А когда эта особенность молодежной семейной жизни внезапно обернулась болезнью, и если не оказалось врожденной доброты и понимания, то здесь должна на помощь приходить логика — да, именно, логика. Здесь надо вспомнить ту самую химическую колбу, в которой пространство жизни постепенно замещается пространством смерти. И представить себя на этом сужающемся пространстве, на котором сверкают молнии. Русские пословицы иногда полны мудрости — говорят, моча в голову ударяет. А значит, это не вина человека. Работает не его черная душа. Это не он сам по своей воле, он по своему желанию хочет сделать тебе зло, забрать в черный омут своего горя. Надо просто всегда помнить, что все плохое проходит довольно быстро — помните, и это пройдет. А в общем, жизнь увлекательна и интересна. Надо помнить, что в лодке всегда лучше грести вдвоем.
— Как вы считаете, должен ли тяжелобольной (а диализников считают неперспективными пациентами), должен ли он работать? Или просто даже двигаться, переезжать по городу по своим, домашним делам? Ведь у такого человека постоянные комплексы — что он сидит на чужой шее, что он нахлебник и так далее. Тем более если изначально этот человек был весьма деятельным, энергичным. И что, мол, стоит ли так уж носиться со своей, пусть и очень нелегкой болезнью? Вы ведь и сами, в вашем возрасте, не очень здоровый человек. Понимает ли больная, которая живет рядом с вами, что и вас необходимо поберечь? Стремиться максимально снимать эмоции? А самое главное — не бравировать постоянно своей болезнью? Не давить, как говорится, на психику?
— И опять я должен сказать, что в своем вопросе вы предусматриваете почти литературную ситуацию возвращения писателя и чиновника домой, к больной жене. Кроме возраста этого писателя. А возраст — это не только минус из того, что нам предстоит. Но и плюс к тому, что было и что будет.
За годы человек вырабатывает сумму приемов в общении не только с близкими, но и с самим собой. Возраст и профессия дают возможность контролировать свою психику. Здесь можно так сказать: раздвоиться, идти «автоматом», думая о чем‐то своем. Делать вид, что слушаешь. Вести свою собственную партию, но делать вид, что участвуешь в другой. А во‐вторых, почему вы так решили, что, прожив с человеком чуть ли не сорок лет, вам может быть неинтересна жизнь этого человека? Здесь я должен сказать главное — если вы хотите прожить трудную жизнь, но счастливую, то выбирайте себе спутника жизни. Конечно, в молодости имеет значение разное — и секс, и эмоции. И если хотите, материальное. Вот так люди, наверно, женятся, но у одних главным побудительным мотивом была карьера, скажем, через будущего тестя. У других — уже наличие дачи и квартиры, московской квартиры. А мы оба были из коммуналок. Оба учились. Меня занимала литература и психология. Мою жену целиком поглощало кино. Оба были беззаветно преданы своей профессии. Ради служения профессии оба пошли на большие жертвы. Нам всегда было что сказать друг другу. Я допускаю, что если человек неглуп, то и вокруг него тоже люди неглупые. Моя жена всегда казалась мне человеком неординарным. И у нас шел постоянный диспут — на кухне ли, в театре, в кино (к сожалению, она теперь редко общается в компаниях — ну, это понятно). Надвигается тень. Но облако — это не состояние погоды на все лето. Предположим, рассказы о своих болях, самочувствии — но, ничего не поделаешь, у писателя и собственная жена — тоже материал. Рассказывает в пятнадцатый раз один и тот же фильм. Значит, этого интересного человека этот фильм чем‐то привлек. А сколько раз она меня наталкивала на разные книги, передачи! Смею думать, что и я не раз подталкивал ее на разного рода концепции. Помогал формулировать определенные выводы. Выстраивал их в общем философском плане. Конечно, в светском разговоре, где‐нибудь на рауте или приеме, лучше иметь разных собеседников, чтобы собрать разносторонний спектр мнений. Но в жизни у тебя есть собеседник, ты смотришь ему в глаза, как в зеркало. И такого собеседника, на мой взгляд, менять не следует.
У меня всего несколько друзей, они собрались за всю жизнь — это профессор русского языка Лев Скворцов. Журналист Юрий Апенченко. Сергей Толкачев, специалист по зарубежной литературе. Профессор Владислав Пронин, на лекции которого сбегается весь институт — и не только у нас. И, наконец, моя жена, с которой я веду споры вот уже сорок лет. И меня все устраивает.
Есть такой прием в психологии: если у вас хорошо идет диалог за чашкой кофе или сидя на садовой скамейке, не меняйте позы — диалог может внезапно прекратиться.
Я думаю, что приблизительно такие же принципы исповедует и моя жена. Духовное одиночество — это лишь фраза. Духовное одиночество испытывает только пустой человек. Вот этих случайностей, которые можно назвать Божья воля, у него больше. Осознавать это тяжело. Я представляю — жена к этому привыкла. Да и я привыкаю. Но здесь может случиться все. Я уже не говорю о том, что диализ — это хирургическая операция, которая у человека случается три раза в неделю.
Но может произойти и многое другое. Если все мы идем по хаотическому заминированному пространству, то куда в большей мере такое относится к нашим близким. Согласитесь, что в этой ситуации сложно говорить о врачах, о беседах с ними, о лекарствах и о течении болезни. Течение болезни лучше не знать — так спокойнее. «Фаталист» недаром произведение русской литературы. Это наш менталитет, мы не бросаем вызов Богу. Но все‐таки мы люди современные, кое‐что читавшие, понимаем основы биофизики. В частности, никогда не пытался возить жену к знахарям и чудодеям. Хотя были мастера, готовые легко за это взяться, в том числе и за это заболевание. Помню, у Диккенса, в одном из его произведений, в критический момент обезноженная женщина вдруг встает со своего кресла. И идет. И здесь я верю. Так же как я верю в исцеление в Лурде, в чудодейственные исцеления наших святых.
Тем не менее я все время прислушиваюсь к тому, что происходит в диализном центре. На мне лежит область психотерапии. То есть я слежу за постоянно меняющимися переливами этого так называемого диализного братства, или, скажем так, сообщества. На мне лежит многое, связанное со всеми этими делами. Бессонница. Вечерние разговоры, когда и компресс с капустным листом на больную руку — кто‐то там все это придумывает: страшно взглянуть на это место на руке, где обычно работает игла для переливания крови.
А вмешиваться в самый процесс, спрашивать у врача детали — это все равно как спрашивать у компьютерщика о программах для компьютерных схем. Я пользователь. Я готов сопротивляться ударам судьбы. Противостоять обстоятельствам. Но тем не менее всегда плыву по медленному течению жизни.
— Вы тоже немолодой человек. И наверно, не совсем здоровый. Понимает ли больная жена, находящаяся рядом с вами, что ее жизнь впрямую зависит и от вашего состояния? И что ей необходимо как‐то придержать свои эмоции и не бравировать исключительностью собственного положения?
— «Дневники» сыграли со мной не самую хорошую шутку. Идея напечатания возникла спонтанно. Я их писал все‐таки прежде всего для самого себя — это хороший выход из сомнительного раздражения, еще и для компенсации несчастья: напишешь о болезни, о пропаже, даже о «наезде», и вроде нет этого, все кажется легче и проще. Потому что есть слова еще более грозные. И коллизии еще более страшные.
Печатал «Дневники» я еще и потому, что, как понятно, мы с женой вдвоем. И хотелось как можно больше сделать при жизни. Этого требует от тебя долг литературы. А в моих «Дневниках» еще очень много о Литературном институте, играющем заметную роль в нашей российской культуре… Конечно, у меня был недавно сравнительно тяжелый момент, когда мне казалось, что пора подводить окончательные итоги. Но я попал в руки нашего виднейшего специалиста, академика Чучалина. Ленин неоднократно говорил и писал, что если лечиться, то только у очень хороших врачей. Медицина — это скорее искусство. А когда медицина хочет опуститься до уровня математики, она начинает проигрывать.
Но к делу. Вот в эти критические для меня дни и месяцы, может, только жена понимает, в каком я был тяжелом состоянии. Поэтому быть надо только вместе.
Близкий человек — всегда близкий человек. И все, что происходит с ним, происходит на привычном уровне, фоне. Здесь можно меньше сдерживаться, меньше жалеть. Говорить меньше слов. Особенно когда в клетке квартиры заключено двое, заключено два больных человека. Здесь надо справиться со своей болезнью. И только потом взглянуть на стоящего рядом. Я это всегда понимал и всегда понимаю.
1 августа 2012 г.
Дорогой Сергей Николаевич!
Книга производит сильное впечатление, действительно горькая книга, заставляющая с особой ясностью ощутить бренность нашего существования и вспомнить сентенцию Экклезиаста о суете сует. Понял, как нелегко Вам было жить с такой неординарной женщиной, как Валентина, и как трудно Вам сейчас, когда ее нет. Сочувствую Вам всей душой. Желаю здоровья и новых книг. В конечном счете, для творческих людей одно спасение — в творчестве!
Сердечно,
Ваш С. Р.
P. S. А ведь мы могли пересекаться с Вами и в «Московском Комсомольце», я там печатался недолго по Отделу студенческой жизни в 1960 году. Заведовал отделом Яша Шкляревский, он давал нам, студкорам, очень своеобразные уроки. Приносили мы ему материалы, написанные от руки на тетрадных листочках. Он, с невозмутимым видом брал перо, демонстративно (не читая!) перечеркивал крест на крест первый абзац, затем открывал последнюю страницу и также вычеркивал последний абзац. Писал на уголке «В машбюро», подписывался и, глядя совершенно невинными глазами, говорил: «Старик, не в службу, а в дружбу, отнеси, пожалуйста, в машбюро!» Так он учил нас писать кратко, сразу брать быка за рога! Через несколько лет, когда я уже работал в ЖЗЛ, его выгнали за какую‐то провинность, что потом с ним стало, я не знаю.