– Да кому ты такой тогда нужен? – пожал Волк плечами. – - Грубый да неотесанный… Девка должна заранее знать, что ей в замужестве светит! Полно вокруг мужиков с домами, набитыми добром, в красных кафтанах да с табунами коней длинногри-вых, а ты думаешь, что за тебя, без кола без двора, кто-то пойдет? Какое же в этом счастье?
– На себя погляди… – обиделся Ратибор.
– А чего на меня глядеть? У меня какая-никакая, а все же светлица в Киеве, домик в Таврике, да к тому же вместо злата и серебра я могу предложить ласку свою, уважение и почет. А ты даже это не выказываешь. Оттого и пялишься на каждую девку, что в полюбовных делах ты не пахарь, а охотник – только бы ухватить кусок послаще да ничего взамен не давать.
– Много ты ведаешь… – Стрелок, нахмурившись, ухватил зубами запеченную козлиную ногу. – Я не охотник, я мельник, отделяющий зерна от плевел. Если какая девка разглядит за грубостью настоящую душу мою, то я ни на красу ее глядеть не стану, ни на достаток родичей, а в тот же день поклянусь ей перед Лелей. И получит она за мной все, что у меня есть, худое и доброе, на все время до скончания нашего веку. А та, что пойдет за тобой лишь из-за песен и пряников… Лопнут струны на лютне, голос сорвешь в лютой сече, недостанет денег на пряники, что удержит ее возле тебя? Напускное все это! Такие вот дела…
– Такую прозорливую, чтоб душу в тебе разглядела, ты и за сотню лет не сыщешь! Я тебя вон сколько знаю, и то до конца не разглядел…
– А я никуда не спешу, – откусывая добрый ломоть мяса, пожал Ратибор плечами. – Не тебя же брать в жены.
– Тьфу! Типун тебе на язык! Не язык, а помело! – ругнулся Волк и, скривившись, сплюнул под ноги.
Ратибор закатился в громком хохоте.
Певец отвернулся и молча принялся за еду. Кинул взгляд исподлобья – Мара уже отошла к остальным девкам. Те наконец завели хоровод, полилась над темными избами сладкоголосая песня.
Ночь наваливалась парная, удушливая, за лесом перекатывалась далекая воркотня сердитого, словно раздраженного чем-то грома. Отблески дальних молний стелились по мутному бесцветному виднокраю, а с востока наплывала завеса какой-то угрожающе-неопределенной тьмы. Но в деревне никто не думал о непогоде.
Гулянье ширилось и росло, вокруг столов стоял сплошной гул, и уже нельзя было разобрать отдельные голоса, только песня звучала чисто, кружила над головами и улетала к далеким звездам. Иногда к столу выбегала какая-нибудь девка из хоровода, озорно зазывая жующих витязей. Но у Волка не было ни малейшего желания танцевать, а Ратибор томился, не знал – оставить друга один на один с подступившей кручиной или посидеть с ним вместе.
– Скоро мы одни за столом останемся! – предупредил стрелок. – А нам нынче ни к чему обращать на себя лишние взоры. Пойдем покружим со всеми, развеемся…
– Ну, пойди, коль не сидится…
Вскоре на них и впрямь обратили внимание, потому что за столом остались только мужние бабы да старики.
Девкам надоело кружить попусту, дразнить праздничными нарядами подпитых мужиков, они разорвали круг и заструились по улице живым ручейком. Ручеек тек меж костров, петлял от одного дома к другому, но неуклонно приближался к столу, где сидели гости. Взявшись за руки, девицы весело и звонко смеялись, а некоторые продолжали тянуть бесконечную песню.
Возле края стола ручеек завернулся в петлю. Каждая из девушек проходила мимо витязей с поклоном, кружилась, стараясь показать себя со всех сторон. Воздух наполнился запахом осенних цветов и чисто вымытых душистых волос, цветные платочки овевали прохладой пылающие щеки Ратибора.
– Все, пойдем ко всем! – шепнул другу стрелок. – Не то про нас худое подумают. И не вздумай девок чураться, они обиды не заслужили и не виноваты, что ты такой тонко чувствующий. Пойдем, говорю!
В ручейке из русых, черных, светлых волос и цветных платков теперь мелькали золотистые локоны Мары. Ратибор поднялся и потянул за собой Волка, тот скинул с плеча лютню, прислонил ее к лавке и послушно поплелся следом. Ратибор быстро затерялся среди смеющихся девок, а Волк все боялся упустить Мару, но его тянули, что-то шептали в уши, просили спеть. Он переходил от одной девицы к другой, заглядывал в лица, словно выбирая, улыбался, но душой был там, рядом с удивительной девушкой, так похожей на грустную светлоокую осень. И когда он коснулся ее руки, время остановилось, а весь мир снова перестал существовать.
Вокруг них тут же закружили хоровод, но они стояли ничего не замечая и нежно держали друг друга за руки. Сверкали далекие молнии, полыхали костры, а промелькнувший в веселящейся толпе Ратибор многозначительно постучал себя пальцем у виска. Но Волк не хотел ничего замечать вокруг. Ни угрозы, ни страх разоблачения уже не могли разорвать их рук.
– Забери меня отсюда… – прошептала она.
– Все что ты хочешь… – тихонько кивнул он.
– Ты обещаешь?
– Клянусь богами! Сегодня же…
– Тогда нам надо вести себя как ни в чем не бывало, – нежно улыбнулась она. – Сделай вид, что ты меня выбрал на эту ночь! Староста не посмеет отказать герою, хоть меня и назначили в жертву.
– Сделать вид? – напрягся певец.
– Ну… Если хочешь, можно и взаправду.
Она с улыбкой провела пальцами по его лбу, отводя с глаз непослушные пряди волос, и Волк почувствовал, что щеки его наливаются стыдливым пунцовым жаром. Наверное, именно это привело его в чувство, позволило снова ощущать краски и звуки мира.
– Так ты знаешь о том, что назначена в жертву? – попытался сменить тему разговора Волк. – Откуда? Ведь староста только сегодня…
– Помолчи… – Мара прижала палец к его губам. – Придет срок, все узнаешь. Пойдем танцевать!
Со смехом она потащила его за собой. Они влились в веселый, смеющийся и поющий хоровод, крепкая рука Волка сжимала мягкую ладонь Мары, огромные костры полыхали светло и жарко, разбрасывая ярко-красные рои искр. Время обилия падающих звезд миновало вместе с укатившимся летом, и теперь лишь редкие огненные спицы беззвучно пронзали ночь да восток иногда вспыхивал мутными зарницами, отдаваясь в ушах недовольным бурчанием грома. Деревенские улочки даже не думали засыпать, хрустальные осколки смеха рассыпались над ними, залихватский присвист пляшущих мужиков поднимал над лесом черную кутерьму разбуженных птиц.
Сжимая девичью ладонь, Волк чувствовал себя странно. Не то чтобы худо, не то чтобы хорошо. Скорее как-то тревожно, какое-то новое чувство наполнило грудь. Только этой удивительной ночью Волк понял, что ответственность может не только тяготить, не только прибавлять или отнимать силы, но быть просто приятной, как ласковое солнце после грибного дождя.
Деревенскому старосте все же удалось упиться до потери подвижности, и в этом маленьком счастье он не был одинок. За столами, беспомощно уронив головы в миски с недоеденным мясом, мирно посапывали еще трое, а двое лежали прямо в уличной пыли, не добравшись до плясового круга.
Но те, что помоложе да поздоровее, на ногах еще стояли, разве что оступались на каждом третьем шаге, морды красные, довольные, потные руки пытаются ухватить зазевавшихся девок. Да только куда им! Девки на пиру хмельного и не пробовали, теперь лишь смеялись да уворачивались от назойливых хлопцев. Но Ратибор знал, что, когда их с Волком выбор будет окончательно сделан, те, на кого он не пал, пойдут доедать со стола и заливать неудачу оставшимся медом. Так было испокон веку, а на Руси все меняется медленно.
Наконец-то Волк дождался, когда стрелок устал водить хороводы и ручейки, выбирая приглянувшихся девок, и друзья уселись рядом на лавочке у ближайшей избы. Ратибор все пытался обнять сразу троих девок, но те только смеялись над ним да подшучивали, хотя в сторону и щагу не делали. Рядом с Волком тихонько, как перепуганная пичуга, присела Мара, а остальные девицы пошли рассаживаться за столом.
– Во г и кончился праздник… – глядя на прячущиеся среди облаков звезды, молвил певец.
И действительно, костры прогорели, песни стихли, музыканты уже по струнам с трудом попадают, а игру дударей можно спутать с воплем прищемившего хвост кота. Вскоре и этот жалобный вой стих, впустив в деревню звуки ночного леса.
– Кончился? – с улыбкой пожал плечами стрелок. – Для меня все только начинается. Эй! Девки! – Ратибор игриво шлепнул ближайшую по круглому крепкому заду. – Сходили бы к столу да принесли бы кваску!
Когда девки со смехом кинулись прочь, Ратибор наклонился к певцу:
– На что Мару выбрал? Ведь решили все загодя!
– Да какая теперь разница, если старосту жена еле до дому доволокла? – отмахнулся Волк. – Из мужиков никто на ногах не держится, а к рассвету все будут спать как убитые.
– С этого все начинается… – вздохнул Ратибор. – Поначалу в одном себе слабину дашь, потом еще в чем-то, а как объявится настоящий противник, так силы воедино не соберешь. Худо это.^ Ладно, что сделано, того не воротить.
Он махнул рукой и подмигнул девкам, вернувшимся с чарой кваса.
– Надо коней сыскать, – напомнил Волк. Мара молчала, затаив дыхание.
– Где Ветерок, мы знаем. А Власа, – Ратибор указал на одну из своих избранниц, – держит у себя второго коника. Когда понадобится, сразу возьмем.
Ратибор отхлебнул из чары.
– А чего тянуть? – краем глаза глянув на Мару, спросил певец.
– Надо рассвета дождаться, – сладко потянулся стрелок. – Чего по темноте коням ноги ломать? К утру все задрыхнут, словно медведи зимой, тогда все и сладим спокойно. Ты если не идешь никуда, то посиди тут, девице своей песню спой… Только подлиннее, ладно? А я вскорости ворочусь. Ну… Может, не вскорости, но ты обожди, не надо меня по всей деревне искать. Аида, девоньки!
Он поднялся с лавки и в окружении девичьей стайки скрылся в сгущавшейся тьме. Волк с какой-то неясной тоской поглядел ему вслед, но было в этом взгляде не столько осуждение, сколько непонимание.
– Погоди немного, – тихо сказал он притихшей Маре. – А я сейчас ворочусь. Только до стола и обратно.
– Что такое? – Она подняла на него взгляд прекрасных голубых глаз.