Извините.
— Ладно, признаю, ерунду сказал. Но почему бы вам не рассказать хоть что-нибудь? Военная тайна? Но кому я могу её тут выдать?
— Олег, вы взрослый человек и, разумеется, должны понимать, что люди не всегда руководствуются в своём поведении логикой. Скорее даже, они руководствуются ей редко. Особенно, если у них есть какой-нибудь Приказ с большой буквы «П». И если в этом Приказе написано «не допускать распространения» — они будут не допускать, а не раздумывать, насколько это применимо к текущим обстоятельствам. Вам мало уже имеющихся неприятностей? Сидящие внизу люди показались вам недостаточно решительными?
— Вы их боитесь?
— Признаться — да. Опасаюсь. И вам советую.
— Хоть что-то вы можете мне сказать? Что-нибудь? Я же не отстану…
Профессор вздохнул, снял и медленно протёр очки, водрузил их обратно на нос и только после этого ответил:
— Ладно. Один вопрос. Не обещаю, что отвечу, но попытайтесь.
— Хорошо. Это вы устроили? Вот это все — что люди исчезли, что холод, что ночь…
— Да! — перебил его профессор. — Мой ответ — да. Это мы устроили. Тому есть веские причины.
— То есть, вы заранее знали, что так будет?
— Это уже второй вопрос. Но я отвечу: и да, и нет. Да — знали, что будет. Нет, не знали в точности, что так. Планировалось всё несколько иначе. Эксперименты на малых фрагментах оказались не показательны.
— Вы только ещё больше все запутали, — с горечью констатировал Олег.
Профессор пожал плечами:
— Некоторые явления слишком сложны, чтобы рассказать о них в двух словах, а времени у нас мало. Нужно закончить настройку системы, и на это всего несколько часов. Потом будет поздно.
— Поздно для чего?
— Вы не уймётесь? Ладно, давайте так — сейчас вы мне поможете, а потом я вам вкратце обрисую ситуацию. Без секретных подробностей. В общих чертах. Договорились?
— А что мне остаётся?
— Вот и отлично. А теперь вам следует сделать следующее…
Работа Олегу нашлась. Он бегал в подвал бывшего вокзала запускать какой-то совсем уже монструозный генератор, чуть ли ни ядерный реактор — хотя профессор заверил его, что это не так, но священник не уловил разницы, зато разглядел характерные «пропеллеры» знаков радиационной опасности. Следуя инструкциям, которые ему зачитывали по переносной рации, он подключал и отключал рубильники, разматывал кабели с больших катушек, добавляя их к паутине уже развешенных по стенам, перетаскивал и устанавливал в стойки какие-то железные блоки с ручками, которые профессор соединял с другими блоками… Когда прозвучало долгожданное «Всё, закончили!», Олег оглядел результаты их трудов — на его взгляд, помещение стало только больше напоминать лабораторию сбрендившего радиомеханика. Ещё несколько десятков кабелей и ящиков с лампочками. Однако профессор выглядел усталым, но довольным.
— Мы неплохо потрудились, — сказал он, — можно запускать вторую фазу.
— И что случится?
— О, довольно много всего… Полковник! — профессор нажал тангенту рации. — Мы готовы!
Рация затрещала и выдала ответ Карасова:
— Так начинайте уже, какого хрена!
— Полковник, как всегда, вежлив и тактичен, — вздохнул профессор, — но, и правда, пора…
Он что-то набрал на клавиатуре ноутбука и нажал ввод. Комбинация горящих и погасших лампочек на железных ящиках изменилась, где-то загудело, что-то засвистело, запахло озоном. Олег напрягся, ожидая сам не зная чего, но ничего не происходило. Профессор усмехнулся:
— Ждёте спецэффектов? Напрасно, система ещё будет набирать энергию.
— Для чего набирать? Что вообще происходит? — не выдержал Олег.
— Как вам объяснить… Видели когда-нибудь лава-лампу?
— Лава-лампу?
— Модный светильник, символ шестидесятых, сейчас его снова полюбили. Внутри масло и парафин, парафин нагревается от лампочки, от него отделяется такой шарик и медленно всплывает вверх… Довольно красиво.
— Да, понял, о чём вы. И причём тут лава-лампа?
— Вы же спрашивали, что происходит? Ну, вот примерно это. Шарик отделился и поплыл.
— И зачем вам этот… шарик?
— Нас интересует не сам «шарик», а то место, к которому он, поднявшись, прилипнет. Но это, пожалуй, действительно не те секреты, которые вам стоит знать. Шарик в этой аналогии — локальная метрика, в которой мы сейчас находимся. Если оставить её как есть, то энтропия в системе будет быстро расти, пока все процессы не остановятся, поэтому мы спешим начать следующий этап, частичную инклюзию фрагмента.
— А что с людьми, которые были в городе?
— Всё с ними в порядке, не переживайте. Скорее всего, они просто ничего не заметили, максимум ощутили непонятный дискомфорт и испытали лёгкое расстройство восприятия. На окраинах фрагмента — да, возможны некоторые эксцессы за счёт замедления свертки метрики, но это предусмотрено, о них есть, кому позаботиться.
— А почему остался я и… — Олег вовремя оборвал себя, вспомнив, что не хотел рассказывать про Артёма с Борухом, — Я почему тут, а не там?
— Флуктуация, — непонятно сказал ученый, — с высокой долей вероятности, вы имеете некие латентные способности. Находитесь, так сказать, в чуть более интимных отношениях с Мирозданием. Вы как бы на полшага в стороне, вы можете зацепиться там, где другие пройдут, не споткнувшись, да ещё и утащите с собой тех, кто вам близок.
— И что теперь? — спросил Олег, но в голове крутилась фраза «утащите с собой тех, кто вам близок». Неужели Анна погибла из-за того, что он слишком много о ней думал в последние дни?
— Буквально сейчас… — профессор посмотрел на часы, — увидите. Вам понравится. Кстати, у вас нет кардиостимулятора или иных критичных электрических устройств?
— Нет… А что?
— Тогда ничего. Наслаждайтесь. Четыре… Три… Две… Одна… Есть!
Пол под ногами дрогнул, на столе звякнули инструменты, у Олега резко, до боли, заложило уши, как в самолёте. В первую секунду ему показалось, что за окнами разразился беспощадно яркий беззвучный взрыв — но это всего лишь появилось солнце.
Он кинулся к окну — голубое прозрачное небо, лёгкие облачка, и, кажется, раннее утро. Город сиял чистым блеском нетронутого снега.
— Отойдите от окна на всякий случай, — посоветовал профессор, — будет воздушная волна.
Олег сделал шаг назад. Несмотря на свет из окон в помещении вокзала быстро темнело — гасли, мерцая и отключаясь, лампы. В стойке запищало и потом замолкло какое-то оборудование, погас экран ноутбука.
— Это… Это утро какого дня?
— Вопрос некорректный, — покачал головой профессор. — Время есть функция от кривизны метрики. На её краях может пройти несколько часов на один час в центре. А, скажем, на том небольшом фрагменте, что мы обратным лепестком держим, уже недели две, наверное, набежало. Жаль, что наблюдать этот удивительный эффект некому…
Глава 11. Иван
Я тащусь по поверхности, как ездовой олень, — система ремней, перекрещиваясь на груди, уходит за спину, где цепляется карабинами за передок новых модных саней. Короб — лодка из OSB с высокими бортами на четырёх полозьях из двух пар лыж, моих и жены. Импровизированные нарты легко скользят по снегу, а за ними разматывается с катушки цветная бечёвка из лавсанового волокна. Верёвочка закреплена за шест с фонариками и нужна для прокладки прямой тропы до соседской бани. Сейчас я иду неровным зигзагом, стараясь держаться своих вчерашних следов, но всё равно сбиваясь с курса, останавливаясь и сверяясь с фонарями. Впредь между двумя точками будет натянут тонкий красный тросик. Тогда даже это жуткое, выключающее вестибулярный аппарат плывущее небо, не помешает мне двигаться туда-сюда по прямой.
С нартами чувствую себя настоящим полярным исследователем Антарктики времён великих открытий — Амундсеном или Скоттом. Лучше тем из них, кто выжил — не могу припомнить, которому повезло. С одной стороны, им приходилось даже хуже моего — температура немногим выше, зато ветер и метели, а с другой — им было куда выбираться из той Антарктиды, а мне, похоже, некуда. Но, в целом, их пример меня вдохновляет — они не одну сотню километров тащились до полюса и обратно, а мне какие-то жалкие полтораста метров одолеть. И действительно — в этот раз дошёл бодро, почти не петлял, хотя заметил странное явление — мои вчерашние следы довольно сильно сгладились, хотя, казалось бы, должны пребывать вечно, как отпечаток подошвы Нила Армстронга в лунной пыли — если, конечно, американцы действительно туда летали. Тем не менее, несмотря на отсутствие ветра и осадков перемороженный в мельчайшую пыль снег как-то саморазглаживался. Возможно, от электростатики или каких-то других, неизвестных мне явлений. Там, где я вчера тащил дверь с дровами, след, хоть и оплывший, хорошо различим, а вот неглубокие следы от снегоступов превратились в невнятные плоские лунки.
Я торжественно вбил поглубже — так, чтобы достать до плотных слоев, — лыжную палку в снег и привязал к ней тросик. Теперь вдаль уходит символически красная нить, на конце которой горят два огонька. Поярче — от электрического фонаря, потусклее — от свечного. С нарт я снял элементы большой деревянной рамы, из которых собрал квадратную конструкцию, разместившуюся вокруг пролома в крыше. К ним, с трудом вставляя руками в толстых варежках болты в заранее просверленные отверстия, закрепил самодельную стрелу с полиспастом. Теперь, когда у меня есть свой небольшой шахтный копер на ручной тяге, можно переходить к добыче ископаемых.
Процедура получилась утомительной, но простой: внизу я нагружаю дрова в огромную брезентовую сумку-короб, укреплённую по швам прошитой парашютной стропой, прицепляю её карабином к верёвке, поднимаюсь по лестнице наверх и вытягиваю сумку через систему блоков на поверхность. Перегружаю дрова в сани и опускаю сумку обратно. Три сумки — полные сани. Времени на это уходит около часа, поскольку лазить в моём импровизированном скафандре по шаткой деревянной лестнице-стремянке приходится очень медленно и осторожно. Полные сани я с трудом, но всё же тащу по поверхности, благо они, в отличие от двери, не проваливаются, а там просто вываливаю из них дрова вниз, в лаз. Жена, выскакивая на грохот, собирает их и оттаскивает в дровник, с энтузиазмом пополняя запасы. Я проверяю фонарики и возвращаюсь с пустыми санями обратно. Конвейер. Все отлично получилось целых четыре раза, но, вытащив дрова наверх в пятый, я обнаружил, что красная нить исчезла, а фонари погасли.