И в этот момент экран погас. Заряд закончился.
– Твою ж мать… Твою мать!
На самом интересном месте.
А ведь там был еще один видеофайл, датированный более поздним числом.
«Похоже, придется опять выползать из своей раковины».
Малютин не горел желанием делиться своим открытием с другими.
«Им оно особо не поможет, зато от глупых вопросов отбою не будет. Людей ведь хлебом не корми, дай потеоретизировать о том, что в столице, в стране, в мире происходит… Еще и ноутбук могут забрать, если дойдет до Семеныча. Увы, Ваську сейчас можно найти именно на Складе. Чего-то он там ремонтирует. Вроде бы прохудилась крыша, и дождь успел намочить проводку. А без Васьки батарею не зарядишь. Каждый киловатт энергии на вес золота, и доступ к розетке строго лимитирован».
Идти на Склад не хотелось, потому что был риск снова столкнуться с Мариной. А после того, чем завершился их последний разговор, им надо было отдохнуть друг от друга хотя бы дней пять.
Разбитую чашку не склеишь. Он один раз в детстве пытался – это был подарок от девчонки, которую он по подростковой наивности считал своей возлюбленной. Их жизненные пути, как это бывает, «разошлись по воле обстоятельств». Отец ее был военный, и их семья переехала на Дальний Восток: то ли на Сахалин, то ли вовсе на Курилы.
Он соврал бы, если бы сказал, что ему интересно, как сложилась ее жизнь и что с ней сталось в 2013 году.
А кружка та держалась хорошо – пока в нее не налили горячий чай. После этого она развалилась прямо в руках.
А сейчас все они, выжившие, были отрезанными кусками, словно вышедшими из-под пилы маньяка из фильма ужасов. И как они ни пытались прирасти друг к другу, сшить из себя что-то новое… ничего у них не получалось. Может, живи они среди зелени под голубым небом или на острове с лазоревым океаном, с шелестом прибоя, с мягким песочком, тогда у их общины все было бы нормально: и дети бы рождались, и грызлись бы меньше, и была бы надежда на будущее…
Но они жили под радиоактивным небом в железобетонном муравейнике, построенном для эвакуации каких-то военных чинов. Явно не старших. Тех бы вывезли и спрятали подальше. Наверняка средних, которым надлежало находиться поближе к месту проведения аварийно-спасательных работ в столице.
«Всё они знали. И готовились. Я не верю в случайности типа внезапного пуска ракет. Они знали, что это случится. Вот только получилось все не по их планам».
Беззлобно матерясь, Малютин оделся, надел в шлюзе дождевик, и вышел в промозглую сырость.
Интерлюдия 5Мутаген
Теплое течение омывало берег острова, образованного цепью выступающих из воды скал.
Это были вершины древних гор, хребта, который поднялся на месте столкновения литосферных плит, когда еще никакого моря здесь не было. Сам остров был крохотный – пара квадратных километров суши. Голые камни, на которых лишь кое-где сумели закрепиться жесткие карликовые кустарники, лишайники и мхи. Здесь не было даже песчаной отмели – там, где заканчивались острые утесы, сразу за обрывом начиналось море.
Только птичий помет, копившийся годами и нарастающий толстым слоем на пологих участках, показывал, что остров обитаем, хотя и населен не людьми.
«Птичий базар», который занимал весь островок, очень напоминал базар настоящий, человеческий – ором, гамом, хаосом и дикой животной энергией. Здесь гнездились десятки и сотни видов пернатых, многие из которых были занесены людьми в Красную книгу. Сюда птицы прилетали каждую весну, в заложенное в них биологическим таймером время. Здесь они выводили птенцов уже не одну тысячу лет.
И все это закончилось за один день. В считаные часы.
Темное облако пришло с юга, со стороны материка. Внешне оно казалось обычным, как сотни других до него, уже приходивших в этом году и приносивших дожди, которые давали островку столь нужную ему пресную воду.
Птицы ничего не заподозрили, хотя еще неделю назад от их зорких глаз не ускользнули странные вспышки и огненные всполохи в небе – с той стороны, где широкий пролив отделял остров от северной оконечности огромного континента. Далекий грохот пернатые тоже слышали, но не придали ему значения. Их память и даже их инстинкты ничего подсказать им не могли, потому что данное событие аналогов не имело. Громыхало несколько суток.
И вдруг вместе с первыми каплями пролившегося с неба дождя на скалистом островке начался ад. В этот раз дождь принес не жизнь, а смерть.
Птицы погибали в страшных муках. Кто-то просто застывал после долгой агонии. Некоторые взлетали и до последнего метались в воздухе, натыкаясь на скалы, прежде чем упасть в темную воду. Умирали в гнездах, умирали, не доев выловленную рыбину. Не прошло и суток, как все живое на острове погибло.
И только прилив оживлял картину опустошения на бывшем птичьем гнездовье, ставшем теперь кладбищем.
Так прошло несколько дней. Ни звука не раздавалось на острове, кроме шума ветра и плеска волн.
Первым вестником новой жизни стало постукивание клювом о скорлупу.
Это гнездо уцелело, потому что было устроено глубоко в скальной расщелине. Его миновали первые радиоактивные дожди, сделавшие остров стерильным от жизни. Но когда ветер сменился и с востока пришло второе облако, дождь уже обильно полил кладку крупных пятнистых яиц полярной птицы. Эта вода почти не несла в себе радиоактивных частиц. Но в ней содержалось кое-что другое. То, что попало в нее с соседнего острова.
Одна из бомб, не сброшенная, а спустившаяся на него с парашютом, потому что резкое падение могло повредить ее содержимое, содержала в себе еще не применявшийся ранее боевой токсин мутагенного действия. В эти дни последней эскалации, когда ядерные «грибы» один за другим вспухали над городами, в ход шло уже все, даже новые разработки.
Людей на военной базе, где стояла радиолокационная станция, токсин убил очень быстро, вызвав у них перерождение нервных волокон. А дальше воздушные течения подхватили вирус (или лучше сказать, «псевдовирус») – не живой, как и все вирусы, но несущий одним смерть, а другим – изменение. Возможно, были и другие, подобные ему микроорганизмы, выпущенные или вырвавшиеся на свободу в разных концах мира.
Яйцо треснуло и раскололось пополам, и на свободу с трудом выбрался необычно крупный голый птенец, весь покрытый черной слизью. Он сразу разинул белесый клюв и пронзительно запищал.
Но никто не приходил. Никого не было рядом.
Тогда это странное, гротескное существо с прозрачной кожей, под которой можно было разглядеть кровеносные сосуды, приподнялось на недоразвитых крылышках над подстилкой гнезда.
Его красные с прожилками глаза нашли еду, сфокусировались на ней. Это была успевшая протухнуть рыбина, принесенная перед смертью высиживавшей его матерью. Существо с трудом подползло к рыбе, оставляя за собой полосу слизи. Разинуло клюв и сразу откусило половину. Вскоре тухлая треска целиком исчезла в его пасти.
Выпив глоток скопившейся во впадинке воды, оно нашло уголок потеплее и зарылось в теплый пух на дне гнезда. И заснуло. Во сне оно прибавило в весе. И проснулось снова голодным.
Уже через день после появления на свет существо принялось пожирать трупы погибших сородичей и других птиц. Все первые недели оно набирало массу быстрее, чем бройлерный цыпленок. Его костяк окреп, обрастая могучими мышцами. Оно было постоянно голодным, бешеный метаболизм заставлял его пожирать все – и живое, и мертвое: дохлых птиц, морскую рыбу – и барахтающуюся, и плавающую кверху брюхом. А вскоре существо стало достаточно крупным, чтоб хватать и слабых от лучевой болезни морских котиков, когда они выбирались на сушу.
Оно было не падальщиком, а хищником, но куда более неразборчивым, чем его мать. Ферменты в желудке позволяли ему переваривать даже кости крупных животных.
Оно было похоже на птицу. Но назвать его птицей значило погрешить против истины.
Создание было теплокровным, и это, вместе с его ускоренным энергообменом, позволяло ему не бояться умеренных морозов и не терять активности при минусовых температурах. Сердце у него было, как и у птиц, четырехкамерным. Но в облике были заметны рудиментарные черты птичьих предков – рептилий. Подобно тому, как зародыш повторяет в своем развитии ход эволюции, в этой твари было что-то от древних летающих ящеров. Хотя, конечно, полным это подобие не было.
Вначале он ходил, как страус, на своих голенастых ногах, но уже через пару дней встал на крыло – сначала робко, потом все увереннее. Он казался голым, вместо перьев его кожа была покрыта плотным, но легким покровом из сросшихся перышек и пуха, внешне похожим на бугристую грубую шкуру носорога. Полет давался ему хуже, чем птицам, но недостаток маневренности он компенсировал размером и силой. Размах крыльев у него был уже больше, чем у альбатроса, а вес – больше, чем у кондора.
И он продолжал расти дальше.
Облетев покрытую мертвыми разлагающимися телами птиц скалу, он понял, что не один на острове. Здесь обитало еще несколько десятков тварей, подобных ему или немного отличающихся. С некоторыми из них он потом будет драться за еду и территорию. С другими станет спариваться, чтобы дать жизнь таким же, как он.
Как и все новое и неотработанное, эта жизнь была нестабильной. То и дело некоторые из его собратьев гибли, когда их клетки внезапно сходили с ума и начинали делиться уже без всякого плана, как раковые. По сравнению с плавным течением эволюции вихрь мутаций был все равно что спринтерский бег рядом с движением улитки – можно сгореть легко и сойти с дистанции.
Но этому созданию повезло дожить до половой зрелости.
А через несколько месяцев, когда ночи стали длиннее, а дни холоднее, генетическая память подсказала ему, что пора отправляться в дорогу. На юг, к теплым морям. Оглашая округу утробным клекотом, он расправил серые кожистые крылья и оторвался от земли, чтобы уже больше не возвращаться на эту скалу. В своем желудочно-кишечном тракте он нес бесчисленное множество копий того псевдовируса, который запустил, как лавину, процесс изменений в его организме, когда он еще был эмбрионом в яйце.