милов и приедет, поскольку он в теме.
Также по настоянию Линли обыскали в Бизерте дом Дахака. Перевернули все вверх дном, пока жена Рафы была на базаре. В итоге не нашли ничего, что могло указывать на нынешнее местонахождении похищенных документов.
Глава девятая
Лето 1957 года
Французская группа оказалась довольно многочисленной — французы, швейцарцы, канадцы из Квебека, даже алжирцы. Александр Кедров чувствовал себя довольно комфортно в таком коллективе. Легкоатлет, девятнадцатилетний студент Сорбонны, будущий врач-вирусолог, он был открыт для общения и невероятно обаятелен. Высокий, голубоглазый, с богатой шевелюрой, отпущенной им чуть длиннее, чем позволяли приличия — до середины мускулистой смуглой шеи — он выглядел греческим олимпийцем. Не хватало белой туники, ее заменяли обычные, отглаженные брюки, голубая рубашка и темно-синий джемпер…
До отъезда на фестиваль Александр проводил каникулы в Бизерте у отца. Он увлекался парусным спортом и на купленной отцом небольшой яхте с Дахаком и другими тунисскими друзьями ловил ветер, барражируя вдоль побережья часами. Ложились в дрейф, купались, ловили рыбу. Вернувшись домой к вечеру, с мокрыми волосами и рыбой в большой сетке, он удостаивался недовольного взгляда матери и спешил переодеться к ужину. Рыба тоже попадала к столу, только через кухню и ловкие руки Валиды.
Дома все так же собирались в гостиной по четвергам интересные люди — местные бизнесмены, доктора, учителя, иностранцы. Иван Аркадьевич любил устраивать гимнастику для ума в дискуссиях на самые различные темы — начиная от происхождения человечества, обсуждения новейших археологических изысканий, кончая смакованием кулинарных вопросов и перечислением современных музыкальных веяний. Лёля, как всегда, играла на рояле. Мать хлопотала у стола с Валидой. Но Александра больше занимали мужские разговоры в отцовском кабинете, сопровождаемые стойким запахом виски и сигарным дымом, подвисавшим плотным облаком под потолком с трещинками на штукатурке.
Георгий Бурцев, молчаливый и строгий человек, иногда возникал в доме Кедровых. Александр видел его и в прошлом году. Приезжал он редко и в такие его приезды отец становился особенно напряженным. Что-то его очевидно тревожило, но нелюбезности по отношению к Бурцеву он не проявлял, напротив, становился особенно галантным и обходительным.
Наблюдательный Александр заметил для себя, что их отношения скорее профессиональные, чем дружеские, но с расспросами к отцу не лез — у них в семье это не принято. Если захочет, Иван Аркадьевич сам скажет все, что сочтет нужным.
С юношей Бурцев с удовольствием играл в шахматы и расспрашивал его об учебе. Александр, подняв деревянную фигурку черного ферзя, примеривался сделать шах Георгию, почесывал кончик носа острой ферзиной макушкой. Он на минуту замолчал, но, сделав ход, опять принялся рассуждать о вирусологии:
— Вы понимаете, Георгий Иванович, в современном мире необходимо заниматься именно такими направлениями в науке, которые будут увеличивать продолжительность жизни. А вирус в переводе с латыни — это яд. Вы понимаете? Надо находить противоядие. Желтая лихорадка, саркома Рауса, полиомиелит и многое другое — их вызывают вирусы. Сейчас, в конце пятидесятых, появились новые методы изучения вирусов на основе биофизики и биохимии. Можно понять строение вирусов, как они репродуцируются, ведь они не растут, а только репродуцируют. Два года назад американцы нашли вакцину против полиомиелита. Это же какое достижение!
— Да, разумеется. — Бурцев двинул вперед пешку и съел черного ферзя. У Александра вытянулось от обиды лицо. — Только их вакцина считается не слишком хорошей. Я слышал в СССР Смородинцев и Чумаков дорабатывают вакцину от полиомиелита, и она будет отличаться от американской в сторону большей безопасности для прививаемых.
— Хотел бы я пообщаться с такими учеными.
— Это не так сложно устроить, — всерьез воспринял эту ни к чему не обязывающую фразу молодого собеседника Бурцев.
— Как это? — изумился Александр и тут же рассмеялся: — Вы волшебник?
— Нет, просто в Москве в ближайшее время состоится шестой Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Я уже обсуждал это с твоим отцом.
— И что? — с большим любопытством спросил Александр, зная непримиримую позицию отца по этому вопросу. Иван Аркадьевич всегда утверждал, что стоит ему или кому-нибудь из членов его семейства ступить на территорию СССР, как их тут же арестуют и, если не расстреляют, то уж наверняка отправят на Колыму.
— Мат, — равнодушным тоном сообщил Георгий так, словно его нисколько не занимала шахматная партия и думал он о другом. — Иван Аркадьевич согласился отпустить тебя. Ведь ты поедешь туда как студент Сорбонны факультета медицины. В СССР у нас с Иван Аркадьевичем есть знакомый — Миронов. Он уже довольно пожилой человек, но, зная, чей ты сын, с огромным удовольствием встретится с тобой и наверняка сможет организовать интересные встречи с советскими учеными.
— Великолепно! — вскочил с кресла Александр, опрокинув на пол доску с шахматами, засмеялся и махнул рукой. — Все равно проиграл партию. С вас матч-реванш.
— С удовольствием, — кивнул Бурцев. — Я полагаю, отец предупредит тебя, но я тоже считаю своим долгом, как друг вашей семьи предостеречь. Не стоит в Союзе делать акцент на том, что ты русский или имеешь русские корни. Имя Герман Крэйс не скажет ровным счетом ничего, тем более ты родился в Швейцарии. Ты ведь по паспорту Герман Крэйс?
— Герман-Алекс Крэйс. Когда получал паспорт, отец настоял, чтобы я взял девичью фамилию матери, — Александр усмехнулся. — Он боялся, что мне сложно будет поступить в институт с русской фамилией. Это все его эмигрантский синдром. Дома я Александр Кедров, во Франции — Герман Крэйс.
— Разговаривай только по-французски, пусть и через переводчика. Наедине с Мироновым попрактикуешься в русском. Этому человеку ты можешь доверять безоговорочно.
— Миронов? — вдруг дошло до Александра. — Это случайно не родственник нашей Лёли? А судя по возрасту… — он задумался. — Отец?
— Ты весьма проницателен, — удовлетворенно кивнул Георгий. — Его зовут Дмитрий Кириллович. Но о том, что он отец Ольги Дмитриевны тоже никто не должен знать. Никто, слышишь?
— Георгий Иванович, я все понял. Но это похоже на шпионский детектив.
— Для спокойствия твоего отца, можно поиграть и в шпионов. Расставляй фигуры, — указал он на шахматную доску.
Москва, вопреки ожиданиям, встретила солнечной погодой и радостными приветливыми людьми, просторными чистыми улицами. Александр подспудно ожидал увидеть все в черно-белом цвете с вкраплениями из красного — флаги, косынки на женщинах, транспаранты. А тут вполне европейский город, люди, правда, одеты простовато, но это компенсируется их доброжелательностью.
28 июля Александр участвовал в общем торжественном шествии от Всесоюзной сельскохозяйственной выставки до Лужников. На центральном стадионе им. Ленина выступали молодые люди из разных стран с приветствиями своих ровесников из СССР и других государств. От правительства выступал Ворошилов — председатель президиума Верховного Совета. Переводчиками у студентов были такие же студенты из ИнЯза и МГИМО.
Кедров сидел на трибуне, кричал и аплодировал, испытывая подъем и недоумевая, как отец мог отсюда уехать. Все страсти, о которых он рассказывал, казались теперь его сыну плодом воображения, озлобленности от того, что их фактически изгнали из страны, лишили дома, состояния. Но ведь это было… И Гражданская война, и репрессии — у Александра не было оснований не верить родителям и Лёле, и всему эмигрантскому обществу, окружавшему их семью и в Швейцарии, и в Бизерте, куда Кедровы переехали, когда Александру исполнилось восемь лет. Учился он уже там, во французской школе, но неплохо владел и арабским, нахватавшись словечек у Рафы.
В какой-то момент Александр погрузился в воспоминания и словно выпал из атмосферы всеобщего ликования. Не заметил, как на соседнее сиденье в ряду кто-то сел. Только увидел краем глаза бледные, в старческих пигментных пятнах руки, лежащие на рукояти резной трости.
— Молодой человек, — услышал он около уха французскую речь. — Мне кажется, мы с вами знакомы.
Александр повернулся и посмотрел на пожилого мужчину, с гладко выбритым черепом с шрамом над ухом и оспинами на щеках. Старик был довольно могучего телосложения, несмотря на возраст, с выправкой военного. Что-то в его глазах, словно бы немного сонных, показалось Кедрову знакомым.
— Я никого не знаю в Москве.
— Тебя должны были предупредить обо мне Георгий и Иван. Как там Лёля?
Александр догадался, что перед ним Миронов, но, памятуя о предостережениях того же Бурцева и отца, отстранился и настороженно спросил:
— А вы, собственно, кто?
— Дмитрий Кириллович, — старик протянул руку для рукопожатия. — Думаю, нам стоит прогуляться.
— А я не должен быть с группой? — оглянулся на переводчицу Кедров.
— Ничего, — усмехнулся Миронов. — Они на нас не обидятся.
Около выхода со стадиона стоял черный, блестящий на солнце ЗИМ. Александра впечатлила эта огромная машина. Дмитрий Кириллович сел за руль, Кедров — рядом. Сиденье пружинило под ним как батут, в открытое окно задувал жаркий летний ветер.
— Ты ведь говоришь по-русски? — заговорил вдруг Миронов.
— Да. Лёля вам привет передавала. Странно, почему вы не уехали в Бизерту с ней.
— Так сложилось, — пожал плечами старик.
— А куда мы едем? — оглянулся по сторонам Александр с легкой тревогой.
— Ты бы хотел посмотреть на дом Кедровых? Так вот ваше именье находится за городом.
Александр видел московский дом Кедровых на фотографиях, стоящих в рамках на рояле в гостиной в Бизерте. А про подмосковную усадьбу только слышал из рассказов отца. Дом там был небольшой, сырой. Из каскадов прудов, расположенных в приусадебном парке, прилетали комары и оводы, что выводило из себя бабушку — мать Ивана Аркадьевича. Семья проводила там лето, но эти летние месяцы превращались в борьбу с сыростью и насекомыми. Горничная то и дело выносила на солнце перины и подушки, а они, даже прожаренные на солнце, омерзительно пахли сыростью. И их снова выносили, и они снова пахли.