Это было похоже на сон, и паренек даже подумал, что Жур действительно замер в какой-то особенной дреме, находясь на самом деле совсем в другом месте мыслью и ощущением. И может быть, его сон сейчас кем-то воспринимается как явь. А может, то, что происходит с Микулкой, – лишь чей-то сон.
Он вспомнил ощерившуюся упыриную пасть у самого лица, покачал головой и, скинув бревно на пол, спрыгнул со стола.
Тварь сосредоточилась, прокладывая дорогу бегущему лосю. Он рвался к дороге, даже не замечая, как легок сегодня его путь в сравнении с другими, куда более опасными днями. Преследователи отставали, медленно, но все больше и больше, их крики сделались гораздо тише и не пугали, как поначалу. Но когда, казалось бы, они отстали совсем, под копытами захлюпала вода и липкая грязь. Пришлось обегать болотце стороной, теряя драгоценное время. Человеческие крики позади снова сделались громче.
Тварь отследила весь будущий путь лося в мгновение ока и поняла, что больше подправлять ничего не придется. Охотники окончательно потеряют добычу в пятистах шагах от пещеры, а значит, уже в состоянии будут почувствовать идущий от костра дым. От них больше ничего и не требовалось. Любопытство и злость на ускользнувшего лося обязательно приведут их к пещере. Осторожность бы остановила, конечно, но тварь знала – это свойство не присуще людям вообще.
Теперь оставалось лишь избавиться от двух витязей, стерегущих девку. Просто протянуть щупальца и убить обоих было нельзя, это ведь не звери без разума. Людей можно убивать лишь поодиночке, потому что, даже когда они вдвоем, боль становится нестерпимой.
– Эй… – сквозь полудрему услышал Ратибор шепот Волка.
Стрелок тут же скинул с себя сонное оцепенение и привстал на куске рогожи, подстеленном Марой.
– Что случилось? – так же шепотом спросил он.
– У тебя с животом все в порядке? – вместо ответа спросил певец.
– А у тебя с головой? – разозлился Ратибор. – Я уже собрался бежать, стрелять.
– Да нет. – Волк небрежно махнул рукой. – Но мясо явно было не очень свежее. Мутит меня.
– А я что, лекарь?
– Постой в дозоре, а? – На лбу у него действительно виднелась испарина, а лицо, даже в неярком свете угасающего костра, выглядело зеленоватым. – Мне надо отойти ненадолго. Постоишь?
– Ладно, давай, – усмехнулся стрелок. – А то еще помрешь ненароком.
Волк благодарно кивнул и вышел из пещеры, зашуршав сапогами по сыпучим камням.
– Я скоро… – донеслось едва слышно.
Ратибор встал и растер ладонями щеки, чтобы разогнать остатки дремоты. Не собирался ведь спать, а ведь нет – сморило. В голову пришла чуть испуганная мысль, что он уже староват для долгих походов. Но тут же страх отступил. Ведь и правда староват – сколько же можно.
Мара сонно перевернулась на другой бок.
– Ну сколько можно колобродить… – с укором буркнула она и с головой укуталась покрывалом.
Ратибор усмехнулся и сел, стараясь поменьше шуметь. Шорох камней за пещерой затих, видно, Волк нашел, наконец, подходящее место.
На самом деле Волк удивленно остановился, прислушиваясь к ощущениям в собственном теле. Тошнота и слабость в желудке исчезли, их будто рукой сняло. Певец мотнул головой, улыбнулся и шагнул назад, но его тут же снова скрутило. Он как ошпаренный отпрыгнул на прежнее место и внимательно осмотрелся. Но ничего особенного вокруг не происходило – лес, темной стеной обрамлявший поляну, негромко шумел, поблескивая в лунном свете трепещущими листьями. Этот, казалось бы, мягкий шум вкрадчиво подминал под себя все остальные звуки. Но человеческое гиканье стихло, и это успокаивало, потому что даже самая страшная и неутомимая нежить всегда несет в себе меньше опасности, чем человек – коварный и хитрый.
Вдруг резкий звук и хруст ломающихся ветвей раздались совсем рядом, шагах в тридцати. Волк вздрогнул от неожиданности и отпрянул назад, но острая боль в животе согнула его пополам, заставив снова шагнуть на прежнее место.
Из леса выскочил совершенно измотанный лось, фыркнул, повернулся, расплескав рогами капли лунного света, и снова исчез в лесу. После него еще некоторое время слышались топот и треск ломаемых сучьев. Но Волка беспокоило не это.
– Никак колдун какой решил надо мной покуражиться… – шепнул он и принюхался.
Запах мокрой шерсти никуда не исчез, тихонько струился по ветру. Но никакой зверь, даже рысь, не мог бы сидеть в засаде так тихо Это несоответствие пугало, но еще сильнее пугало то, что боль прошла, но зато тело онемело, словно заморозилось махом Ни шагу ступить.
До разума долетел еще один звук, но такой позабытый, что певец даже не сразу узнал голос меча.
– Не страшись. – Голос звучал очень молодо. – Все уже кончено Эта тварь может убить тебя в любой миг.
– Тварь? – шепотом переспросил Волк.
– Да. Не человек, но извечный противник Посланец логова Тьмы. Я даже помню его имя Это было последнее, что я почувствовал перед тем, как оно убило меня.
– Имя?
– Да, – шепнул голос, и Волка скрутила страшная, непередаваемая боль, от которой даже вскрикнуть было немыслимо – Вот его имя.
Боль отступила, но певец еще несколько мгновений не мог отдышаться, хватая ртом воздух.
– Фух… – наконец выдохнул он.. – Как с этой тварью биться?
– Никак Ты можешь только предупредить друзей об опасности. Спеши, тебе осталось не долго…
Голос умолк, и Волк набрал полную грудь воздуха, чтобы крикнуть погромче.
Ратибор подбросил веток в огонь Костер полыхнул ярче, разогнав предутренний холодок, искры закружились и яркими мошками вылетели из пещеры. Когда треск сучьев стих, стрелок снова присел у выхода, дожидаясь, когда же вернется Волк
В этом месте звуки леса слышались гораздо отчетливей – полость пещеры собирала их, словно пустая бочка. Странные людские крики больше не доносились до ушей, и это успокаивало, поскольку встречаться с лесными охотниками под покровом ночи совсем не хотелось. И дело даже не в том, то они всегда передвигаются стаями, – Ратибору не раз приходилось биться одному против многих, но лес был их родным домом. Иметь их здесь противниками было не лучше, чем схватиться с водяным на глубоком месте.
Где-то далеко ухнул филин, и тут же ему ответил другой звук, довольно громкий и не совсем понятный. Птица так точно кричать не может, зверей Ра-тибор таких тоже не слыхивал. Наверное, нежить какая-то, у этих тварей бывают очень затейливые голоса. Хотя и нежить Ратибор знал буквально наперечет. Не похож этот звук был ни на бурчание чугай-стыря, ни на хохот мавки, сидящей на ветке. Лешак тоже так не ревет, хотя легко подделывает любой звук, даже человеческий голос, если решает заманить кого-нибудь в чащу.
Нет, такой рык мог издавать только упырь, причем очень крупный. Да и не один, скорее всего. Сам Ратибор такого не видел, но Микулка рассказывал, что, когда упырей много, они иногда охотятся стаями. Не потому, что им так удобней, у них на такое ума недостаточно, а просто иногда к одной жертве с разных мест сбредаются несколько упырей, да так и бродят потом кучей, повинуясь одинаковому для всех зову. Зову живой плоти, без которой они сгниют и развалятся за пару седмиц.
Ратибор прислушался. Да, рев складывался не меньше чем из трех голосов. Судя по громкости, чуть больше версты.
Это насторожило – на таком расстоянии они запросто могут почуять людей в пещере, а до рассвета еще далеко. От такого лиха лучше держаться подальше. Но в пещере все-таки лишь одна сторона открыта для нападения, а в ночном лесу эдакая тварь может выскочить откуда угодно.
Он встал и вышел наружу позвать Волка.
– Эй! – крикнул он в темноту. – Ты там не веревку, случаем, проглотил?
Волк не ответил.
Чем глубже упыри подкапывались, тем громче ревели. Рыть одну яму по очереди у них не хватало ума, поэтому они копали каждый свою, наперегонки пробираясь к добыче. В одном месте из-под бревен уже начала осыпаться земля, и в темноте избушки Микулка явственно разглядел светящийся упыриный глаз. Из образовавшейся щели пахнуло густым смрадом залежавшейся мертвечины. И мало того, на загривке упыря Микулка снова увидел тварь, которая пыталась сделать из него труса.
– Жур! – позвал паренек. – Жур, да очнись же ты! У нас дела совсем худо!
Он потянул волхва за рукав.
Жур дернулся, по лицу пробежала волна, а на лбу прорезались знакомые складки.
– Я же тебя просил не мешать! – буркнул он. – Им в любой миг может помощь понадобиться!
– Нам тоже, – осадил его паренек.
Жур напрягся, будто прислушиваясь, но Микулка уже знал, что он так не слушает, а смотрит. Причем, по всему видать, во все стороны разом.
– Что делать? – на всякий случай спросил паренек.
– До рассвета еще далеко. – Волхв встал и отряхнул рубаху. – Драться будем, другого выхода нет.
– Понятно… – Микулка сокрушенно опустил голову.
На слепого в бою надежды не было вовсе, так что рассчитывать приходилось лишь на себя самого.
– Кол обтеши, – начал распоряжаться Жур.
– Что?
– Ты бревно зачем выбил? Вместо копья?
– Ну…
– Так заостри с одного конца! Хотя с копья толку будет немного.
– Так пещерных медведей останавливали! – завопил Микулка.
– Не равняй, – отмахнулся волхв. – То твари живые, они от боли шарахаются и на острый рожон не лезут. А этим без разницы. Против них оружие только одно – острый меч. И рубить на куски.
– Я уж знаю… – поежился паренек.
– Тогда делай вот что. Собери всю солому,.какая найдется, и свали на дыру. Масла, жаль, нет никакого… Но на нет и суда никакого нет.
Микулка спешно собрал солому и, морщась от вони, бросил кучей возле стены. Из быстро растущей дыры под бревнами показалась упыриная лапа, потом снова и снова, паренек выхватил меч и с размаху отсек от нее четверть, не меньше. Упырь взвыл и принялся неуклюже копать другой лапой, но получалось у него гораздо медленнее, чем прежде.
Бескровный обрубок покатился по полу, еще пробуя царапать землю когтями. И тварюка с загривка упыря скакнула вслед за отрубленной лапой с безобразным, гадким хихиканьем, от которого Микулку прошиб холодный пот. Однако страх добавил ему резвости. Микулка ударил еще несколько раз, порубив гнилую плоть на куски, и тут же, изловчившись, отсек оставшуюся лапу. Он стал махать мечом, пытаясь попасть по тварюке, но та увернулась.