Вдруг Дмитрий Кириллович увидел, что Ольга пошатнулась и заваливается набок. Он забыл о собственных переживаниях, бросился вперед и успел подхватить дочь, потерявшую сознание. Она узнала его.
Миронов целовал ее руки, лоб, щеки, волосы. Он сидел на камнях, нагретых африканским солнцем и не мог поверить, что его дочь, его Лёля лежит у него на коленях, запрокинув бледное лицо к безоблачному небу.
Наконец, она открыла глаза с непониманием, что произошло. Но пролетели какие-то доли секунды, и Ольга, вскрикнув, спрятала лицо у отца на груди. Прижалась, не в силах ни говорить, ни подняться на ноги. Этими немыми объятиями она словно делилась всем пережитым: отступление с белой армией и бесконечный страх попасть в руки красных; голод, штопанная-перештопанная одежда; болезнь матери, которая угасла в больнице, где Ольга и познакомилась с доктором Кедровым; похороны и кладбище, куда пришел только Иван Аркадьевич; курсы медсестер и новая жизнь рядом с Иваном, его решение обвенчаться с Антониной и крест на их будущей совместной жизни; страшные морские переходы в тесноте и голоде. Отцу тоже было чем поделиться, но она вряд ли смогла бы представить, что пришлось пережить ему, там, в новой России…
Они поднялись и побрели по набережной. Она увела его в сквер неподалеку. Там, на скамейке, они, обнявшись, просидели довольно долго.
— Папаша, как же так? — шептала Лёля. — Как же так? Мы всё потеряли. Друг друга потеряли… Я узнала Андрэ. Не подала виду. Нет, нет, никому не сказала… Даже ему. Андрэ наверняка тебе все доложил.
Миронов невольно улыбнулся, подумав, что понятие «доложил», как нельзя точно отражает ситуацию.
— Лёлечка, возвращайся!
— Папаша, это невозможно. Я ведь не смогу там без него. И потом я — «враг народа», так кажется у вас это называется?
Он и сам все понимал. Но так хотелось, чтобы потерянная дочь теперь все время была рядом.
— У нас, — повторил он грустно. Миронов не скрывал от дочери, что приехал из СССР и заметил: — Ты говоришь с французским акцентом… Оля, ты же понимаешь, что я, как и Андрей, приехал не из Америки, — сказал он с нажимом. — Но не стоит об этом никому…
— Я все знаю, — сказала она мягко и провела рукой по отцовской щеке. — Я помню, где вы служили. Что же, им нужны такие люди как вы с Андрэ?
Дмитрий Кириллович развел руками.
— Хочу познакомиться с ним.
— Его зовут Иван Аркадьевич, — подсказала Лёля. — А то мы всё «он» да «он». Иван замечательный человек, талантливейший хирург. Он будет востребован везде, но, учитывая, что он всего лишь эмигрант… Боюсь, это помешает ему сделать большую карьеру. А ведь у него золотые руки.
— Да-да. Но как же так вышло у вас не по-людски?
— Мы встретились с ним, полюбили друг друга, но венчание отложили. Не до того было. Мы оперировали тогда бесконечно много… А потом он встретил Тоню. Она дочка подруги его матери. Тоня осталась совсем одна. Она бы пропала, если бы не Иван Аркадьевич. Тогда он решил с ней обвенчаться.
— И ты не возражала?
— Не знаю, — Ольга опустила голову. — Это сложно объяснить, а еще сложнее понять. Тогда такая создалась обстановка. Все боялись, прощались друг с другом, готовились к смерти. Были две крайности — либо люди пытались выжить и переступали через себя и своих близких, лишь бы уехать, попасть на корабль; либо другая крайность — всем помогать, устраивать судьбы других самоотверженно. Мы с Иваном Аркадьевичем оказались во второй категории. В тот момент венчание казалось единственным выходом. Я и так была в составе эскадры. Без меня не уехали бы, — она слабо улыбнулась. — Тонечка тоже попала во вторую категорию, она говорила, что Иван свободен от брачных уз. Но это было бы уж совсем…
— То есть вы все трое стали заложниками положения и собственного благородства, — кивнул Миронов. Однако про себя подумал, что Иван неплохо устроился.
Но когда познакомился с Кедровым, к своему неудовольствию, мнение изменил. Иван Аркадьевич соответствовал описанию Андрея и Ольги.
Искренний, сентиментальный, но здравомыслящий и опытный человек — такое впечатление сложилось у Миронова. Отцу Лёли он обрадовался так, что даже прослезился.
Сидели в гостиной вчетвером. Общались. И разговор с местных обычаев и обсуждения достоинств той или иной кухни, плавно перешел на обстановку в СССР.
— Я был там совсем недавно, — сообщил Миронов. — Хоть это и неприятно констатировать, но коммунисты собирают разбросанные во время революции и Гражданской камни. Наука не в загоне, как считают многие. Да, трудностей хватает и все же…
— А до нас долетают слухи, что плохо все и вот-вот развалится Союз, — глядя в тарелку сказал Кедров. Он немного робел этого человека, могучего, статного, офицера войсковой разведки, со слов Лёли. В форме себе его представить было гораздо легче, чем в этом светло-сером чуть помятом костюме и кремовой рубашке с распахнутым по-курортному воротом. Эту одежду он носить явно не умел. «Ох, неспроста», — подумал Иван Аркадьевич.
— Смотря откуда они доносятся, — спокойно уточнил Миронов. — Если от господ из Турции, Англии и Франции, то конечно, — он усмехнулся. По-детски азартно нацелился на пирожки, выбирая самый румяный. — Хороши у вас пирожки. Это кто же так изумительно печет?
— Антонина, — с гордостью похвасталась Ольга, как о сестре.
— Под руководством Валиды, — покраснела Тоня. Она чувствовала себя хуже всех в присутствии отца Лёли. Словно обокрала его дочь. А он улыбается, от чего еще противнее на душе. Антонина смяла салфетку в кулаке, так что накрахмаленная ткань захрустела.
— А кто это Валида? Судя по имени арабка. Может, сосватаете мне ее? А то я одинок, как перст.
— Валида мусульманка, папаша! — у Ольги смеялись глаза.
— Это дело поправимое, окрестим.
— Но она замужем!
— Жаль. Ты мне разбила сердце и желудок заодно. Такие дивные пирожки!
Женщины засмеялись, настолько искреннее огорчение отразилось на лице Миронова. Только Кедров сидел с напряженным лицом. Снял очки, протер стекла, прищурившись, взглянул на тестя.
— Что вы хотели сказать, Дмитрий Кириллович насчет иностранцев? Договаривайте. Может, я чего не знаю, так просветите по-отечески.
— Своим-то веришь с оглядкой, а уж чужим… А ведь чужие они для нас, Иван Аркадьевич. Вспомните, как «охотно» помогали они эвакуировать Черноморский флот — раненых и обездоленных людей. Да пусть даже и солдат — разве им помощь не была нужна?
— Ну почему же, а французы? Они нас приняли. Здешние моряки относились к нам очень тепло.
— Отдельные люди? Да, согласен. А в целом, не секрет ведь, что корабли хотели заполучить. Ссадить вас или обратно в РСФСР отправить, а корабли на свой баланс записать, быстро, пока дипломатические отношения с Россией не возобновили. А как возобновили, все равно все с кораблей растащили, что было ценного. Англичане вовсе умыли руки. Только наши братья-славяне помощь предлагали — принять беженцев. И то, заметьте — гражданских. А здесь вас и с кораблей высаживать не хотели, заразы коммунистической боялись вот от таких как они, — Миронов показал на дочь и на Антонину. — Все эти союзнички одним миром мазаны. Ей-богу! Своя рубашка ближе к телу.
— Так-то оно так. Но в Бизерте нас приняли.
— Поставили на карантин, — неожиданно поддержала отца Ольга. — А как у нас в госпитале Сиди-Абдаля в Константинополе дезинфекцию проводили! Этого позора никогда не забуду. Как нас голыми, детей и женщин, повели из бани по длинному коридору, чтобы выдать госпитальную одежду. Дети еще куда ни шло. Но дам водить голышом по коридорам, как животных. Я — медсестра, всякого навидалась. Но тогда, в той бане я почувствовала себя так, словно умерла, потому что только в морге такое возможно, когда душа уже отлетела и осталось только бренное тело. И то, я всегда ругала санитаров, когда они не прикрывают умершего. Стыд! Чего греха таить, никому мы здесь не были нужны и не будем. Если бы не ваша профессия, Иван Аркадьевич, и дар хирурга, мы бы, наверное, с Антониной работали посудомойками. Да и должность главного хирурга в местном госпитале вам отчего-то не торопятся предлагать, хотя здесь нет равного вам специалиста.
— Да, пожалуй, — понурился Кедров. Но тут же вскинул голову и дерзко взглянул на Миронова. — Вот только мне кажется, что я уже слышал подобные речи в этой гостиной. Не так давно у нас побывал поручик Андрей Андреевич Панин. Вы случайно не знакомы?
— Отчего же, знакомы, — охотно согласился Дмитрий Кириллович. — Служили вместе, воевали, а теперь в одной фирме деревообрабатывающей трудимся на благо чужого отечества.
— Деревообрабатывающей, — проворчал доктор. — Это где из деревьев выстругивают истуканов?
— Это вы напутали, — засмеялся Миронов, понимая, что Кедров довольно-таки прозорливый и ироничный человек. — На этом отхожем промысле специализируются эмиссары из Турции и Англии.
— Кто такие эмиссары? — наморщила лоб Антонина.
— Посланцы различных государств, направляемые с политическими и секретными поручениями в другую страну. Чаще, представители спецслужб.
— Вы хотите сказать, что среди моих гостей были именно эмиссары?
— Я их лично не видел, но подозреваю, что это так.
Разговор затух. Валида подала чай и восточные сласти.
Кедров предложил Миронову переехать к ним из гостиницы, но Дмитрий Кириллович не стал мозолить глаза. Однако каждый вечер приходил на ужин, принося с собой то бутылку вина, то здоровенный окорок, то коробки с французскими конфетами и печеньем.
Разговор то и дело сводился к тому же самому — патриотизм, дезинформация об СССР, будущее семьи Кедровых.
Однажды Кедров пригласил Миронова в свой кабинет.
— Дамы уже устали от наших экзерсисов в политике, — пояснил он, пропуская Дмитрия Кирилловича вперед, в полутемный с тяжелыми темно-зелеными портьерами кабинет.
Сели друг напротив друга у небольшого кофейного столика. Валида принесла на серебряном подносе с ажурным бортиком и гнутыми ножками кофе в таком же серебряном чайнике и стеклянные прозрачные стаканчики.