огромных личных жертв стоят за других, помогают другим. За этот вариант высказались 47 %.
Как же обстоит ситуация с молодежью, которую все так активно ругают? По данным Института Фесселя, не 47, а 83 % молодых людей изъявили желание помогать другим людям! Если такие показатели кому-то не внушают оптимизма, то ему уже ничем не поможешь…
Самое прекрасное заключается в том, что все чувство утраты смысла является одним большим анахронизмом: требуется лишь немного расширить собственный кругозор – и мы заметим, что наши дела идут довольно неплохо, по крайней мере в сравнении с другими странами, где царит либо политическая несвобода, либо нужда, либо, как в третьем мире, и то и другое. В любом случае для всех, кто еще находил в себе силы чем-то увлекаться, всегда находилось занятие – а сколько дел еще ждало впереди. Таким образом, не было и недостатка в смысле.
При этом смысловая ориентация с психологической точки зрения является не только жизненно важной, но и неоценимой для выживания! Если вы, подобно мне, знаете не только мировую научную литературу о военнопленных, но и, как я, имели возможность познакомиться с людьми, которые провели в плену до семи лет, то вы, конечно, знаете, насколько решающую роль при выживании в таких условиях играет ориентация на будущее.
Хроническое самоубийство
Теперь давайте задумаемся о том, какая опасность психологического плана кроется в том, как понимает и обозначает себя современная молодежь – «поколение без будущего». Это означает поколение без будущего и без смысла. В таком присущем молодежи экзистенциальном вакууме особенно грозным кажется разрастание следующей триады массовых неврозов: депрессия, зависимость и агрессия. Вот что это означает на практике: самоубийство[134] в узком смысле слова, хроническое самоубийство, выражающееся в наркозависимости[135], и в особенности насилие по отношению к ближнему. Но опыт, насчитывающий не одно десятилетие, подсказывает, что даже таких молодых людей легко «завоевать», они остаются вам благодарны, если вы «требуете» от них чего-то, то есть ставите перед ними конкретную задачу, которая словно подогнана им по мерке, если не сказать – по душе. Вы знаете историю, случившуюся со статуями в парке Фрогнер в Осло? Молодые вандалы повредили их и хотели разломать, точно как обдирали кожаную обивку в трамваях. Их задержала полиция. После чего им было предложено сформировать добровольные бригады, которые по ночам прочесывали бы парк, а днем ездили в трамваях и отыскивали других вандалов, чтобы отговорить их от подобного хулиганства.
Итак, мы подходим к сути моих выкладок: что, если экстраполировать подобную ситуацию и представить, что добровольная самоотдача общему делу позволит нам преодолеть агрессию и насилие применительно не только к отдельным людям или группам людей, но и ко всему человечеству? В этом лично я усматриваю основное значение всех общемировых усилий и стремлений, какие только существуют – взять хотя бы защиту окружающей среды, борьбу за мир, помощь развивающимся странам. Что касается последней проблемы, для нее просматривается идеальное решение, связанное не только с темой моего выступления, но и с предметом нашего общего доклада. Именно в той мере, в какой «первый мир» считает себя обязанным побороть продовольственный голод в «третьем мире», в такой же мере «первый мир» помогает себе самому преодолеть смысловой кризис. Мы даем им хлеб, а они дают нам смысл для этого. Неплохой обмен.
11. Человек в поисках конечного смысла[136]
Уважаемые дамы и господа! Когда перед вами выступает докладчик из Вены, вы ожидаете, что он будет говорить с венским акцентом – да, я так и говорю; если он к тому же еще и психиатр, то вы, наверное, полагаете, что он первым делом сошлется на Зигмунда Фрейда примерно таким образом: «Все мы научились у Фрейда видеть в человеке существо, которое в конечном итоге и в принципе ищет лишь одного: удовольствия». Действительно, именно Фрейд ввел понятие «принцип удовольствия», и его сосуществование с «принципом реальности» ни в коем случае не противоречит гипотезе Фрейда о том, что удовольствие является основным источником мотивации человеческих поступков. Ведь, как неоднократно подчеркивает Фрейд, принцип реальности находится на службе у принципа удовольствия, представляя собой всего лишь «модификацию» принципа удовольствия, «которая в конечном итоге также направлена на получение удовольствия»[137] и «в определенном смысле являет собой продолжение принципа удовольствия, но уже другими средствами»[138]. «Сиюминутное удовольствие с неопределенными последствиями отбрасывается, но лишь для того, чтобы заполучить следующее, более гарантированное удовольствие»[139]. Однако мы ни при каких условиях не можем игнорировать или забывать, что принцип удовольствия – во фрейдистской трактовке – сам по себе служит более всеобъемлющему принципу, а именно принципу гомеостаза в трактовке У. Кеннона (The Wisdom of the Body, «Мудрость тела», New York, 1932), цель которого – ослабить внутренние противоречия, чтобы удержать или восстановить внутреннее равновесие. Так и сам Фрейд представлял «душевный аппарат» как сущность, «цель» которой заключается в том, чтобы «одолеть поступающие в него извне и изнутри раздражения и возбуждения и освободиться от них»[140].
Правда, в рамках такого представления о человеке недостает ни больше ни меньше, чем фундаментально-онтологической характеристики человеческого бытия-в-мире, которую я обозначил бы как «самотрансценденцию экзистенции». При этом имеется в виду, что любое человеческое существование уже постольку выходит за собственные пределы, поскольку всегда указывает на что-либо, не относящееся к субъекту данного существования, то есть на кого-то другого или на что-то другое! Иными словами, наиболее глубок и совершенен тот человек, который не интересуется какими– либо внутренними состояниями, будь то удовольствие или душевное равновесие, а ориентирован на мир, на тот мир, который его окружает, и именно в этом мире он ищет смысл, реализовать который у него достало бы сил, либо человека, которого он мог бы любить. На основании этого предрефлексивного онтологического самопонимания человек каким-то образом узнает и о том, что он самореализуется именно в той мере, в какой забывает о себе, а забывает он о себе как раз в той мере, в какой посвящает себя делу, которому служит, либо человеку, которого любит.
Дело еще и в том, что и вторая венская классическая психотерапевтическая школа – индивидуальная психология Альфреда Адлера – не принимает в расчет самотрансценденцию человеческого существования. В принципе, индивидуальная психология рассматривает человека как существо, нацеленное на преодоление определенного внутреннего состояния, а именно чувства неполноценности, и достигает этого, развивая стремление к превосходству, которое во многом конгруэнтно с так называемой волей к власти, описанной Ницше.
Пока теория мотивации строится вокруг «воли к удовольствию» – как мы теперь можем переименовать фрейдистский принцип удовольствия – или вокруг стремления к власти в адлеровском его понимании, речь идет о типичной глубинной психологии. Я бы противопоставил ей «высокую психологию»[141], позволяющую включить в образ человека и такие черты, которые можно было бы расположить «по ту сторону принципа удовольствия» и воли к власти. Среди этих стремлений человеческий поиск смысла, пожалуй, находится на первом месте. Действительно, был Оскар Пфистер, который уже – подумать только! – в 1904 г. рекомендовал развивать исследования именно в этом направлении, когда указывал, что «более значительным [по сравнению с глубинной психологией] является признание тех духовных высот человеческой природы, которые не менее величественны, чем ее глубины».
Высокая психология является не заменой глубинной психологии, а скорее ее дополнением, пусть даже необходимым, и именно потому, что тематизирует потребность в смысле, столь характерную для человека, – эта потребность является, если хотите, наичеловеческой из всех человеческих потребностей и может быть сопоставлена с психоаналитическими и индивидуально-психологическими мотивационными теориями как «воля к смыслу»[142].
Именно воля к смыслу в настоящее время все сильнее ставится под сомнение. Современного человека все больше одолевает чувство утраты смысла, обычно проявляющееся вкупе с ощущением «внутренней пустоты» – в данном случае речь идет об «экзистенциальном вакууме»[143], который я не только впервые описал, но и впервые ввел такой термин. Это чувство проявляется преимущественно в форме скуки и равнодушия. Если скука в таком контексте означает утрату интереса – интереса к миру, – то равнодушие означает недостаток инициативы, той, которая стимулировала бы что-то изменить в мире, как-то его улучшить!
Довольно о феноменологии экзистенциального вакуума. Какова ситуация с его эпидемиологией? Вероятно, я вправе привести здесь один пассаж из работы Ирвина Ялома «Экзистенциальная психотерапия»[144], который звучит так: «Из 40 пациентов, последовательно обратившихся за помощью в психиатрическую поликлинику, 30 % испытывали серьезную проблему, связанную со смыслом, выявленную в ходе самооценки либо обнаруженную терапевтами или независимыми экспертами». Я не считаю, что любой отдельный случай невроза (или даже психоза) сам по себе может быть выведен из чувства утраты смысла. В равной мере маловероятным кажется мне и обратное: что чувство утраты смысла в каждом конкретном случае приводит к неврозу. Иными словами, не каждый невроз «ноогенный»