бил, пистолет все время лежал на столе, и у меня было ощущение полной беспомощности и беззащитности: что захотят, то с тобой и сделают, и никто не узнает, куда ты сгинул.
Однако через три дня меня выпустили.
Профессор Анатолий Васильевич Мареев:
В послевоенные годы я работал в Центральном институте усовершенствования врачей, на кафедре, которой руководил Борис Дмитриевич Петров. Он считал, что мы должны быть осведомлены обо всем важном, что происходит в медицинской науке, и так как он заведовал отделом медицины ЦК ВКП(б), то и возможности у нас были большие.
Бывали мы и в лаборатории Клюевой и Роскина. Они были тогда в центре внимания и о них говорили много всякого. Немалую пищу для сплетен давала большая разница в возрасте супругов. Роскин был уже почти старик, а Клюева — сравнительно молодая красивая женщина. Злые языки говорили, что это ее девятый муж.
Препарат КР изготовлялся из особого вещества, выделяемого паразитическим клопом‐бровеносцем, обитавшем в Южной Америке. Эти клопы еще называются поцелуйными, потому что они кусают людей в губы. Поцелуи эти коварны: они вызывают болезнь. Но кем‐то было замечено, что больные раком при этом иногда излечиваются.
В лаборатории Нина Григорьевна очень любезно показывала нам своих кроликов, про лечение людей оба они говорили осторожно: впечатление мол такое, что в отдельных случаях их препарат помогает. Нина Григорьевна рассказала, как к ней однажды буквально ворвался здоровенный мужчина, сгреб ее в охапку и стал кружить по комнате. Оказалось, что это один из больных, которых она лечила своим препаратом полугодом раньше. Полагали, что у него запущенный, неоперабельный рак гортани, хирурги и все клиницисты от него отказались. Клюева провела с ним курс лечения без особой надежды на успех, и вот через полгода этот умиравший человек так поправился, окреп, помолодел, что она не смогла его узнать.
И вдруг мы узнаем о предстоящем «суде чести» над Клюевой и Роскиным. Попасть на разбирательство было почти невозможно, но благодаря шефу вся наша кафедра получила билеты и отправилась в нынешний театр эстрады. Зал, конечно, был переполнен, яблоку, как говорится, некуда было упасть. Все внимание было приковано к эстраде.
Общественным обвинителем выступал известный хирург Куприянов — сухой, строгий человек в генеральском мундире.
Допрашивали многих свидетелей, среди них — министра здравоохранения Митерева. Обвинение сводилось к тому, что Клюева и Роскин «привлекли к себе внимание американской разведки и оказались несостоятельными перед ее натиском». Конкретно их обвиняли в том, что они, во‐первых, поощряли всевозможные публикации о своем препарате в широкой печати, создавая себе рекламу; что они, во‐вторых, позволяли американцам посещать лабораторию, принимали их дома, принимали от них подарки («продались за авторучку»), пили с ними за здоровье «миллионщиков» (такие гонорары якобы им обещали), и, в‐третьих, что наиболее важно для нашей темы, дали «американскому наймиту» Парину материалы, раскрывающие технологию изготовления КР, которые он увез в Америку.
Это короткое и как бы вскользь брошенное замечание объяснило нам внезапное исчезновение Василия Васильевича, которого все знали как академика‐секретаря медицинской академии.
Защищались обвиняемые очень смело и темпераментно. Они утверждали, что допускали широкую публикацию материалов не в целях саморекламы, а для защиты отечественного приоритета; что никаких секретов американцам не раскрывали, что в материалах, переданных Парину, технология не раскрывалась; кроме того, обнародование этих материалов в Америке было санкционировано министерством здравоохранения. Доклад Парина на эту тему рассматривался как ответный жест на раскрытие американцами секрета изготовления стрептомицина. Полагали, что, получив некоторые сведения о КР, американцы познакомят наших ученых с другими своими достижениями.
На прямой вопрос Митереву, был ли он в курсе дела, министр ответил, что он не советовал Парину брать с собой эти материалы, но тот его не послушал. На это последовала меткая реплика обвинителя:
— Вы несостоятельный министр!
В конце первого дня «суда чести» выступил академик Збарский, который, так сказать, поставил все точки над «и». Впервые я услышал из его речи ставшие столь грозными в последующие годы слова: «низкопоклонство», «космополитизм» и другие.
На следующий день обвиняемые вели себя иначе. Они признали все обвинения, каялись, им было вынесено «общественное порицание».
Это редкое (возможно, единственное записанное) свидетельство человека, присутствовавшего на историческом «суде чести». Вот некоторые уточнения и дополнения.
«Суд чести» длился три дня, а не два: 5, 6 и 7 июня 1947 г. Борис Ильич Збарский (1885–1954), как и другие свидетели, давал показания на второй день. Б. И. Збарский — академик АМН СССР, биохимик, бальзамировал тело В. И. Ленина и Г. Димитрова, был близок к высшему партийному руководству, однако в марте 1952 г. был арестован, освобожден в декабре 1953. Клюева и Роскин с ритуальными покаяниями выступали на третий день. Затем, по составленному Сталиным сценарию выступил с заключительной речью общественный обвинитель — после, а не до последнего слова обвиняемых! Защиты в этой пародии на суд не полагалось.
Академик и вице‐президент АМН СССР, генерал‐лейтенант медицинской службы Петр Андреевич Куприянов (1893–1963) играл в «суде чести» ведущую, но незавидную роль. Его громовые речи были написаны в аппарате ЦК партии и отредактированы лично А. А. Ждановым.
Еще более жалкой была роль Г. А. Митерева, к тому времени уже бывшего министра здравоохранения. Через два месяца он сам предстал перед «судом чести».
Г. И. Роскин был старше Н. Г. Клюевой на шесть лет, представление о большой разнице в возрасте супругов — одна из многих легенд, окружавших эту пару.
Ставшие после «суда чести» изгоями, Клюева и Роскин с сотрудниками упорно продолжали работу над препаратом КР, но через пару лет их тему закрыли. Возобновили в конце 60‐х годов, когда ею заинтересовались во Франции. Потом ее снова закрывали и снова открывали.
Как известно, в медицинскую практику вошли радио‐ и химеотерапия рака, однако оба метода не специфичны, то есть, разрушая раковые клетки, они губительно действуют и на здоровые. В отличие от этого, биологические препараты должны иметь специфическое действие, т. е. подавлять раковые клетки, не отравляя организм. По мнению некоторых специалистов, последнее слово в вопросе о биологической терапии рака, пионерами которой являются Клюева и Роскин, еще не сказано.
Анатолий Соломонович Рабен:
О том, что Парина арестовали, стало известно очень быстро, так как о каком‐либо перемещении его не сообщалось, а академиком‐секретарем вдруг стал Саркисов. Но за что его взяли — этого никто не знал.
Потом был «суд чести» над Клюевой и Роскиным. Потом другой «суд чести» — над Митеревым. По поводу этих двух судов было распространено закрытое письмо, его зачитывали на партсобраниях. Одна фраза из этого письма объясняла многое: «американский шпион Парин».
Из этих материалов [ «суда чести»] видно, что профессора Клюева и Роскин, при попустительстве бывшего министра здравоохранения Митерева и при активной помощи американского шпиона — бывшего секретаря Академии медицинских наук Парина, передали американцам важное открытие советской науки — препарат для лечения рака[115].
Феликс Залманович Меерсон:
На следствии он продолжал держаться так же, как на Политбюро. В конце концов, его привели к Абакумову[116]. Абакумов сидел в огромном кабинете, за большим столом, над которым едва возвышался. Парина подвели к столу, не предложили сесть, да и не было свободных стульев, он так и остался стоять посреди огромного кабинета, перед двумя конвойными.
— Что, Парин, упираетесь, не хотите открыть правду? — злобно сверкнул на него Абакумов.
— Я говорю правду, — ответил тихо Василий Васильевич.
— Вы будете говорить то, что нам нужно! — последовал удар по столу кулаком, неподдельная злоба в глазах и дрожащих губах. — Будете говорить, иначе — на собственных ваших кишках повесим, и не в фигуральном, а в самом прямом смысле!
И конвойным:
— Уведите!
После этого Василий Васильевич написал то, что от него требовали.
Белла Григорьевна Гордон:
Летом 1947 г. я приехала в Москву на съезд физиологов. Василий Васильевич был уже арестован, и мы с женой Полосухина отправились к Нине Дмитриевне. Черниговский, Полосухин, Уколова, Старков[117] пойти, разумеется, не могли, Черниговский сам висел на волоске как ученик «шпиона», — а мы, жены, пошли.
Нина Дмитриевна жила с Алешей в одной комнате, все остальные комнаты были опечатаны. Она не работала, дети старшие были в Перми у родственников. Нина Дмитриевна сама ждала ареста и просила в случае чего, чтобы Полосухина взяла Алешу. Потом мы переписывались с ней через профессора Смирнову.
Нина Дмитриевна Парина:
После ареста Василия Васильевича я все ждала, что нас вышлют из Москвы, но нас только выселили из Дома правительства. Я имела диплом врача, но практики у меня никакой не было; ведь после окончания института я работала на кафедре, помогала Василию Васильевичу готовить докторскую диссертацию, а когда мы переехали в Москву он и вовсе запретил мне работать. Да я и не могла настаивать, так как имела на руках четверых детей и должна была помогать Василию Васильевичу во многих делах. Теперь же я осталась без всяких средств к существованию. Но добрые люди мне помогли: я закончила курсы усовершенствования врачей и стала работать педиатром в одной из поликлиник. Вскоре меня назначили заведующей отделением.
Академик Владимир Николаевич Черниговский: