Субъект таких ценностей (читай – личность) отнюдь не находится в пределах эмпирической данности. «Субъект никогда не может стать объектом для самого себя», – объясняет Аллерс, добавляя, что «самонаблюдение является вторичным, а стороннее наблюдение – первичным, исходным отношением, поскольку "Я" всегда там, откуда наблюдает и никогда – на месте, которое находится под наблюдением» (W 183).
Не меньше Аллерс говорит и о сути личности. Как обстоит ситуация со становлением личности – в особенности со «становлением нравственной личности», по формулировке, вынесенной в заглавие одного из основных трудов Аллерса, с «экзистенциальным просветлением» (по Карлу Ясперсу), за которым следует воспитание экзистенции, приличествующей человеку? Какова вообще цель воспитания? Аллерс формулирует ее как «достижение равенства между субъективным восприятием ценностей и объективным весом этих ценностей» (H353), а также «полное осуществление всех собственных положительных возможностей, заложенных в личности». При этом Аллерс не забывает отметить, что «заранее нельзя сказать, каковы эти возможности, сколько их», поскольку «лишь попытка осуществить те или иные возможности позволяет узнать, какова ситуация с ними» (W166).
Аллерс продолжает: «Оперируя схоластическими терминами, превращение возможностей в действия есть суть и смысл человеческой жизни. Я убежден, что разбежка между уже реализованными ценностями и теми ценностями, что еще предстоит осуществить, которые пребывают в состоянии зачаточных возможностей личности, – эта "ценностная разница", как я в свое время ее назвал, и является тем двигателем, который задает ритм течению жизни. Когда человек до конца реализовал все то, что было заложено в недрах его личности как ценностные возможности, жизнь его должна застыть и он должен умереть. Поэтому, полагаю я, святые так часто умирают в молодости. Вспомним, к примеру, жизнь св. Алоизия Гонзага[117], св. Яна Берхманса[118], св. Терезы из Лизьё[119], а также ее неканонизированных, но очень праведных сестер по ордену – Марии из обители Святой Троицы или Анжелики из обители Иисуса, а также многих других. Не испытываем ли мы впечатления, граничащего с уверенностью, будто эти люди более не имели нужды оставаться на земле, полностью реализовали все свои земные возможности, какие только могли осуществить? Причем столь многие из юных святых ушли из жизни в таких тяжелых муках, поскольку стойкое перенесение боли и недуга и было тем последним предназначением, которое им предстояло реализовать. Нам вновь остается лишь поражаться глубине и остроте следующей формулировки: о таких людях говорят, что они «рано исполнились». Они довели до совершенства все, что было в них и могло быть реализовано, превратив все свои ценностные возможности в осуществленные ценности. Разумеется, это суждение не допускает обратного толкования, что жизнь человека заканчивается, как только он реализует все свои ценностные возможности. Жизнь большинства людей начинает клониться к закату, когда до полной самореализации им еще далеко. Однако пока человек жив, он имеет возможность воплощать заложенные в нем ценности. Пока человек жив, ни он сам, ни кто-либо другой не может с уверенностью о нем утверждать, что в этом человеке больше не откроются новые возможности, даже самые невероятные. Причем не только редкостные потрясения – такие как увлечение, опасность, настоящая любовь, – но и гораздо более тривиальные события позволяют вырасти в человеке чему-то неожиданному. Случайная болезнь, слово, походя брошенное кем-либо, какое-нибудь непримечательное переживание порой могут взбудоражить человека, а почему – непонятно» (W169).
Цель воспитания равноудалена как от чистого индивидуализма, так и от чистого коллективизма. «Человек должен в ходе своего развития добиться того, чтобы целиком сознавать свою неотъемлемую самоценность и абсолютную уникальность своей личности, в то же время зная, что обладание этой самоценностью возможно лишь тогда, когда он сознает и понимает себя как элемент целостных сущностей более высокого порядка», так как «по сути, есть лишь один идеал – идеал целесообразности, самоотдачи, служения» (W192). Однако необходимо учитывать, что «человек, который целиком и полностью растворится в обществе, теряет себя, свою самоценность, своеобразие; в конечном итоге он более не сможет растрачивать себя ради общества, поскольку его самого буквально больше не будет» (W100). Так или иначе, «после окончательного нахождения и конституирования "Я" в человеке также просыпается сознание собственного сущностного конечного одиночества, последнего бытия-наедине-с-самим-собой и, соответственно, абсолютной ответственности за себя самого». Что касается «сущностного одиночества», оно «обретается» на «гораздо более глубоком уровне, в гораздо более укромном месте, чем любое обычное одиночество, на которое жалуются многие люди; оно является необходимым следствием абсолютной уникальности человеческой личности и как таковое связано с метафизической сутью личности. Только в этой плоскости и возможно избавиться от такого одиночества, вернее, оно само может себя устранить на уровне сверхъестественной жизни» (W 243).
Что касается цели воспитания, какой же путь ведет к этой цели? Здесь, прибегнув к примеру, укажем на убеждение, лежащее в основе аллерсовской трактовки воспитания и заключающееся в его отношении к наказанию – о наказании Аллерс говорит, что оно должно «приниматься с благодарностью как знак доверия». «Эта мысль означает не что иное, как убеждение, что наказуемый по своей внутренней природе и истинной сущности гораздо более положителен, чем могло бы показаться по его делам». Аллерс «сознательно противопоставляет себя общепринятым взглядам», когда «на основании вышеуказанного приходит к выводу о неприемлемости любого унизительного наказания» (W92). Но «неприятие зла и ненависть к людям – разные вещи. Святой не приемлет зла, но любит грешника» (W114).
Как психиатр Аллерс особо отметился критикой психоанализа. Дело дошло до того, что Луи Жунье позволил себе назвать Аллерса в заголовке своей монографии Анти-Фрейдом. Сам Аллерс выступает против «дегуманизации, присущей психоанализу» (J 10 f.). В начале этой статьи мы уже упоминали его доклад «О психоанализе». Для Аллерса методы психоанализа и психоаналитическая трактовка человека совершенно неразделимы, что полностью противоречит выкладкам Карла Штерна и Альберта Гёрреса, сформулированным на несколько десятилетий позже. Говоря об этой трактовке, Жунье критикует ее крайний субъективизм, идеализм и солипсизм: «Предметы являются желанными не потому, что имеют определенную ценность по своей природе, независимо от человеческого духа, но они ценны потому, что желанны» (J 26) – иными словами, в субъективистской психоаналитической трактовке человека объекты желанны не в силу того, что им по определению присущи какие-либо ценности; напротив, объекты обретают ценность лишь по той причине, что для кого-то они могут быть желанны. Таким образом, Жунье характеризует психоаналитическое представление о человеке как «в корне антихристианское» и признает это представление «огромной ересью».
«Однако следует задаться вопросом и о том, – считает сам Аллерс, – почему эта теория могла приобрести такое множество сторонников». Если бы психоаналитик решил исследовать такой феномен, он бы не пытался ответить на вопрос, какая логическая или культурная суть лежит в основе этого явления, а выстраивал бы такую аргументацию: какова должна быть душевная жизнь этого человека, как он должен желать свою мать, ненавидеть своего отца, желать ему смерти, завидовать своим братьям и сестрам, сдерживать дефекацию несмотря на распирающие его газы – словом, каково должно быть его бессознательное, чтобы он стал отстаивать ту или другую точку зрения, а иные точки зрения не принимал? «Я не собираюсь пытаться, – продолжает Аллерс, – обратить против психоанализа подобное оружие. Меня не интересует личность психоаналитика, равно как его не интересует личность критика, я оспариваю не комплексы, а трактовки сущностей, которые ложны или истинны без привязки к конкретному человеку» (P 42 f.).
Занимаясь в таком ключе «имманентной критикой», Аллерс в другом месте предлагает обдумать следующее: «Изначально критике подвергались в первую очередь результаты психоанализа, особенно та роль, которая отводится в нем сексуальности, а также "аморальные" тенденции, локализующиеся в бессознательном. Эту критику подстегивали эстетические и нравственные мотивы. Поэтому она была, в сущности, беспредметной. Я отнюдь не собираюсь заниматься подобной критикой. Я однозначно заявляю – предполагая при этом, что суждения психоанализа по данным вопросам верны, – что мне абсолютно безразлично, является ли мое бессознательное, бессознательное младенца или любого другого человека многообразно извращенным, инцестуозным либо безусловно преступным. Об этом факте можно сожалеть и желать, чтобы все было иначе, однако это не позволяет нам браковать определенную точку зрения, если мы работаем с фактами» (P15).
Далее следует «замечание, так сказать, автобиографического характера», которое может особенно нас заинтересовать: «В свое время, еще до того, как мне представилась возможность накопить существенный опыт работы с неврозами, психозами и нормальной психологией, я был убежденным сторонником психоанализа. Казалось, что он объясняет столь многое и так убедительно, что он словно должен был помочь выстроить единообразную структуру душевной жизни человека и т. д. Логическая проработка этой системы и психологический опыт научили меня гораздо лучшему – нет, сформулирую осторожнее – немного иному, позволив мне при этом не упустить из виду ценные результаты. Я хотел бы подчеркнуть, что не только склонен считать истинными многие результаты психоаналитической доктрины, а также некоторые ее теоретические выкладки, но и причисляю их к наиболее значительным достижениям психологии человека. С другой стороны, я решительно не в состоянии признать психоаналитический метод как таковой. Если говорить о методологической критике, то положение психоанализа