Михаилу не удалось узнать, куда и кому писал Шухевич, какие он налаживал контакты. Но судя по всему, тот мало чего добился. Сухопарый и стройный Шухевич теперь как-то сгорбился, черты его лица заострились, а губы превратились в тонкую упрямую складку.
Борович тогда голову сломал, размышляя, как ему убедить Шухевича перебраться именно в Краков, намекнуть, что там, а не где-то еще находится самый энергичный и перспективный националистический центр, работающий против Советского Союза. Надо было как-то подать Шухевичу идею о том, что именно в этом движении он найдет себя, свое место героя и освободителя Украины.
Шухевич клюнул осенью 1939 года. Правда, он долго интересовался, откуда у Ворона появились такие сведения. Боровичу снова пришлось ссылаться на свои мифические контакты с Николаем Михайловичем Алексеевым, который здесь, в Югославии, служил по военному ведомству и владел информацией по делам своей родной страны.
И вот задание выполнено. Борович в Кракове, в центре, возглавляемом Бандерой. Здесь активно готовятся диверсионные группы для засылки на территорию Советской Украины.
Более того, именно с подачи Шухевича Ворон был взят на инструкторскую работу. Теперь он сам готовил подобные группы, обучал оуновцев различным способам ведения диверсионной работы, разведки, выживанию вне населенных пунктов, владению оружием, тактике скоротечных огневых контактов. Борович много знал и умел. У него был немалый фронтовой опыт.
Москва ставила ему одну задачу за другой. По приказам, поступавшим с Лубянки, Борович все лучше понимал, что ситуация в Европе накаляется. Несмотря на пакты, подписываемые между разными странами, демонстративную дружбу между ними, в том числе и СССР с Германией, в мире творилось нечто не особенно логичное. Германии была отдана Чехословакия. Она под смешным предлогом напала на Польшу.
Борович все чаще задумывался над тем, что дальнейшие аппетиты Гитлера будут направлены именно на восток. Абвер без всякого стеснения курировал деятельность школ по подготовке диверсантов ОУН. Германия почти открыто поддерживала идею создания украинского государства без Советского Союза.
И вот теперь пришел еще один приказ из Москвы. Борович должен был получить доступ к департаменту идеологии и пропаганды, понять методику работы данного подразделения, выявить основные направления его деятельности.
Чтобы победить врага, надо знать его оружие. Нужно раскрыть людям глаза, доходчиво объяснить им, что нет и не может быть никакой этнической или иной розни между братскими народами СССР. Есть только происки международного империализма и фашизма, которые хотят ослабить мощь советской страны, поссорить ее народы между собой, завладеть несметными богатствами и мирными достижениями.
Борович откровенно обрадовался такому заданию. Значит, у него будет вполне легальная с точки зрения задания Москвы возможность восстановить отношения со Стеллой Кренцбах, чертовски милой женщиной, незаурядной во всех отношениях. Самой большой печалью Боровича оказалось то обстоятельство, что Стелла настроена была крайне антисоветски. Переубедить ее, перевоспитать, открыть глаза на реальную действительность? А удастся ли? И не навредит ли это ему самому, не сорвет ли выполнение основного задания?
Сейчас думать об этом ему не хотелось. Он сидел, слушал женщину, смотрел в ее лицо. Ему было хорошо и уютно. Она ведь искренне обрадовалась при встрече с ним, искала его, ждала.
Вчера Борович получил шифровку из Москвы. В ней говорилось, что Стелла Кренцбах – это псевдоним, который женщина взяла себе во времена подпольной работы, да так и сохранила его как основное имя. На самом деле она урожденная Ольга Новицкая. Ее отец преподавал до 1939 года во Львове, в коммерческом училище.
Ну и как теперь, зная настоящее имя этой очаровательницы, не проговориться и не назвать ее Ольгой. Такое милое, тихое и спокойное имя. Ей совершенно не к лицу быть Стеллой.
– Черт бы его побрал! – вдруг тихо, но злобно проговорила женщина и опустила голову.
Борович глянул в окно и поморщился. Снаружи у высокого большого окна стоял и глумливо улыбался Петро Агафьев. Лоснящееся красное лицо, постоянно мокрые толстые губы и сдвинутая на левое ухо шапка с меховой опушкой были слишком хорошо знакомы Боровичу.
Агафьев тоже занимался подготовкой ударных групп, как он любил их называть. Этот тип очень недолюбливал Боровича. За что, откуда пошла эта неприязнь, понять было не так уж и сложно.
Агафьеву ненавистно было все интеллигентное, по-настоящему культурное. Этот громила с мясистым лицом был по натуре садистом. В его группах был самый высокий процент травматизма. Он набирал к себе людей с точно такими же садистскими наклонностями, склонных к немотивированному убийству.
Но вот откуда его знала Стелла?
Агафьев исчез. Тут же хлопнула входная дверь, звякнул колокольчик, послышались тяжелые мужские шаги.
Борович не оборачивался. Он видел, как помрачнело лицо Стеллы.
– Вы как голубки тут сидите! – с глумливым смешком произнес Агафьев, подходя к столу.
«Если он сейчас сядет на мою шляпу, то я его ударю», – подумал Борович.
Он повернул голову к этому типу и вопросительно посмотрел на него. Однако Агафьев вовсе не собирался объяснять своего поведения. Он, кажется, был основательно навеселе.
– Ничего, если я нарушу ваш тет-а-тет? – спросил этот поганец, пододвинул свободный стул от соседнего столика, уселся на него и сложил красные волосатые руки на животе.
– Вы даже не дождались положительного ответа дамы, Петр Тимофеевич, – напомнил ему Борович. – Возможно, ваше присутствие здесь кажется ей несколько неуместным.
– Ну точно голубки, – развязно проговорил Агафьев и глумливо ухмыльнулся. – Я-то все ночи не сплю, думаю, чего это госпожа Кренцбах от меня свой носик воротит. А причина вот сидит, рядом. Во всей красе. Наш белогвардейский офицерик за ней ухаживает, оказывается. За веру, царя и отечество, значит, кровь на полях Галиции проливал, а теперь проникся идеями свободной Украины?
– Руководству центра эти моменты моей биографии прекрасно известны, – спокойно проговорил Борович. – Не упражняйтесь в остроумии. Хотя я вижу, что вы больше исходите желчью. Никакие личные антипатии не могут быть основанием так вести себя с женщиной.
– Давайте уйдем отсюда, Михаил Арсеньевич! – буркнула Стелла и хотела подняться, но Борович положил ей руку на локоть и сказал:
– Зачем же нам уходить? Мы еще не допили кофе, не побеседовали так, как нам хотелось. Мне думается, что удалиться отсюда следует господину Агафьеву.
– А ты не спеши фиглярствовать, офицерик, – заявил тот. – Манеры, цирлих-манирлих. А я ведь тебя узнал. Мы с тобой на Лубянке виделись в двадцать девятом году. Ты же красный!
Ах ты, чтоб тебя!
Борович не изменился в лице, пригубил кофе, потом неторопливо, твердой рукой поставил чашку на блюдечко, достал платок и промокнул губы.
«То-то мне давно казалось, что я где-то уже встречал эту рожу. Врет он или правду говорит? Доказать все равно ничего не сможет. Не сейчас. Раз столько времени молчал, то, значит, не уверен или врет, скотина».
– Ну и что молчишь? – с напором спросил Агафьев. – Крыть нечем? Или ты сей же миг выхватишь пистолетик и тут же застрелишь опасного свидетеля? Молчишь?
– А я что-то должен сказать? – Борович приподнял бровь и посмотрел на собеседника. – Я слышал различный пьяный бред, грубости и непристойности в адрес дамы, а вот вопроса никакого не было. Действительно, Стелла, пойдемте отсюда. Обидно, знаете ли. Такое приличное заведение было, так нет же, и сюда подобные персонажи добрались. – Он протянул руку, помог женщине встать, взял со стула шляпу и перчатки.
Потом Михаил вытащил из внутреннего кармана бумажник, вытянул оттуда купюру, небрежно бросил ее на блюдце и заявил:
– Кельнер, получите.
– Не нужно меня провожать, Михаил Арсеньевич, – поднимая воротник пальто, сказала Стелла, глядя ему в глаза. – У нас не любят таких вот прогулок по городу. Но мы с вами еще увидимся. Может быть, так же вот посидим в кафе, только без…
– Конечно, – сказал Борович, наклонился, взял Стеллу за пальцы и поднес их к губам. – До свидания. Я был несказанно рад вас увидеть. Надеюсь, что мы вскоре снова встретимся.
Женщина скрылась за углом, и Борович пошел в сторону центра. Он шагал медленно, ожидал, что Агафьев его догонит и продолжит этот милый разговор.
«Возможно, мне удастся вытянуть из него немного информации о том, при каких именно обстоятельствах мы могли столкнуться на Лубянке. Возвращаться и требовать объяснений нельзя. Подозрительно. Надо вспоминать двадцать девятый год, где я был и чем занимался.
Да, тогда в секретно-оперативном управлении ГПУ создавались новые отделы. К концу года их насчитывалось уже с десяток. Секретный отдел возглавил Яков Агранов. Меня перевели к нему и назначили в третье отделение, которое среди прочего занималось националистическими движениями в Белоруссии и на Украине.
Совершенно точно! Именно тогда, в конце двадцать девятого года, я часто бывал на Лубянке, в центральном аппарате. Вывозить арестованных из внутренней тюрьмы было нельзя, и мы работали с ними прямо там.
Проклятье, как я мог видеть этого Агафьева? В разработке он у меня не был. Я бы помнил такой факт совершенно точно, без всяких сомнений. Может быть, мы просто столкнулись в коридоре, когда его вел конвой? А ведь я точно видел этого типа.
Надо его срочно убрать, пока он не начал серьезно мешать мне здесь. Убить? Нет, это будет подозрительно. Могут остаться какие-то следы. Или же просто кто-то уже сейчас знает о нашей неприязни. Не исключено, что сам Агафьев сболтнет кому-то о сегодняшней сцене в кафе. Тогда я попаду под подозрение.
Нет, нужно придумать что-то иное, совершенно естественное и ничем не выделяющееся из нашей рутинной работы. Надо подставить этого мерзавца чужими руками и так, чтобы сразу решить его судьбу. Тут придется поразмыслить».