое нечто уникальное. Логически совершенный язык обладает синтаксическими правилами, которые предотвращают бессмыслицу, а конкретный символ в нем всегда имеет строго определенное, уникальное значение. Г-н Витгенштейн изучает условия конструирования логически совершенного языка; не то чтобы любой язык был безупречным с точки зрения логики и не то чтобы мы были в состоянии конструировать, здесь и сейчас, логически совершенный язык, однако основная функция языка – означать, и он лишь частично исполняет эту функцию, постепенно приближаясь к постулированному нами идеальному языку.
Одна из важнейших задач языка – утверждать или опровергать факты. Если синтаксис языка задан, значение предложения определяется, когда становятся известными значения образующих его слов. Чтобы то или иное предложение могло утверждать какой-либо факт, должно быть, вне зависимости от конструкции языка, нечто общее между структурой предложения и структурой факта. Пожалуй, это – фундаментальное положение теории г-на Витгенштейна. То, что является общим у предложения и факта, уверен он, не может быть высказано в языке. Если воспользоваться его терминологией, это может быть лишь показано, а не сказано, ибо все сказанное должно иметь ту же структуру.
Первое требование к идеальному языку заключается в том, что в нем должно быть одно и только одно имя для каждого простейшего предмета и не должно быть одинакового имени для двух различных предметов. Имя – простой символ в том смысле, что у него нет частей, которые сами по себе являлись бы символами. В логически совершенном языке ничто, не являющееся простым, не может иметь простого символа. Символом целого будет «комплекс», содержащий символы частей. Рассуждая о комплексе, мы, как выяснится позднее, грешим против правил философской грамматики, но этого нельзя избежать… Комплексом в мире выступает факт. Факты, которые не состоят из других фактов, г-н Витгенштейн называет Sachverhalt (позиция, положение), тогда как факты, расчленяемые на два и более факта, называет Tatsache (факт); таким образом, предложение «Сократ мудр» есть и Sachverhalt, и Tatsache, тогда как предложение «Сократ мудр, а Платон – его ученик» есть Tatsache, но не Sachverhalt.
Он сравнивает лингвистическое выражение с геометрической проекцией. Геометрическая фигура может быть спроецирована множеством способов, и каждый из этих способов соответствует своему языку, но проективные способности исходной фигуры остаются неизменными при использовании любого из названных способов. Эти проективные способности соотносятся с тем общим, что в его теории должны иметь между собой суждение и факт, если суждение утверждает факт.
В известном, элементарном смысле все это очевидно. Невозможно, например, составить предложение о двух людях (допустим для удобства, что людей можно трактовать как простейшие элементы), не используя двух имен; а если вы намерены утверждать наличие какого-либо отношения между этими двумя людьми, вам понадобится, чтобы предложение, утверждающее это отношение, установило связь между двумя именами. Если мы говорим: «Платон любит Сократа», слово «любит» между словами «Платон» и «Сократа» устанавливает некую связь между этими словами, и именно благодаря этому факту наше предложение способно утверждать отношение между объектами, обозначенными как «Платон» и «Сократ».
В соответствии с данным принципом все то, что должно быть сказано ради облегчения понимания теории г-на Витгенштейна, является с точки зрения его теории бессмысленным. Опираясь на это заключение, мы можем обрисовать мир, который лежит, как представляется, в основе его системы.
Мир состоит из фактов; факты не могут, строго говоря, быть определены, но мы можем объяснить, что имеем в виду, сказав, что факты делают суждения истинными или ложными. Факты могут содержать элементы, которые также являются фактами, или не содержать оных; например, суждение «Сократ был мудрым афинянином» состоит из двух фактов, «Сократ был мудр» и «Сократ был афинянином». Факт, не имеющий других фактов в качестве своих составляющих, г-н Витгенштейн называет