Но вот наступают новые времена: гласность, перестройка, Саюдис, Ландсбергис. Литва первой бросила вызов «нерушимому союзу республик свободных». И первой вырвалась из медвежьих объятий старшего брата. За этими захватывающими событиями, затаив дыхание, следил весь мир. Происходили они как раз в те самые дни, когда й все больше раскрывался в долгих беседах со своим СОБЕСЕДНИКОМ. Но старый писатель присматривался к ним без особого интереса, отстраненно, почти без волнения. Потому в книге они едва обозначены.
Силы й были уже на исходе. Не только физические, но и душевные. Он устал. Участвовать в спектакле жизни он уже не может. И не очень хочет. Он давно уже «в ложе», а не на сцене, ему нравится наблюдать за происходящим со стороны.
Он готовится к смерти. К счастливой смерти. Он, наконец, овладел своими доминантами, дал им такой настрой, что сумел в этом себя убедить. Одного только жаль: не написал и теперь уже не сумеет написать главную свою книгу — о жизни, прожитой под панцирем страха. Но он знает, что это сделает за него ЗАСЛУЖЕННЫЙ СОБЕСЕДНИК, так тонко умеющий его понимать. Долгим неторопливым беседам с ним й отдал последние пять лет угасающей жизни. Отводил им лучшие дневные часы, за которые мог бы написать еще две‐три пьесы. Но беседы в ожидании счастливой смерти для него стали более важными. В них он ничего не утаивал. Почти ничего. Они стали делом жизни, из них должна была родиться главная его книга, которая ему самому была бы не по силам.
Он отошел в вечность уверенный в том, что та главная его книга будет написана.
И он не ошибся. Передо мной лежит ее новое издание: Евсей Цейтлин. Долгие беседы в ожидании счастливой смерти. Из дневников этих лет // Franc Tireur USA, 2009. Предисловие Дины Рубиной. И начинается она так, как сам й начать ее не мог бы, но можно не сомневаться, что он бы такое начало одобрил:
«Сегодня произошло то, чего мой герой ждал несколько десятилетий. Его похоронили».
Перелистывая книгу Цейтлина, я снова вспоминаю мудрую и печальную мысль А. А. Ухтомского:
«Каждый из нас — только всплеск волны в великом океане, несущем воды из великого прошлого в великое будущее».
Но каждый всплеск — особенный, неповторимый; каждый пребывает в плену своих доминант, отличается лица не общим выраженьем. Все дело в том, чтобы разглядеть ЛИЦО в любом человеке, даже если его имя пишется со строчной буквы.
Как это удалось Евсею Цейтлину.
7 января 2014 г.
Дорогой Семен, письмо в прикрепленном файле. Письмо, конечно, не полное. Есть одно возраженьице — это Ленин. Любая революция делается на «соседские» деньжата. Не продолжаю, примеров много. Уж, простите. С. Н.
Дорогой Семен Ефимович! С новогодними праздниками, в которые всех должников прощают. Отчетливо сознаю, какой я свинтус, и даже ничего не объясняю, ни работой, ни болезнями, ни временем. У меня есть главный аргумент — возраст. Жить становится все труднее, потому что привык и люблю работать, а работать с каждым днем все труднее. Как‐то доскрипел и до 78 лет и до Нового года. Но это все — присказки; главное, чего писать, пока не прочел Вашу книгу! И честно говоря, уже давно поставил в очередь, и по моим расчетам получалось, что прочту где‐то в начале февраля, но тут она мне снова сама сунулась в руки, и я отставил свое последнее трудное, но очень интересное чтение и залпом, в эти новогодние дни, к вечеру взял, к утру прочел. Попутно читал замечательную книжку — пропагандирую — Н. В. Мотрошиловой «Ханна Арендт и Мартин Хайдеггер» — здесь и философия, и любовь, и предательство. Интересно, так уж стеклось, везде еврейский вопрос. А вслед надо будет писать рецензию [для] моей давней ученицы Рады Полищук.
Итак, о книге[170], да Вы и сами знаете, что она получилась. Честно говоря, читал — в первую очередь, конечно, первую и вторую часть[171] — с таким же чувством филологической брезгливости, как много лет назад, когда мне дали «Протоколы сионских мудрецов». Неужели не видно сразу, неужели так могли поступать обычные люди, обычные православные люди, которые наверняка носили крестик на шее! Чувство брезгливости к этому так талантливо поднятому Вами безобразному прошлому просто захлестывало. Все так объемно и так «живописно», так подло, что все в тебе протестует. Неужели это мои соотечественники и неужели подобное могла совершить власть! Обратил внимание на все, — зная Вашу дотошность в работе с историческим материалом, во все поверил — и в крестное знамение, которое наложил на себя Император в Киеве, когда ему доложили о продвижении розыска[172]. Для меня очень многое значило, знала ли самая верхняя власть обо всем этом? Тогда многое меняется и в судьбе действующих лиц. Тут я, почему‐то невольно вспомнил и Юровского и все это Екатеринбургское дело[173]. Мне даже стыдно так писать, но я так подумал. В школе мы учили наизусть: «но есть, есть Божий суд, наперсники разврата…» Какими кровавыми пятнами покрыта история… Читал внимательно, про суд, про братьев Маклаковых — шекспировская история[174]. Ханна Арендт в своих трудах говорит о категории поступка… Для меня в оценке людей это всегда становится очень важным.
Две части Вашей книги при чтении опустил — это читанный мною прежде «Даль» и Солженицын — здесь у меня не без Вашей помощи возникло отношение, и где‐то в Дневниках есть и цитаты. Но «как безумный хохотал», читая про нашего Стасика Куняева. Никогда не предполагал, что он, филолог по образованию, так может опростоволоситься. Есть чудные по иронии и сарказму пассажи. Если позволите, сниму ксерокс и, не без удовольствия, подарю Станиславу Юрьевичу[175]. Парадокс, что он только что опубликовал в своем журнале большую статью о моем пятитомнике. Но что делать, истина на дороге не валяется.
С. Н.
10 января 2014 г.
Дорогой Сергей Николаевич!
Я очень тронут Вашей реакцией на книгу, Вы приняли ее эмоционально, близко к сердцу, такая реакция автору в сто раз дороже любой самой похвальной рецензии. Ни о каких «долгах» говорить не приходится. Вам 78 (и дай Бог еще столько же!), мне тоже перевалило за 75, и груз лет становится все ощутимее. Работаю медленнее, хотя объем работы, наверное, на порядок меньше Вашего. Но не ропщу, особенно когда вспоминаю, что я уже пережил всех своих героев, включая таких «долгожителей», как Мечников и Короленко.
Поздравляю Вас с изданием пятитомника! Для писателя великое событие!
Давно собираюсь Вас поблагодарить за книгу Евгения Сидорова[176], которую мне переслал наш общий друг Марк. Книга мне очень симпатична, я прошу Вас поблагодарить автора. Знакомы мы с ним не были, но читать мне Сидорова приходилось, и я всегда относился к нему с большим пиететом, ибо сочетание таланта и глубокой порядочности встречается не часто. Хотелось бы послать ему в ответ что‐то свое, но адреса у меня нет, не возражаете ли, если я прибегну к Вашему посредничеству?
Все‐таки я закончил книгу об академике Ухтомском. Вот кто был по‐настоящему православный человек — не потому, что крест носил, а потому что жил, дышал, мыслил в контексте православия, совершенно не замутненного, староверческого. А жизнь при этом посвятил поиску материальной (физиологической) основы религиозного верования! Первые три главы напечатаны в декабрьском номере интернет‐журнала «Семь искусств», это только затравка, совсем небольшая, если урвёте 15 минут, посмотрите, вот адрес: http://7iskusstv.com/2013/Nomer12/SReznik1.php[177]
Книгу Н. В. Мотрошиловой постараюсь найти — здесь это непросто, в интернете ее нет или я пока не нашел. Со своей стороны, хочу порекомендовать изумительную книгу, которая Вам должна быть интересна, но так как она прошла малозамеченной, то Вы, ее, возможно, пропустили. В Москве ее найти, думаю, несложно. Вспомнил о ней в связи с Вашим упоминанием Юровского. Наталия Розанова. Царственные страстотерпцы: Посмертная судьба, «Вагриус», 2008. Пусть Вас не устрашает объем — 550 страниц большого формата. Издана роскошно, с множеством оригинальных фотографий, цветных, но главное — написана потрясающе: по стилю, объему поднятого материала, глубине анализа, образованности и интеллигентности автора, безупречной моральной позиции. Мне ее привезли из России, вскоре после выхода, передали по просьбе авторши, совершенно мне тогда неизвестной. Я не сразу взялся читать — тоже поставил на очередь, которая подошла месяца через два или три. А потом не мог оторваться. И уверен, что и Вы не сможете.
С темой убийства царской семьи я впервые соприкоснулся где‐то в 65–66 году, когда в ЖЗЛ готовил к печати для альманаха «Прометей» отрывок из книги воспоминаний академика Зильбера (брат В. Каверина). До этого я знал Зильбера как создателя вирусной теории рака, а тут он открылся как очень талантливый писатель. Отрывок был о гражданской войне, он тогда был в Красной армии врачом. И вот там был коротенький кусочек, буквально один‐два абзаца о том, как кто‐то (не помню, кто) по секрету рассказал ему, как убивали царя и его семью. Когда начали стрелять, то девочки подняли визг, но не падали, пули от них отскакивали, и это повергло расстрельную команду в смятение — люди то были суеверные! Со страху они усилили стрельбу, а когда стали обыскивать трупы, то оказалось, что в лифчики у девочек были зашиты драгоценности — от бриллиантов и отскакивали пули. Цензура это место вырубила, но у меня застряло в памяти. То, что ходили такие слухи — среди красных! — очень показательно, не правда ли?