Известен познавательный и наглядный двойной случай психосоматической ангины, случающейся с врачом одной клиники и его ассистентом. Оба они если и заболевают ангиной, то это происходит только в четверг. Ассистент заболевает ангиной в четверг в том случае, если на следующий день, в пятницу, он должен выступать с докладом, что всякий раз вызывает у него определенный стресс. Врач заболевает ангиной – если заболевает – опять же, только в четверг, причем именно потому, что в среду он читает лекции. В день лекций он еще не болеет ангиной. Мы можем с полным правом предположить, что в среду инфекция уже теплится в организме врача, но наш коллега просто не может себе позволить заболеть ангиной в лекционный день, поэтому уже близящийся приступ болезни откладывается.
Итак, мы видим: психосоматическая медицина почти не позволяет понять, почему человек заболевает, однако вполне объясняет, почему он не заболевает.
Нам известен случай одного коллеги, который, сильно устав и перетрудившись, был вынужден присоединиться к спасательной альпийской экспедиции, вылазка которой продлилась около двух часов. Сразу же после того, как медик выполнил свой врачебный долг, он обессилел и лишь с большим трудом смог невредимым выбраться из скал. Ничуть не удивительно, что с ним случился такой коллапс – даже без привлечения психосоматической медицины. Но тот факт, что силы оставили коллегу только после того, как он справился со своей задачей, и ни секундой ранее, объясняется лишь через психосоматику.
Смысловая ориентация помогает выжить
В общем и целом очевидно, что не только состояние иммунитета зависит от аффективного состояния, но и аффективное состояние зависит от мотивации. Однако судить о том, насколько решающее значение может играть мотивация в пограничных ситуациях человеческого бытия-в-мире, можно на примере случаев, имевших место в лагерях для военнопленных. Многие психиатры смогли установить, что и в Японии, и в Корее, и, наконец, в Северном Вьетнаме максимальные шансы на выживание были у тех военнопленных, которые держались за смысл жизни, то есть считали, что обязаны еще что-то успеть сделать. Этот факт, в частности, подтвердили мне трое американских офицеров, которые выжили после очень долгого пребывания в плену на территории Северного Вьетнама (до семи лет) и по воле случая оказались в числе моих студентов в Международном университете США в Калифорнии. На одном из семинаров они подробно описали пережитый опыт и пришли к такому общему выводу: в конечном итоге им удалось выжить только благодаря смысловой ориентации (9)! Их слова подтверждаются международной литературой, посвященной концентрационным лагерям (10, 16).
Однако современному человеку сложно найти такую смысловую ориентацию. У человека есть все для жизни, но он едва ли себе представляет, ради чего стоит жить. Можно сказать, он страдает от ощущения потери смысла. Государство, обеспечивающее благополучие своих граждан, в том числе материальное, удовлетворяет практически все потребности человека, причем некоторые потребности формируются именно в таком обществе потребления. Неудовлетворенной остается лишь одна человеческая потребность – в смысле. Под давлением господствующих общественных установок человек будет лишь ощущать фрустрацию! Речь идет о феномене, описываемом мотивационно-теоретической концепцией «воли к смыслу». Если человек обретает смысл, то он – при необходимости – также оказывается готов терпеть лишения, принимать страдания, жертвовать, в том числе собственной жизнью. Напротив, если жизнь его не имеет смысла, то он наплевательски к ней относится, даже если с виду у него все хорошо, а в некоторых обстоятельствах может пойти на самоубийство. Несмотря на благополучие и изобилие. Рост количества самоубийств, с которым мы сегодня имеем дело, свидетельствует, что материальная обеспеченность вполне может окончиться экзистенциальной фрустрацией.
Помощь в поиске смысла
Но есть ли терапевтический способ докопаться до такого чувства утраты смысла, которое скрыто в глубине организма (если не сказать – в глубине души)? Теперь, если мы проанализируем, как самый обычный человек понимает свое человеческое бытие-в-мире, окажется, что есть, условно говоря, три основные дороги, каждая из которых может привести его к обретению смысла. Я могу придать своей жизни смысл в случае, если займусь чем-нибудь, начну что-то создавать; а также если начну переживать что-то или кого-то во всей его уникальности и неповторимости, то есть стану его любить. Однако в конце концов выясняется, что даже когда мы оказываемся один на один с участью, которую ничто не в силах изменить (допустим, заболеваем неизлечимой болезнью либо попадаем в безнадежную ситуацию, где можем быть лишь беспомощными жертвами), то такой, да, именно такой жизненной ситуации все-таки можно придать смысл, поскольку данная ситуация позволяет реализовать наичеловечнейшее в человеке: его способность превращать страдания в человеческое подвижничество. С опорой на эту возможность жизнь может остаться осмысленной вплоть до самого конца – вообще, именно в финале жизни человек может наконец-то наполнить смыслом собственные страдания и даже свою смерть.
Это учение о смысле, направленное против расточения смысла, эта логотеория, лежащая в основе логотерапии, уже давно эмпирически подтверждена в ходе целого ряда методически безупречных проектов. В корпус логотерапевтической литературы входят публикации Брауна, Каскиани, Крамбо, Дансарта, Дурлака, Кратохвила, Лукас, Лансфорда, Мейсона, Мейера, Мерфи, Плановы, Попильски, Ричмонда, Робертса, Руха, Сэлли, Смита, Йернелла и Янга, из которых следует, что в жизни можно найти смысл и он, в принципе, не зависит от половой принадлежности человека, его возраста, коэффициента интеллекта, уровня образования, характера, окружения. Наконец, подтверждается, что человек может найти смысл жизни независимо от того, религиозен он или нет, опять же, независимо от того, к какой конфессии он себя причисляет.
Практическая логотерапия
Однако наша логотеория подтверждается не только эмпирически, но и практически. Пациентка, страдающая тяжелой формой туберкулеза легких и сознающая, что не может рассчитывать на выздоровление, а, напротив, имеет веские основания задумываться о смерти, пишет: «Когда же моя жизнь была богаче? Когда я работала [бухгалтером], всем была так нужна, а сама не получала от этой работы ничего, кроме громких обязанностей? Или в эти последние годы, которые ушли у меня на духовное осмысление множества проблем? Кроме того, борьба за преодоление страха смерти, который меня ранил, травил, преследовал в невообразимой мере, – даже эта борьба кажется мне более ценной, чем добрая дюжина таких прекрасных балансов».
Другой пример. Госпожа профессор Патрисия Старк пишет мне 29 марта 1979 г. из Алабамы: «У меня есть 22-летняя клиентка, которая в возрасте 18 лет получила огнестрельное ранение в позвоночник, когда шла в овощную лавку. Ранение очень тяжелое, она может выполнять какие-либо действия только при помощи ротового стилуса. Смысл своей жизни она ощущает довольно четко. Она читает газеты и смотрит телевизор, выискивая истории о людях, оказавшихся в беде, а затем пишет им (набирает буквы своим стилусом) слова поддержки и ободрения».
То, что мы едва ли решаемся выразить словами, наши пациенты воплощают в действиях. Они выжимают из жизни смысл в тяжелейших ситуациях и даже перед лицом смерти. Нам же остается – в рамках такой борьбы за смысл – катализировать их своей помощью, обеспечивать им «врачебное душепопечительство», если они в нем нуждаются. В моей книге «Доктор и душа» (11) вы найдете главу «Последняя помощь», и в ней приводится диалог, имевший место между мной и одной пациенткой, умершей неделю спустя.
Врачебное душепопечительство
Разумеется, не может быть речи о конкуренции между врачебным и священническим душепопечительством. Вопрос лишь в том, относится ли врачебное душепопечительство к медицине – то есть входит ли оно в число обязанностей врача. Ответ на этот вопрос написан над главными воротами Центрального венского клинического госпиталя: «Saluti et solatio aegrorum»[128]. Этот девиз был сформулирован императором Иосифом II.
Кроме того, врачебное душепопечительство ни в коем случае не является уделом одних лишь неврологов, а относится к обязанностям любого практикующего врача. Заведующий хирургическим отделением, который решит отказаться от какого-либо врачебного душепопечительства, не должен удивляться, если пациент окажется не у него на столе, готовый к операции, а уже после самоубийства будет лежать на столе патологоанатома, того врача, у которого оканчивают свой путь все пациенты.
Кстати, об операции: должен поблагодарить одну мою студентку из Международного университета США, Сан-Диего, за сообщение об одном 31-летнем механике, который был направлен в больницу для специального лечения после того, как пережил сильный удар током. Из-за начавшейся гангрены ему пришлось ампутировать все конечности. Моя студентка описывает, как во время операции хирург, анестезиолог и операционная сестра не могли сдержать слез и, несмотря на все попытки сдержаться, тяжело вздыхали. Моей ученице было поручено объяснить пациенту после пробуждения от наркоза, что у него больше нет рук и ног. В поисках той искры смысла, которую она могла бы зажечь в душе пациента на всю его оставшуюся жизнь, моя студентка решила воспользоваться логотерапевтическими принципами. Действительно, – с трудом верится! – через пару недель ей удалось настолько мобилизовать этого пациента, что он сам и по собственной инициативе начал присматривать за парализованным мальчиком. После выписки из больницы этот пациент открыл свое дело, смог зарабатывать на содержание семьи. Он даже устроил себе отпуск и в специально оборудованном автомобиле объехал всю Америку. Однажды он написал своему лечащему врачу – моей студентке – буквально следующее: «До того увечья я был словно пуст внутри. Я не просыхал от спиртного и чувствовал смертельную скуку. Теперь же я точно знаю, что значит быть счастливым».