[153]. В послесловии к книге другой профессор СПбУ, доктор филологически наук П. И. Бухаркин подчеркнул «глубокое неприятие [автором] ксенофобии во всех ее формах», указав в то же время, что «работа Семена Резника проникнута духом толерантности и уважения к другому — а в этом и состоит одна из важнейших задач филологии»[154]. А вот мнение еще одного профессора и доктора филологии, а также талантливого литературного критика, поэта, переводчика Анатолия Либермана: «„Запятнанный Даль“ — абсолютно убедительное опровержение легенды, будто Даль сочинил гнусную „Записку о ритуальных убийствах“»[155]. Таковы мнения трех профессоров и докторов наук — историка и двух филологов.
Моих аргументов А. А. Панченко не оспорил, о своих снова «забыл». Вместо этого он воспользовался архивными ссылками Ю. И. Гессена и переписал в свою новую статью документы, из которых наш с ним предшественник сделал вполне корректные выводы еще сто лет назад. Ничего нового публикацией этих документов сказать в пользу авторства Даля было нельзя, А. А. Панченко и не попытался этого сделать. Вместо этого он объявил Гессена подтасовщиком[156].
Г‐н Панченко настойчиво повторяет, что «Розыскание» — не антисемитский пасквиль, а «сектоведческий дискурс». Но вот незадача: никто не перепечатывал в 1913 году сектоведческое «Исследование о скопческой ереси», никто не переиздавал его и следующие сто лет, если не считать размещения на портале в составе Полного собрания сочинений Даля. Перепечатывают и распространяют «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их». Из самого названия видно, какое это сектоведение. А если заглянуть под обложку, то можно прочитать, например, такое: «Талмуд, составленный из разных преданий и дополненный в первые века христианства, дышит такою злобою против всех иноверцев, и в особенности против христиан, что нет злодейства, которого бы он относительно их не допускал». Это тоже сектоведение?..
…Прошу извинить за банальность, но ученые звания и занимаемые посты не всегда соответствуют истинному весу в науке их носителей. То же в литературе, искусстве, в любой сфере жизни. Борис Пастернак считал, что «стыдно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех», но любители не быть, а слыть встречаются на каждом шагу.
Более десяти лет я работал редактором серии «Жизнь замечательных людей» в период ее наивысшего расцвета. Книги, которые мы издавали, относились к научно‐художественной литературе, от авторов требовалось органичное сочетание научной глубины и художественной выразительности. Издаться в серии было престижно, вокруг редакции роились доктора разных наук, профессора, кандидаты, лауреаты, как и «рядовые» литераторы. Один из первых авторов, с которым мне пришлось иметь дело в 1963 году, был доктор биологических наук А. Н. Студитский. Он принес толстую рукопись об академике И. П. Павлове. Пером он владел, в литературном отношении рукопись была написана очень недурно. Однако повествование было подчинено одной идее — показать главного героя поборником теории направленного управления наследственностью, то есть «мичуринского» (фактически лысенковского) учения. Пришлось в этом разбираться. Выяснилось, что Павлов однажды опубликовал статью о передаче по наследству условного рефлекса. Она была основана на опытах начинающего аспиранта, поставленных методологически неверно. Когда это выяснилось, Павлов, как подобает ученому, опубликовал письмо, в котором дезавуировал свои ошибочные выводы и заявил, что не является сторонником теории наследования приобретенных признаков. В рукописи Студитского все это было сфальсифицировано. У автора были могущественные покровители, академик Лысенко был в полной силе, так что отбояриться от настырного доктора наук было непросто. Мне удалось выставить его за дверь вместе с его рукописью.
Предпочтение мы отдавали другим авторам. Даниил Данин, не имевший научных регалий, написал ряд блестящих книг о физике и физиках, любую из них он мог бы защитить как докторскую диссертацию по истории науки, но ему это было ненужно. Научные степени по истории науки при желании могли бы получить и Яков Кумок, и Борис Володин, и Владимир Порудоминский (за книгу о Пирогове), и другие наши авторы. В. И. Порудоминский написал целую серию глубоких, талантливых книг о художниках, каждая была событием в искусствоведении. Его книга о Дале могла стать докторской диссертацией по истории, филологии или/и литературоведению…
… Кажущаяся объективность и академическая бесстрастность суждений доктора филологии А. А. Панченко … это иллюзия, вызванная его напряженными отношениями с русским языком. Вот одна его фраза: «Вопрос о конвенционности понятия литературы в ретроспективе литературоведения можно счесть тем более парадоксальным, что при учете проблем, существующих внутри литературы, их изучение до известного времени игнорировало проблему самой литературы». Вот другая: «Если согласиться с тем, что появление самой литературы в истории культуры непредставимо вне определенного личностного и социального выбора (например — в случае фольклора или вероучительной традиции), то и сама история литературы видится в этом отношении историей тех преимуществ, которые представляются таким выбором обществу и составляющим его людям». Вот третья: «Уже прояснение медиальной специфики литературы, как, впрочем, и определение ее социально‐антропологических функций, неизбежно подразумевает постоянное сопоставление различных форм и способов вербальной репрезентации коллективного воображения, будь то художественный текст, устные повествовательные практики или, скажем, религиозная словесность». Вот четвертая: «Разумеется, уровней рецепции и репрезентации кровавого навета было довольно много, и функции подобных легенд не следует редуцировать исключительно к религиозным потребностям „первичных“ социальных образований»[157].
При такой глухоте к звучанию русского языка, слепоте к его цветовой гамме и пластике можно не удивляться, что Владимир Даль для г‐на Панченко всего лишь «трудолюбивый лексикограф», «посредственный этнограф», «заурядный литератор».
А вот Сергей Баймухаметов считает Даля иконой русской словесности[158]. Я добавлю, что его имя — символ русской культуры и просвещения. Значение этого символа с годами растет. Мне прислали из России ноябрьский номер журнала «Библиотечное дело». Почти половина номера посвящена В. И. Далю — в связи с ежегодным Праздником энциклопедий и словарей, приуроченным ко дню его рождения, 22 ноября. «Есть праздники восходящие и нисходящие. Нисходящий — 7 ноября, день Октябрьской революции. Восходящий 22 ноября, день Словарей и энциклопедий… Мы, в наш словарный день, 22 ноября… могли бы задуматься, и о том, как нам повезло с Далем… День словарей и энциклопедий — это день памяти В. И. Даля и возрастающей роли словарей, наших лоцманов и маяков в ширящемся океане информации», пишет филолог и культуролог Михаил Эпштейн, заслуженный профессор теории культуры и русской литературы одного из американских университетов[159].
…Да, всем говорящим и пишущим по‐русски, очень повезло с Далем. А вот Далю не повезло с некоторыми исследователями его творчества. Я надеюсь, что библиотекари, прочитавшие если не мою малотиражную книгу, то обстоятельную рецензию на нее в их профессиональном журнале[160], уберут «Записку о ритуальных убийствах» с полок, на которых стоят сочинения В. И. Даля.
Сергей Есин — Семену Резнику
5 марта 2012 г.
Дорогой Семен Ефимович! Уже давно получил Ваше последнее письмо, как всегда, глубокое, содержательное и, честно говоря, меня поднимающее. Но вот с ответом задержался. И работа, и какие‐то мои поездки, и самочувствие — все‐таки возраст у меня почтенный. Простите великодушно.
Вот сейчас, сев отвечать, все перечитал. Такой гнев поднимается у меня в душе, когда я читаю Ваше письмо, такое отчаяние по поводу одномерности мира. Вы верно пишите о двух моментах, что Вы Далю не сват и не брат, и вместе никого не крестили, и что Даль — человек предубежденный к евреям. Ну, допустим, возможно, это и так, что я тоже предубежден к евреям, хотя бы к московской литературной тусовке. Но какое же все‐таки это профессорское безобразие. Я уже не говорю о всей этой ритуальной херне, которую выволокли не антисемиты, а трусы, которые боялись и с евреями конкурировать и их достаточно убедительного слова — народ слова, здесь уже ничего не поделаешь. С другой [стороны], как же надо было еще не любить любого, кто делал в России что‐то более высокое и важное, нежели болтовня о собственной талантливости. Фигура Даля выбрана идеально, это опять мысль об инородцах[161]. Мы, кажется, уже и забыли, что многие крупнейшие дворянские рода в России — из татар. Почему такая настойчивость, хотя здесь достаточно чувства русского слова. Все чрезвычайно убедительно в Вашей статье, но главное — это анализ словаря. Это грандиозный и очень точный прием. Труднее всего писатель может откреститься от того, что он написал. Ваша мысль об отпечатках на коже рук удивительно справедлива. Я почти всегда по нескольким строкам узнаю писателя, родового не спрячешь. Если бы я оставался ректором, я бы просто принудил Вас защищаться, чтобы еще раз кинуть перчатку невежеству и конъюнктуре. Ну, да Бог с ним, с этим вопросом. Я ведь тоже понимаю и другую сторону, которая уже укрепилась в своей правоте, которая дает ей возможность быть в векторе общественного интереса.
Наша предвыборная кампания закончилась. Итоги Вы ее знаете, что будет дальше, я не знаю. Россия все‐таки необычная страна, долгие годы привыкшая жить общаком…