Чувствовалось, что разговор помогает Воробьеву хоть немного прийти в себя. Исчезли из его голоса истерические нотки. Перед Николаем снова был нормальный мужик, хоть и побитый, и раздавленный морально.
– Смогли хоть кого-то убить?
– Попадать попадали. Я лично видел, как двое из них упали и не поднялись. Они не призраки. Они, падлы, очень живучие, но грохнуть их можно.
– А вы сомневались?
– Черт его знает. Когда это началось, я чуть в штаны не наложил, – признался сержант. – Но и теперь не лучше. Кто они такие, эти звери?
– Я называю их «серыми», – ответил Малютин. – Думаю, когда-то они были людьми. Но то, чем занимались ученые в этом месте… их изменило. И не в лучшую сторону. Ты фильмов, что ли, не смотрел? Они не совсем звери. Я видел у одного на голове фуражку полковника. Не уверен, что он их главный. Скорее это просто обезьянничанье. Но они не дураки.
– Ч-что они с вами делали? Там, куда вас уносили.
– Кололи шприцем какую-то дрянь, – Малютин решил не скрывать страшной правды, даже если это отразится на отношении других к нему. – Я бы предпочел попасть к животным, которые снаружи. Они бы нас просто растерзали. А тут… не знаешь, чего ждать. Но на меня, похоже, не подействовало.
– Тебе повезло. А вот на них, видать, подействовало… – Воробьев кивнул в сторону соседних клеток.
«Ужас, конечно. Бедолаги, – подумал Малютин. – Но сейчас надо думать, как отсюда ноги сделать. Эх… говорил я им, надо валить. Чувствовал одним местом, что это все не к добру. И надо же, угадал».
– Да что это за фигня вообще? Откуда эти «серые» взялись? – услышал он шепот Воробьева.
– Никто не знает. Думаю, даже Малдер и Скалли тут не помогли бы.
Своей безобидной шуткой он попытался подбодрить товарища по несчастью, но, похоже, сделал только хуже.
Оба замолчали. В разговоре образовалась пауза, и Малютин воспользовался ей, чтобы лучше осмотреть помещение. Как он и думал, выбраться из него было нельзя. Внешняя стена за его спиной была железобетонной, впереди от сквозного коридора его отделяла настоящая тюремная решетка с дверцей в ней, а от соседних клеток его камеру отгораживала туго натянутая сетка-рабица. Решетка была довольно ржавой, но прочной, а сетка и вовсе оказалась из нержавеющей стали. Нечего было и думать о том, чтобы проделать в ней дыру без инструментов. Да и что это дало бы, кроме попадания в соседнюю камеру?
Если бы у них было в запасе несколько дней, можно было бы выломать какую-нибудь деталь из кровати и попытаться открыть дверцу в решетке. Но ученый чувствовал, что им остались считаные часы. К тому же любой шум мог привлечь тварей.
Пол был цементный, низкий потолок – похоже, раньше покрашенный зеленой краской – впитал в себя столько грязи, что стал бурым.
Внезапно в глаза Малютину бросились черные линии на стене на уровне человеческих глаз. Приглядевшись, он заметил тонкие, выцарапанные чем-то вроде гвоздя, буквы. Они складывались в слова.
«ПОД КРОВАТЬЮ».
Заинтригованный, Николай наклонился и заглянул под свою койку, светя фонариком. И почти сразу увидел, что один кусок цемента рядом с ржавой железной ножкой легко вынимается.
Малютин вытащил его, не сумев сдержать кривой усмешки: это был уже второй найденный им за неделю тайник. В выемке пола обнаружился потертый дешевый блокнот размером с ладонь, завернутый в какой-то пакетик. Бумага покоробилась, но была сухая, и слова, написанные на ней, еще можно прочесть. Буквы были кривыми, тонкими и пляшущими, будто писали их не ручкой, а только стержнем от нее.
«Я Петр Свечников. Радиобиолог, психолог. Они заперли меня здесь, эти люди… (которые никакие не люди). Они ничего не говорят, только рычат на меня. И совсем не дают еды. Один из них прокусил мне руку. Буду записывать все, что увижу. Они не мешают. Не понимают, что я делаю…».
Чуть ниже располагалась вторая запись. Тут почерк был уже ровнее:
«Прошло два дня. Голодаю. Пью воду, которая капает из трубы. Не понимаю, что творится снаружи. Про меня как будто забыли. Твари сейчас проходили за дверью. Тащили какого-то человека. Кинули в одну из клеток. Он молчит и не шевелится. Почему не пришел спецназ и не выкурил отсюда эту нечисть? Может, выставили оцепление, ожидают команды из Москвы? Или ждут специальной группы для зачистки? Я тут сдохну, пока они там тянут кота за хвост. Сообщите Тулякову. Он должен знать. Нельзя допустить утечки в СМИ».
Дальше следовал номер мобильного телефона. Малютин подумал, что там, где, несомненно, был сейчас его обладатель, слишком дорогой роуминг. Видимо, в тот момент пленник надеялся, что блокнот увидит кто-нибудь из внешнего мира. Он еще не знал и не догадывался о Катастрофе.
Еще ниже следующая запись:
«Четвертый день. Все внутри зверски болит. Думаю, мне недолго осталось. Слышал дикие крики в здании. Будто кого-то рвут на куски живьем. А снаружи по-прежнему тишина. Да что там случилось? Власть свергли? Оккупация? Пол ледяной, из щелей дует холодом, и отчего-то тошнит. Твари заходили ко мне. Один из них посмотрел мне в глаза, и я понял, зачем я им нужен».
Следующая запись была самой длинной:
«Я понял, что не выйду отсюда, и смирился. Мои кости сгниют в этой темнице, если прежде их не разгрызут зубы этих тварей. Снаружи, похоже, случилось что-то ужасное. Видимо, была война, и враги победили. Может, хоть кто-то прочитает эти записи. Мне остается изучать своих тюремщиков. Насколько они разумны? Сначала я подумал, что они почти как люди. Потом, что они тупые животные. Теперь думаю, что они разумны, но на уровне гориллы или шимпанзе. Есть среди них один или два, которые отличаются от других. Именно они приходили ко мне. Пытались наладить контакт. Один принес еды. Это мясо».
Последние слова были написаны криво, будто у писавшего тряслись руки.
– Тут у меня на стене тоже каракули, – кивнул мрачно Воробьев, увидев Николая за чтением, и показал ему на стену своей камеры.
– Почитай.
– Не могу, – отмахнулся тот. – Видимо, у меня что-то с глазами. Не понимаю, блин, как ты хоть что-то видишь.
«Так… – Николай начал размышлять. – Видимо, пленник не меньше месяца провел в этих застенках. Причем не только в этой камере. А значит, минимум один раз его выводили. Зачем?»
Малютин старался не думать, каково было этому человеку. И чем закончилась его жизнь.
Он читал блокнот дальше.
«Особи не говорят. Не умеют. Возможно, их голосовые связки слишком огрубели. Но они как-то общаются между собой. Я понял, что гипотеза Сепира-Уорфа в ее сильном варианте неверна. Разум зависит от речи, но может существовать без нее. Разница между человеком и животным не в наличии абстрактного мышления и речи, а в силе самоконтроля. И в этом они, безусловно, звери. Я видел, как они разорвали человека на куски».
Строчки стали ровными. Видимо, человек снова успокоился. Но разум его улетел куда-то далеко. Половина из написанного была полным бредом, среди которого попадались обрывочные куски связных мыслей:
«Да! Джина выпустили из бутылки. От вируса нет лекарства, уж я это знаю. Но чем это хуже проекта «Манхэттен» и ядерной бомбы по Хиросиме? Ничем.
Задание на завтра: подумать о факторах, влияющих на превращение. Концентрация вируса? Штамм? Внешняя среда?».
Малютин без зазрения совести пропустил строчек пять. Это был никак не относящийся к данной ситуации истерический поток чужого воспаленного сознания. И вдруг его взгляд зацепился за одну строку, неожиданно четкую.
«Это не чтение мыслей. Они понимают друг друга по совокупности невербальных знаков и звуков, издаваемых горлом – но не голосовыми связками. Их псевдоречь представляет собой инфразвук и ультразвук с небольшими вкраплениями звуков слышимой длины волны. В ней нет слов, нет слогов, только отдельные фонемы, передающие эмоции разного типа».
А вот это уже было полезно. Должен был существовать способ оглушить их, нарушить их коммуникацию или хотя бы напугать, отвлечь. Резкий шум?
«Они общаются не жестами, а звуком. Их рече-крик, рече-вой… оказывает угнетающее действие на психику людей… провоцируя состояния от тревожности до паники. Я видел, как он действует на других пленных, которых они держат как мясной скот. Это побочный эффект, который они научились использовать. Не слушайте его! Ставьте беруши, затыкайте уши ватой, тряпками, чем угодно, но не слушайте!».
Малютин мысленно поблагодарил давно погибшего узника. И сразу же начал выдирать из старого матраса кусочки набивки. Скатанные комочки он спрятал так, чтобы они были под рукой. Он вспомнил, как внезапно в разгар боя с мутантами солдаты застыли, безвольно выпустив оружие. Но тогда он списал это на обычный страх. А теперь сопоставил подобное поведение с тем, что они чувствовали во время визита «серых» в Мирный.
Он опять вернулся к блокноту, чтоб прочитать последнюю запись. Она была лаконична, но понятна.
«Почему они такие? Они – наше творение. Они – это мы. Вот и весь ответ».
Внезапно то самое иррациональное чувство давления на разум начало накатывать на него волнами. Но это уже был не страх, а отчаяние. В соседней клетке Воробьев схватился за голову и начал раскачиваться, бормоча. Видимо, боец чувствовал то же самое.
– Ну вот, опять эта дрянь… – шептал сержант. – Опять. Да лучше сдохнуть.
Казалось, чей-то палец грубо ковырялся в мозгу, или ржавый рыболовный крючок цеплялся то за одно место в голове, то за другое. Это было отвратное ощущение, и Малютин решил проверить, сработают ли поставленные в уши затычки.
Чужое воздействие не исчезло, но стало слабее. И вернулся трезвый взгляд на действительность.
Между тем в коридоре опять раздались шаги. Ученый ощутил, как слегка вибрирует пол под весом идущих.
Малютин лег на кровать, скрючившись в позе зародыша и изображая апатию и беспомощность. Нельзя было давать им знать, что он разгадал их оружие.