Исходя из такой реальности, осенью 1980 года я обратился к моим родственникам в Израиле с просьбой прислать мне вызов и скоро получил ответ, что вызов мне послан. Однако я его не получил. Всего в течение года мне было направлено не менее восьми вызовов, но ни один не дошел до меня в обычные сроки, что никак нельзя объяснить случайной пропажей. Кроме того, мне было выслано из Израиля шесть писем с почтовыми квитанциями, пять из них было задержано советской почтовой администрацией, и только шестое «проскочило», очевидно, по недосмотру какого‐то чиновника. Мне пришлось выдержать целую битву с советской почтовой администрацией, которая под различными предлогами уклонялась от розыска якобы пропавших почтовых отправлений, и только когда я стал грозить международным скандалом, одно из «пропавших» писем с вызовом было «найдено». Вскоре после этого пришли ко мне и пять писем с квитанциями: после доставления вызова их уже не имело смысла удерживать.
Я мог бы предположить, что упорное недоставление мне вызова было следствием особого внимания КГБ к моей персоне. Однако о невозможности получить вызов по почте мне еще раньше рассказывали многие знакомые, после же моей «победы» над почтовой администрацией у меня перебывало несколько десятков знакомых и незнакомых людей, просивших «поделиться опытом» и рассказывавших, как они тщетно добиваются получение вызова в течение одного, двух и более лет. В результате у меня сложилось твердое убеждение, что недоставление вызовов из Израиля носит массовый характер, а это невозможно без цензуры всей частной переписки между, по крайней мере, этими двумя странами. Это грубейшее нарушение не только советских законов, гарантирующих тайну переписки, но и такого широчайшего международного соглашения, в котором участвуют почти все страны мира, включая СССР, как Всемирная почтовая конвенция[82].
7 апреля 2011
Уважаемый Сергей Николаевич!
Последнее время я живу в невероятной суете, из‐за которой все еще не дочитал Вашу книгу[83]. Я сразу уткнулся в дневник, минуя роман, думал его бегло пролистать, но не получается! Хотя есть места, для меня не столь интересные и даже не вполне понятные (особенно когда Вы называете людей по имени‐отчеству без фамилий, и я не всегда могу понять, о ком идет речь), но читаю без пропусков, чтобы не упустить что‐то важное. Ваша непринужденная манера, свободный полет ассоциаций, быстрые переходы с предмета на предмет держат в постоянном напряжении. Не хочу говорить о литературных достоинствах — они второстепенны по сравнению с общим впечатлением грандиозности содеянного. Некоторые Ваши взгляды мне не близки, кое с чем хотелось бы крепко поспорить, но все это отходит на второй план, ибо прежде всего покоряет неуемность, жадность к жизни, ко всем ее сторонам и проявлениям, которые сквозят в каждой строчке. Не спрашиваю, как у Вас хватает времени на ежедневные записи, но как хватает душевных сил все это в себя вбирать, переживать и фиксировать в слове?! Как?? Тут и умирающая собака, и наседающие родители обиженных кандидатов в студенты, и министры, и какие‐то заседания, фуршеты, похороны, юбилеи, и при всем том Вы пишите роман, и утепляете дачу, и даже кулинарничаете по знаменитой книге товарища Микояна… Как может все это вобрать одна человеческая душа — для меня загадка. Нет никакого сомнения, что Ваши дневники останутся навечно самым ярким памятником эпохи, их будут читать и изучать до тех пор, пока будет существовать русская литература, а она, полагаю, не смотря ни на что, вечна.
Таково мое первое, предварительное впечатление от еще недочитанного дневника (я дошел до октября).
Не стал бы Вам писать сегодня, а подождал бы до прочтения всей книги, но делаю это потому, что Вы до сих пор не сообщили мне Вашего адреса и, главное теперь, номера телефона. Дело в том, что на днях мы с женой едем в Москву, и я льщу себя надеждой повидаться с Вами лично. Но для этого нужен номер Вашего телефона. Пожалуйста, сообщите незамедлительно, в Москве мне трудно будет его разыскивать.
Всего Вам доброго, успехов и удач.
Ваш С. Р.
8 апреля 2011 г.
Уважаемый Семен Ефимович, сегодня же вечером отвечу на Ваше письмо. Пока основное: [Адрес и два номера телефона]. Готов помочь во всем, что будет необходимо.
С. Н.
8 апреля 2011 г.
ОК, спасибо!
Комментарий
В Москве мы были в апреле 2011 года. По приглашению С. Н. Есина, я был у него дома во вторник 19 апреля. После моего ухода, видимо, поздно ночью, он внес в свой дневник запись о нашей встрече, и, хотя при этом дважды ошибочно написал мое имя, эта запись столь лестна для меня, что привожу ее не без смущения. Обойти не могу, так как без нее картина наших взаимоотношений будет неполной:
Вечером у меня был Семен Резник, невысокий ясноглазый человек, с которым мы как‐то немедленно сошлись, потому что обоим было интересно. Он, конечно, человек невероятной эрудиции. Его интересы публициста вокруг еврейского вопроса в России, но все это окружено такой плотной системой доказательств и исторических фактов, что становится историей России. Семен подарил мне книгу «Вместе или врозь? Судьба евреев в России». Это вроде бы ответ Солженицыну, но по сути своя совершенно самостоятельно выстроенная концепция. Основное в ней — разоблачение нескольких устойчивых мифов, один из которых — «засилие» евреев в революционном процессе и большевизм, как продолжение еврейской доктрины.
Невероятно интересно написана глава об отречении Николая Второго. Увы, здесь опять не евреи, а собственно русские аристократы, захотевшие западных перемен. «Не Ленин в Цюрихе, а Николай II в Пскове дал толчок к цепной реакции распада, которая скоро привела к „резне“. Николай сдал Россию… На Втором съезде Советов против „всей власти Советам“ выступило 15 депутатов. 14 из них были евреи…»
Я еще не во всем разобрался, но ряд мифов, которые прочно засели в моем сознании, начали рушиться… Подарил Семену свою книгу о Ленине, как он ее прочтет в контексте своих знаний, я уже не знаю, мне кажется, пора ее переписывать… Невероятно интересно Семен рассказывал о Фанни Каплан, что‐то здесь у меня в душе перещелкнуло, не написать ли?
Сразу, как Семен Семенович [?] ушел, я вгрызся в его книгу, оторваться не мог — все живое. Еще в советское время он написал книгу о генетике Вавилове. Сейчас открылось обилие новых материалов, и, кажется, Резнику дают новый заказ на нее — здесь я обрадовался. Я думаю, что это будет книга не только о человеке и его деле, но и о времени. А какое время без предательства? Жалко, что человек такого ума и эрудиции теперь живет так далеко[84].
Через неделю, то есть 26 апреля, в Общественной палате РФ состоялось обсуждение моей книги «Сквозь чад и фимиам: Историко‐документальная проза разных лет. События, портреты, полемика» (Academia, 2010) о ее обсуждении, организованном Александром Бродом, уже упоминалось. Оказалось, это небольшое событие тоже нашло отражение в дневнике Есина. Запись от 26 апреля:
Собралось человек двадцать пять. Никого из молодых не было, мой возраст. Наверное, из людей славянского происхождения я был в единственном числе. Час или около того о своих книгах говорил сам С. Е. Резник, а перед этим еще минут десять А. С. Брод. Дело происходило в Малом зале, уютном и чистом. В основном все выступающие говорили об антисемитизме и о Солженицыне. Многие книги С. Е. Резника читали, но здесь выяснилось, что так как они изданы в основном за счет государственного гранта, то должны были раздаваться[85]. Это большая ловушка, я это испытал на собственной шкуре, когда так же на грант издательство выпустило мои Дневники. Не попав в магазин, они лишились большого читателя. Дневники осели в школьных библиотеках. Я выступал первым и, кажется, ничего, по крайней мере, был какой‐то подъем. В свой рассказ вплел два личных эпизода: нашу квартиру в Гранатном переулке, Ревекку Марковну, ее сына Гришу, вернувшегося с войны без руки, и цепочку: город Щербаков, Костя Щербаков, с которым я работал в «Комсомолке», и фразу, которую я встретил в книге Резника:
«Между тем, Сталин еще в 1941 году жаловался, что „евреи — плохие солдаты“. А в начале 1943‐го начальник Главного Политуправления А. С. Щербаков (он же кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК ВКП(б), заместитель министра обороны, один из застрельщиков антисемитской политики) не постеснялся инструктировать: „Награждать представителей всех национальностей, но евреев — ограниченно“».
В час уже был в Институте, а в два начал семинар[86].
25 мая 2011 г.
Дорогой Сергей Николаевич!
Вы, вероятно, думаете, — Резник уехал и пропал. И ведь действительно пропал. Как‐то очень тяжело шла у нас акклиматизация. Это удивительно — когда летишь на восток, теряется ночь, но если в первый день не свалиться раньше времени, то на следующий день просыпаешься утром и нормально вписываешься в ритм дня. После обратного перелета — иначе. Днем и ночью чувствуешь себя как сонная курица, толком не спишь и ничего невозможно делать, все валится из рук, и это длится больше недели. Многие на это жалуются, и так было у нас на сей раз — и у меня, и у жены. Ну, теперь мы уже давно акклиматизировались, но скопилось много мелких дел, а кроме того, меня втянули в дурацкую полемику, пришлось этим заниматься, затем врачи, и т. д., и т. п. Теперь, это как‐то улеглось.
Я с большим удовольствием вспоминаю прекрасный вечер, проведенный с Вами, Ваше хлебосольство, нашу интереснейшую беседу и все остальное. Особенно ценю Вашу поддержку на презентации, Ваше короткое выступление было самым содержательным и самым по делу.