Нина Дмитриевна с четырьмя детьми жила в Столешниковом переулке. Я иногда приходил к ним, навещал. И вдруг звонок от нее. Как сейчас помню этот взволнованный срывающийся голос:
— Григорий Фаддеевич, приезжайте. Василий Васильевич дома!
Я тотчас помчался к ним, вошел и — расцеловался с ним. Передо мной стоял немощный старик с густой белой бородой чуть не до пояса. Это было в 1953 году, 29 октября. Я хорошо помню дату, потому что это день моего рождения.
Василия Васильевича освободили так рано, потому что ему помог Бакулев, тогдашний президент Академии Медицинский Наук[124].
Василий Васильевич Парин — А. Н. Бакулеву:
«Глубокоуважаемый Александр Николаевич!
Считаю своим святым долгом написать эти первые строки после моего возвращения в Москву Вам, так как из рассказа Нины Дмитриевны я узнал, сколь многим и я, и вся моя семья обязаны Вам за возвращение мне доброго имени, прав гражданина и отца, и возможности снова отдаться общественнополезному труду.
Примите мою сердечную благодарность и глубочайшую признательность всей нашей семьи от мала до велика.
Глубоко уважающий Вас и до конца своих дней благодарный и преданный Вам.
(Подпись)
31/X–1953 г.
Простите за то, что прибегаю к помощи пишущей машинки, по причинам, которые Вы, надеюсь, поймете, не могу сегодня владеть своим почерком».
Георгий Павлович Конради:
Я встретился с Париным в Медгизе, куда я пришел в связи с изданием учебника, который мы написали вместе с Быковым. Я поднимаюсь по лестнице и вдруг слышу:
— Георгий Павлович! Не узнаете?
В первую минуту я действительно не узнал его, настолько он изменился.
Теперь я мог хоть частично отблагодарить Василия Васильевича за ту помощь, какую он оказал мне во время войны.
Я был одним из редакторов реферативного журнала ВНИИТИ[125] и отвел его в редакцию, где он и работал первое время после «возвращения к жизни», как он это называл.
Я побывал у Василия Васильевича дома. У них была на шестерых одна комнатка, разгороженная шкафами. Еду готовили на электроплитке.
Вскоре Александр Леонидович Мясников[126] предложил мне заведование физиологической лабораторией в его институте терапии, но моя работа меня устраивала, и я предложил это место Парину. Он отказался, сказав, что, по‐видимому, поступит в институт гигиены труда. Однако через три дня он позвонил мне и спросил, действительно ли я готов уступить ему место у Мясникова. Я подтвердил это, тем более что в случае конкурса прошел бы он, а не я.
Война застала ленинградского физиолога Г. П. Конради (1905–1982) в Сухими. Вернуться домой он не мог, и вскоре очутился на маленькой железнодорожной станции на Урале — без крыши над головой, без работы и средств к существованию. Написал письмо Парину, хотя лично с ним не был знаком, и вскоре получил от него правительственную телеграмму о направлении в Саратовский мединститут для научно‐преподавательской работы и завершения диссертации. Когда диссертация была готова, Парин, несмотря на невероятную занятость, согласился быть оппонентом, а после успешной защиты, помог ему получить назначение заведующим кафедрой во Фрунзе.
Анна Михайловна Григорьева:
В 1954 г., зимой, я сидела на скамейке во дворе института терапии с одним больным, которого пришла навестить. Вдруг слышу знакомый голос:
— Анна Михайловна! Вы меня не узнаете?..
Это был Василий Васильевич. Я тотчас бросилась к нему. Внешне он изменился до неузнаваемости. Это был поседевший и облысевший, очень уставший и состарившийся человек. Он как раз шел к Мясникову договариваться о работе в его институте.
Лев Лазаревич Шик:
После возвращения он был болен, врачи не разрешали много ходить, купаться. Помню, мы вместе были на даче. Хороший летний день, я, Василий Васильевич и его сын лежим на берегу речки. Мы с сыном Василия Васильевича идем купаться, сам он остается на берегу. Вдруг слышу всплеск, будто ктото прыгнул в воду, и уже Василий Васильевич плывет к нам саженками.
— Тебе же запретили купаться! — говорю я.
— А ну их!..
Потом лежим на песке, загораем. Василий Васильевич говорит:
— Вот не думал, что буду лежать так, вот не думал, что буду купаться в реке…
И так он говорил о многом — о лесе, охоте, грибах.
О подробностях тюремной жизни я расспрашивать не решался, а сам он никогда об этом не заговаривал, хотя чувствовалось, что он помнит об этом всегда.
Анатолий Васильевич Мареев:
В 1954 г. я демобилизовался из армии, где был врачом, и поступил на работу в Физиологическую лабораторию института терапии. Василий Васильевич полностью еще не был реабилитирован и находился в сложном непонятном положении, которое тяжело переживал. Он приходил, молча садился за стол и сидел, наклонив голову и держа перед собой сплетенные руки. Бывали дни, когда он просиживал так много часов и уходил. Такое его состояние продолжалось недолго, но я застал его таким.
Все же он дал мне тему по баллистокардиографии, и мы начали работать.
Лев Лазаревич Шик:
У Мясникова он занимался баллистокардиографией, организовал конференцию, внедрил у нас этот метод. И одновременно много работал по реферированию в биологическом журнале, причем очень был доволен этой работой, считал, что она много ему дает. Вообще проявил необычайную жизненность на рядовой работе. Благодаря этому и пошел снова в гору.
Анатолий Васильевич Мареев:
Конструкция первого баллистокардиографа была описана американским ученым Старом в 1939 г., но у нас в стране этого метода не знали. После выхода из заключения Парин первым делом перевел и издал наиболее ценное иностранное руководство по баллистокардиографии. Через несколько месяцев после его прихода в Институт терапии мы уже сконструировали первый баллистокардиограф и начали с ним работать. Этот прибор позволяет регистрировать и преобразовывать в электрические сигналы те незначительные сотрясения организма, которые происходят из‐за сокращений сердечной мышцы, то есть из‐за сердцебиения. Снимаемые с его помощью характеристики позволяют судить о сердечной деятельности больного или здорового человека. Правда, они дают только суммарную картину работы сердца. В случае отклонения от нормы баллистокардиограмма не всегда позволяет судить о том, в чем именно состоит болезнь. Однако совместно с электрокардиографом баллистокардиограф является одним из важнейших инструментов, позволяющих безошибочно диагностировать сердечные заболевания.
Таким образом, данная мне Василием Васильевичем тема была не случайной. Она отражала всегдашний пристрастный интерес Василия Васильевича к новым методам исследования, особенно к таким, которые позволяют обходиться без вмешательства в организм и потому могут быть применены непосредственно к человеку.
Времени для научной работы у него было тогда больше, чем позднее, и он мне много и очень конкретно помогал, делал гораздо больше, чем полагалось научному руководителю. Он даже переводил для меня иностранные работы с незнакомых мне языков: испанского, итальянского, румынского.
Он говорил, что в тюрьме общался с людьми разных национальностей, в частности с итальянцами. Чтобы нормально общаться с ними он мобилизовал свои обширные лингвистические познания, особенно латынь, французский и английский, и обнаружил к собственному удивлению, что может понимать и объясняться с итальянцами. Так он обнаружил в себе редкий лингвистический дар, сочетавшийся с превосходной памятью. Он говорил, что одно и то же слово дважды в словаре никогда не искал.
Анатолий Васильевич Мареев:
Помню важное событие в его жизни, происшедшее почти на моих глазах. Мы на себе проверяли работу баллистокардиографа. Я лежал под прибором, а Василий Васильевич приложил его ко мне, и в это время его позвали к телефону. Вернулся он очень взволнованный, подбородок его дрожал.
— Ну, Анатолий Васильевич, есть все же правда! Мне только что сказали, что я полностью реабилитирован. Извините меня, но я не могу сегодня работать. Я пойду домой.
Вскоре, словно наверстывая упущенное, он обнаружил колоссальную энергию и работоспособность. Особый дар был у него связан с умением находить и привлекать к работе способных людей.
Заключение
В. В. Парин был полностью реабилитирован 13 апреля 1955 г. и снова круто пошел в гору. Вскоре он становится заведующим кафедрой в Центральном институте усовершенствования врачей, снова избирается академиком‐секретарем АМН, а затем и вице‐президентом АМН, становится директором Института нормальной и патологической физиологии, затем Института медико‐биологических проблем. Его избирают академиком «большой» академии. Он руководит крупными коллективами ученых, возглавляет биологическую часть космических исследований, научно обосновывает возможность полета человека в космос, готовит Юрия Гагарина и других первых космонавтов к полетам.
Полет Гагарина — кульминационный момент жизни и деятельности Парина. Ради этого момента, по его собственным словам, «стоило прожить жизнь». Об этом он говорил в многочисленных интервью, об этом же написал в письме жене Нине Дмитриевне с космодрома, от 12 апреля 1961 года, отправленного ей… через космос. Юрий Гагарин взял письмо с собой в полет и вернул после приземления.
«Пусть небывалый до сих пор путь моего письма, — написал Парин, находясь в состоянии полного восторга и счастья, — будет символом того, что моя любовь к тебе — моему верному другу, дорогой жене и матери моих детей — не знает границ и пределов».
Такие слова на ветер не бросают, и надо сказать, что избранница его сердца вполне их заслужила. Ее преданности, ее энергии, ее верности Парин был обязан многими своими достижениями, в значительной мере и тому, что выжил в аду, что вновь зажил полноценной творческой жизнью.